Обзор рассказов от критика. Часть7

Близится финал конкурса рассказов «Проза жизни» и скоро подведем долгожданные итоги! Но перед этим мы еще порадуем вас несколькими обзорами от Елены Сафроновой.

Представляем седьмой обзор рассказов от литературного критика Елены Сафроновой. В этом выпуске мы по второму кругу обращаемся к  широкому, а потому и самому популярному разделу - «Социально-психологические рассказы». Разбираем следующие произведения:
«Жулькины дети», «Продолжение не следует», «Хорчел», «Сотрапезники», «Ненужный», «Голубь - птица божия...», «Как баба Люся отмаливала грехи», «Ляльки», «Как склеить сломанный стул», «Воскресная дорога», «Прошедшее время».

В очередной раз я убеждаюсь, что литературу очень трудно уложить в прокрустово ложе жанровых и даже тематических рамок. Мы уже говорили раньше – в контексте рассмотрения сентиментальной и философской прозы - о том, что всякое состоявшееся литературное произведение обязательно будет «чувственным» и «мысленным». Так же и с дефиницией «социально-психологические рассказы». На мой взгляд, это самая расплывчатая категория, под которую подходят абсолютно все хорошие тексты – литература всегда о социуме и о каком-то психологическом сломе человека. Поэтому лучше всего поступили те авторы, которые не стремились написать «психологический» рассказ, а просто творили, что душа просила.

Начну с удач. Меня по-хорошему зацепили два явно автобиографических рассказа: «Голубь – птица Божья» и «Воскресная дорога». Между этими рассказами есть общее – религиозное начало, служащее их основной – вот именно! – философией. Однако религиозные обряды и правила стратегически верно «отодвинуты» на второй план повествования, отчего выглядят фоном повествования. Это мне импонирует, потому что рассказы, написанные ради духовного просвещения, часто лишены художественной составляющей в принципе. Здесь же есть и сюжет – типичный для воспоминания ретроспективный, согретый личным отношением авторов. «Голубь» более драматичен, чем «Дорога» - там рассказывается о личной драме ребёнка, у которого хулиган убил голубя. Сначала в фокусе рассказа появляется горе маленького человечка, и лишь потом верующая мама говорит ему, что убийство голубя есть и преступление против Бога, за которое Бог накажет. Бог карает строго: убийцу Вальку убивают в тюрьме, его алкоголичку-мамашу выбрасывают с балкона соседи, которых она достала, а жизнь брата уносит несчастный случай. Семья убийцы уничтожена – не это ли Божья кара за смерть птицы, символа Духа святого? Для рассказчика сомнений нет. Конечно, это довольно лобовой подход – но, положа руку на сердце, большинство из нас воспринимает религию именно как систему наказаний за наши грехи и воздаяний за благие поступки. Здесь автор ни в чем не погрешил против «коллективного бессознательного». Зато главный герой в конце жизни, вспоминая этот до сих пор «не отпустивший» (иначе бы рассказа не было!) его случай, искренне жалеет негодника: «Бедный, бедный Валька!» Если это не пример христианского всепрощения, то я не знаю, каким оно должно быть.

«Воскресная дорога» лиричнее – в ней нет личной драмы рассказчика, а есть череда его воспоминаний, уже оформившихся в некую собственную мифологию, предстающую Золотым Веком. В воспоминании о том, как автор с бабушкой ходили в церковь на праздники, все прекрасно и все очень жизненно. Звучат колоритные диалектные названия: Свапа – река близ поселка – Поножовщина – район поселка, Богословщина – район возле церкви, - приводятся имена и прозвища людей, с которыми общалась старушка по пути в храм. О пути в храм красиво сказано: «Кто хотел от Бога подачек, спешил в церковь коротким путем: через болотистый кочковатый луг, через ручей по кладкам и дальше – по репьям и лопухам; которые желали радости общения – шли по дороге через весь ближний мир людей, впитывая его в себя, чтобы сообща прийти к Богу». Рассказ выглядит именно так – проходом через мир людей, галереей типажей, сохраненных в памяти ребенка. Иногда это довольно причудливые и зловещие портреты, но они все живые, достоверные, характерные. Чувствуется, что люди – не только эти, но весь род человеческий - автору интересны. Из церкви рассказчик выносит благолепные воспоминания: «Во мне после службы поселялась необыкновенная легкость, и хотелось петь, бежать, подпрыгивая через ножку». Правда, кончается рассказ неожиданно, как будто он оборван – но, по сути, это справедливо, ведь ярче того пути в храм, возможно, ничего и не было в жизни. Психологизма в нём с избытком.

Однако тут есть «засада». Эти два рассказа не сочинены, а взяты из жизни, что всё-таки говорит о мастерстве не писателя, а очеркиста или журналиста. От писателей читатели ждут умения не только пересказывать события, но и формировать их. В этом смысле удались, считаю, рассказы «Ляльки» и «Как баба Люся отмаливала грехи».

«Ляльки» – это отечественная семейная сага, в центре которой на протяжении всего текста – две сестры-близняшки Катя и Маша и их вражда, за которой скрывалась бесконечная любовь – но поняла это Мария, только когда Катерина умерла от болезни почек. Поняла на кладбище: «Не руку у нее отрезали, подумалось ей, и не ногу. Половину души отняли, половину ее самой, вот что. Кто мог понять, думала она, что эта яростная ненависть на самом деле есть любовь, всего лишь один из ликов ее». Рассказ очень простой, без каких-либо сюжетных изысков, линейно развивающийся, но вполне состоявшийся. Характеры и диалоги прописаны, да и текст неплохой.

«Как баба Люся отмаливала грехи» - рассказ не фантастический в полном смысле слова, но «чудесный», то есть о чудесном. Умирает баба Люся, такая добрая, что даже кур своих никогда не убивает, не варит из них суп – птицы умирают от старости, она их хоронит и ставит на могилки палочки. Когда бабушка потеряла сознание, именно куры ей и помогли – раскудахтались, на шум пришли соседи, соцработница, отнесли бабушку в постель. Баба Люся попросила попа - исповедаться, ей обещают позвать священника из Чернореченска, но пока попа нет, к ней пришел и исповедал её архангел. Очень обаятельно прописано, как небесный гость пытался уместить крылья в тесной бабкиной кухоньке. Бабушка выкладывала архангелу свои немудрящие грехи. Она-то считала, что нарушила все заповеди: «Не прелюбодействуй» - её лишил невинности муж сестры по пьяни, «Не укради» - когда работала охранницей, однажды унесла детям кусок мяса, которое собакам полагалось, а людям нет, и даже «Не убий» - по требованию соседки отвела к охотнику на расстрел свою собаку, потому что та загрызла соседкина «литного селезня». Баба Люся обижалась, что архангел не хотел дослушивать «грехи» - он-то сразу понял, что душа у Люси чиста! Иначе бы она просто не захотела исповедоваться!.. Когда приехал поп, бабушка уже давно была мертва – но читатель, меж тем, услышал исповедь этой простой души. Мне понравился рассказ и немудреная идея, что есть грехи и грехи – об этом, почему-то, часто забывают различные идеологи, уверенные, что лучше Бога знают, кого он должен прощать и карать.

Литературно интересен и в целом получился рассказ «Жулькины дети», написанный от лица Жульки – беременной дворняги. Но у меня он проходит по части «амбивалентных». Автор в своем стремлении написать эту историю на полном накале чувств здорово «очеловечил» собаку. Жульку ночами одолевают страхи, и она считает своим долгом выть на луну как можно громче, чтобы прогнать ночных тварей – оберегать своих детей (в животе) и Толика, хозяина, врача, лишившегося работы, так как заболел туберкулезом. За ним ухаживает сослуживица Клавдия, противность которой многократно подчеркивается «кислым запахом», раздражающим Жульку. Эта Клавдия в финале приготовит Толику котлеты из мяса щенков Жульки, опираясь на расхожее народное мнение, что туберкулез лечится собачьим жиром. Злодейство произойдет под Пасху, а когда баба пойдет в церковь святить снедь, Жулька погонится за ней и загонит её в болото, которое дожди сделали смертельно опасным.

Рассказ написан взахлеб, автор использует довольно интересную лексику, увлекается метафорами, в общем, форсирует читательские чувства: «Выползаю из-под шифера, щебенка подушечки скребет, круглый живот царапает, цепь звенит, натягивается и душит, горло сдавливает. Толик никогда не лает на Клавдию, а я лаю. Звонко, лапами землю рою, когти стачиваю, но не сдвигаюсь с места – не пускает цепь, не дает дотянуться до прокисшей старухи». Это все простительно, потому что в итоге «Жулькины дети» производят впечатление. Но мне мешает одно: в рассказах о собаках и щенятах коллизия чаще всего почему-то в том, что злые люди убивают собачьих детей. Конечно же, сразу вспоминается «Песнь о собаке» Есенина, где пафос в том, что собака понимает судьбу щенят (в отличие от Жульки, та постоянно «вопрошает» Клавдию: «Где дети? Куда дела?»). Менее известен, но более схож с «Жулькиными детьми» «Рассказ собаки» Марка Твена: хозяин-естествоиспытатель поставил опыт на щенке собаки, которая ведет повествование, и щенок умер. Твеновская псина не понимает, что произошло со щеночком, думает, его посадили в землю, как семечко, и вскоре вырастет новый, лучше прежнего. Похоже, что рассказы о собаках «режиссируются» по одной схеме. Хотелось бы чего-то новенького. И еще одно маленькое замечание: в первом же предложении пение сверчка сравнивается со скрипом несмазанной двери. Сравнивать живое с неживым и тем самым как бы принижать живое – дурной тон, а вот возвышать неживое уподоблением живому достойнее.

К сожалению, остальные рассказы в подборке уступают и «Жулькиным детям», и тем более «Лялькам» и «Бабе Люсе». Авторы их повторяют одну и ту же ошибку: стремясь создать богатую драматическими возможностями почву, формируют какие-то недостоверные, нежизнеспособные тексты. Заметно, что детские страдания кажутся авторам достойным объектом для художественного описания. «Продолжение не следует» и «Ненужный» замешаны фактически на одном ходе: ребенок не нужен матери. В «Продолжении…» бабка усыновляет родного внука, которого её беспутная – как полагает старуха – дочь Нина оставила в роддоме, и мальчик растет в уверенности, что бабка и дед – это мама и папа. В итоге, когда бабка отдает его Нине в город, чтобы в школу ходил, он то и дело прибегает к «мамке» - бабушке. В последний такой побег бабка приводит Вовчика к Нине, прямо спрашивает, за что она так его не любит, и та вываливает правду – что он родился в результате изнасилования. Подслушивающий Вовчик бежит топиться, мать сигает за ним с моста, открытый финал. В «Ненужном» неприкаянность мальчика, которого фифа родила от сибирского промысловика, а потом ему же подкинула, чтобы без помех уехать за рубеж, подчеркивается уже фамилией. Негаданный папаша берет пацана с собой в тайгу, потом бросает его там, а потом раскаивается и бежит искать – и находит, лишь чуть-чуть опередив медведя. Тоже открытый финал. Впечатление такое, что в этих рассказах все намешано, как в реалити-шоу «Семейные драмы»: слишком много душещипательных фрагментов подогнано друг к другу, как паззл, чтобы составилась картина полного трэша. Вроде бы и тональность текстов снижена, и язык простонародный, и сеттльмент деревенский, а то и вовсе лесной, то есть авторы очень стараются, чтобы рассказы были «из жизни». А выглядят рассказы, наоборот, постановочными. Наверное, потому, что такие сильные и «заведомо беспроигрышные» ходы – все же элементы пьесы, разыгранной по шаблонам, а не жизни.

«Прошедшее время» очень туманно по фабуле и по поводам сочувствовать героине. «Как склеить сломанный стул» - история для дамского журнала, иллюстрирующая, как исправить на ладан дышащие отношения. «Сотрапезники» - невыносимо затянутый рассказ, куда автор поместил множество элементов как «гламура», так и детективной мелодрамы, и где основным содержанием являются неудобочитаемые диалоги действующих лиц за столом, к тому же очень скверно – из-за длиннот и подробностей – написанный. Честно, надо очень постараться, чтобы история с двумя трупами не вызвала в читателе никакого сопереживания и даже интереса. Но всех перещеголял «Хорчел» - сокращение от «хороший человек». У автора, боюсь, проблемы с изложением. С первой же фразы не знаешь, плакать или смеяться: «Виктор Петрович к своим пятидесяти годам имел не только круглую жизненную дату, но еще и молодцеватый вид…» Уже во второй фразе видишь, что автор нарочно пишет с «закидонами» - думает, наверное, что так красивее, оригинальнее: «К своему тридцатилетию Виктор Петрович как-то скоропостижно округлился во многих частях своего тела, а в прическу его незваным гостем вторглась скромных размеров лысинка» - огорчительное заблуждение! Это не красивость, а изощренное насилие над русским письменным. Содержанием рассказа являются, так же, как и в «Сотрапезниках», пьяные диалоги всего двух (к счастью!) действующих лиц, пересказанные вот в таком дискурсе. Иными словами, этого рассказа попросту нет.

 

Елена Сафронова

Обзор рассказов от критика. Часть6
Обзор рассказов от критика. Часть5
Обзор рассказов от критика. Часть4
Обзор рассказов от критика. Часть3
Обзор рассказов от критика. Часть2
Обзор рассказов от критика. Часть1