Ненужный

Пролог.

Лето в тот год сворачивалось рано. Всего неделю назад стояла жара, и от мошкары не было спасения, а уже в последнюю неделю августа на Хартын-Алынью упали первые заморозки. Для промысловика это значило только одно: пора снаряжать лодку и выходить по открытой воде в тайгу, чтобы успеть подготовить зимовья, пока Енисей не встал на зиму.

Андрей с говорящей фамилией Ненужный был хоть и молодым, но опытным соболятником. Позади – шесть удачных сезонов. За эти годы промысел превратился в единственный способ заработка. Труд тяжелый, но променять его на что-либо другое было уже невмочь. Зацепила, заворожила тайга. Увела и влюбила в себя, будто ведьма. И спасу не было ему от тех тягучих летних месяцев, когда приходилось справляться по домашнему хозяйству и заниматься подготовкой к новому сезону.

И баба, вроде, есть. Но жизнь полной грудью удавалось вдохнуть лишь в одиночестве. И не плохая ведь баба! Верная, хозяйственная, принципиальная. Для промысловика, уходящего на полгода, иной и не надо. С детьми, правда вот, не выходит. Не дал Бог пока. Но ни он, ни она веры не теряли. Ждали, любили, что было времени и сил, надеялись.

Андрей глубоко в душе подозревал, что и не нужны ему особо эти дети. Бабе вот только тоскливо одной всю зиму. Тяжко. Вот ей бы не помешала пара-тройка крикливых и сопливых.

Потому первые заморозки были, как спасение. Как колокольный звон, отрывающий от муторошного, гнетущего сна. Первый звоночек, указывающий на то, что пора готовиться к настоящему промыслу. Пора выезжать на свой участок, завозить провизию в зимовья, чтобы в сентябре вернуться и остаться уже до весны.

Завтра в утро надо было выходить на реку. За окнами стемнело. Лодка подлатана и проверена. Вся провизия упакована, поняга собрана. Андрей уже заканчивал со снаряжением, когда услышал на крыльце знакомые шаги. За седьмой год совместной жизни ее шаги он не спутал бы ни с чьими другими. Анна вошла, в доме сразу же повисла необъяснимая тревога. Лицо ее и поза подсказывали, что случилось что-то неладное.

- Чего там? – не выдержал Андрей тягостного молчания жены.

Она была запыхавшейся и тяжело дышала.

- Да говори уже! Не томи!

- Там к тебе эти… - она махнула рукой через плечо, - Крутые какие-то. На джипе.

- Какие крутые? – не понял Андрей и тревога усилилась. В ответ жена только пожала плечами и отерла ладони о фартук.

Не хватало еще незваных гостей перед самым выходом. На джипах в здешних краях ездят либо бандиты, либо инспектора из охотнадзора. Ни от тех, ни от других хорошего ждать было нечего. Ненужный отставил в сторону понягу и вышел во двор. Сквозь щели дощатого забора виднелся голубоватый свет ярких фар. Автомобиль мерно урчал не заглушенным двигателем.

Распахнулась передняя пассажирская дверь и из-под нее на пока еще зеленую траву ступила миниатюрная женская нога в красной туфле на высоком каблуке. Андрей даже хрюкнул от удивления. В их селе такие ноги, да еще и в такой обуви, наверное, и не ходили никогда. Наружу вышла блондинка в бежевом плаще. Ее губы сияли ярко-красной помадой, а кожа на лице напоминала теплый воск. Девушка неуклюже ступала по неровной целине, при этом неотрывно всматривалась в лицо Андрея. Слепящий свет фар не позволял в полной мере разглядеть гостью, но чем ближе та подходила, тем крепла уверенность, что это именно она. Та, о ком Ненужный всеми силами старался не думать все последние годы.

- Боже, я тебя не узнала, - она залилась незлым, веселым смехом, - Такой дядька солидный. Борода! Привет, Андрюш.

Она подошла вплотную и чмокнула его в щеку.

- Привет, - бросил промысловик, стараясь, чтобы это слово прозвучало как можно тише. Обернулся через плечо и заметил, что на крыльце стоит Анна. Она внимательно изучала гостью, высоко вскинув подбородок.

- Твоя? – шепотом спросила блондинка и заговорщицки улыбнулась.

- Чего надо?

- Ужас. Ты не меняешься, Ненужный. Ты что, даже в дом не пригласишь?

- Некогда гостей принимать. Че надо? – он говорил тихо и быстро.

Девушка, наконец, стерла с лица натянутую улыбку и Андрею даже показалось, что выражение сменилось на виноватое. Она огляделась вокруг, вздохнула и сказала:

- Приехала сказать, что у нас с тобой есть сын.

В одно мгновение по телу прокатилась волна жара, но внешне он этого не выказал. Лишь бросил короткий взгляд на урчащий внедорожник и до боли стиснул зубы.

- Всё?

- Ты даже не спросишь, как его зовут?

Андрей снова обернулся. На этот раз на крыльце уже никого не было.

- Как?

- Пашка, - девушка улыбнулась.

- Хорошее имя. Поздравляю. Что-то еще?

Она сунула руки в карманы плаща и сощурила глаза, всматриваясь вдаль, в темноту. Туда, где шли тяжелым потоком черные воды Енисея. Затем склонила голову набок и отчеканила:

- Мне уехать надо. За границу. Замуж выхожу. Сына оставить не с кем. Ты – отец. Так что, вот…

От такой наглости Андрей оторопел.

- Ты охренела, что ли?

- Ты тон-то выбирай!

- А ты головой-то думай, что говоришь!

- Я уже и без твоих подсказок все обдумала. Уеду, обоснуюсь, потом за Пашкой вернусь. Не облезешь, если год-другой за собственным сыном присмотришь.

- За чьим сыном? Я его в глаза не видел! Не знал даже, что у тебя ребенок! С чего ты вдруг решила, что он вообще мой?

- У нас ребенок, Ненужный! Не у меня, а у нас! Если говорю, значит знаю. У меня тогда кроме тебя никого не было…

- Конечно, не было! – перебил ее Андрей, – Потому, наверное, и ушла из дому!

- Не язви! Оправдываться перед тобой не собираюсь. И обсуждать ничего не буду. Сын твой, вот и воспитывай.

Она обернулась к автомобилю и выкрикнула:

- Павел, подойди!

Из внедорожника никто не вышел. Она снова позвала. Щелкнул замок, приоткрылась задняя дверца.

- Пошла вон отсюда, - сквозь зубы процедил Ненужный.

Девушка на его слова никак не отреагировала, а только прикрикнула:

- Ну, долго ты? Вылезай!

Андрей схватил ее за плечо и рывком потащил к машине. Та упиралась, но, все же, шла.

Открылась водительская дверца и на траву выпорхнул худощавый мужик интеллигентного вида. В правой руке его имелось помповое ружье. Он передернул затвор и коротко бросил:

- Эй!

Андрей отпустил блондинку. Та поправила перекошенный плащ, сдула с лица прядь волос и с ненавистью уставилась на отца своего ребенка. Ненужный ничего не сказал. Он молча вернулся во двор и затворил калитку. Немного подумал, сходил в дом за ружьем, зарядил и снова вышел за двор.

Пахло выхлопными газами. Габаритные огни внедорожника мелькали вдалеке. На том месте, где недавно была машина, теперь стоял маленький, темноволосый человек лет шести. В джинсах и синем свитере. Он смотрел на удаляющийся автомобиль и плакал. Рядом с ним на траве лежали пакеты, из которых выпали детские вещи. Андрей прислонился спиной к воротам, поставил рядом ружье и, присев на корточки, закрыл глаза. Мальчик был его уменьшенной копией.

- Привет, - тихо сказал Пашка, всхлипывая и утирая слезы.

- Привет, - Андрей продолжал сидеть с закрытыми глазами, словно боялся смотреть на сына.

- Я Паша Ненужный. «Ненужный» - это такая фамилия. А так я нужный. У меня бабушка умерла.

- Соболезную.

- А?

- Плохо, что умерла, говорю.

- Да. Плохо. Она заболела кашлем, а потом умерла. Ее на кладбище похоронили.

- Все умирают.

- Да. Я знаю.

Пашка подошел к отцу и присел рядом.

- А я у тебя теперь буду жить?

- Не знаю, – честно ответил Андрей, открыл глаза и посмотрел на мальчишку, - Тебе лет-то сколько?

- Шесть. Я скоро в школу пойду. Осенью. А ты мой папа? Да?

Андрей снова закрыл глаза и прислонился затылком к забору. Ему не хотелось говорить, не хотелось отвечать на вопросы. Он просто хотел лечь спать, чтобы утром уйти в тайгу. А еще он не знал, как теперь смотреть в глаза людям, не говоря уже о собственной жене.

- Слушай, малец. Ты же помнишь, где ты живешь, да? Найти сможешь?

Он закивал.

- Солнечная, пять. Там моя бабушка живет. Только она уже умерла.

- А мать твоя, где живет? Знаешь?

На этот раз Пашка отрицательно покачал головой.

- Мама с нами не живет.

- Так ты с бабушкой жил, что ли?

- Да. С бабушкой Таней.

- Вот сука, - процедил Ненужный.

- Ругаться нехорошо.

Андрей помял густую бороду, вздохнул и встал. Пашка последовал за ним. Ростом он был ему чуть выше пояса и глядел снизу вверх.

- Ты такой большой, - мальчик улыбнулся, - И с бородой. А она сама выросла?

- Сама.

- А у меня тоже вырастет?

Ненужный не ответил. Вместо этого просто потрепал мальчишку по волосам и собрал в пакеты рассыпанные вещи.

- Идем, подкидыш.

Пашка без разговоров последовал в дом. От слез на щеках не осталось даже следа.

Анна строчила на швейной машинке и делала вид, будто не замечает вошедших. Андрей бросил пакеты у порога и помог мальчишке разуться. Тот поздоровался, робко прошел в дом, уселся на табуретке.

Ненужный сел на кровать. Анна продолжала строчить.

- Это бывшая моя, - сам не узнавая собственного голоса, сказал Андрей.

Жена молчала.

- У нее сын от меня. Я не знал.

- Мои поздравления, - с наигранной радостью воскликнула та, не отрываясь от дела.

- Ты хоть внимание-то обрати! Человек к нам в дом пришел!

- Ой, простите! – всплеснула ладонями Анна и обернулась, растягиваясь в искусственной улыбке, - Что же это я! Счастье-то какое! Теперь у нас хоть семья-то на семью станет похожа! Да, муж? Мама, папа и сын! Вот здорово-то! Никогда не знаешь, откуда столько счастья привалит. А тут на тебе! И главное – бесплатно!

Пашка хихикнул. Ему показалось забавным поведение незнакомой тети. Она смешно качала головой и жестикулировала. Папу, видимо, ее поведение нисколько не веселило и Пашка, на всякий случай, перестал улыбаться.

- Не язви. Самому тошно.

Но Анна не унималась.

- А похож-то как! Ну, весь в отца! И глазки-то карие, и даже волосинки – все одна в одну! Ну, не прелесть ли? Ни у кого же сомнений даже не будет. Точно сын! Верно, муж? То-то все в селе обрадуются! Зауважают! Шутка ли? Ненужный отцом стал! Не нагулял, не наблудил, все честь по чести – нарожал! Молодец!

- Да что ты цирк-то устраиваешь?! – рявкнул папа, и Пашке снова захотелось плакать. А еще больше – захотелось домой, к бабушке, - Я виноват, что ли? Мальцу седьмой год! До тебя это было! Она не говорила, что брюхатая. А потом сама в Москву улетела. Ты же знаешь все! Какого лешего душу коробишь?

Анна встала из-за швейной машины, обула галоши и вышла из дому. Андрей долго сидел, не говоря ни слова. Пашка тоже молчал. Он боялся, что папа будет и на него кричать. А еще ему было интересно, как работает та машинка, которой тарахтела тетя. Пашка уже даже хотел подойти поближе, чтобы рассмотреть механизм, но папа встал с кровати, подошел к навесному шкафчику, достал бутылку, стакан и налил в него водку. Выпил, не закусывая. Снова налил и снова выпил. Затем вернулся к кровати, лег, отвернулся к стене и замер.

Пашка сидел, не зная, что ему делать дальше. Тетя не возвращалась. Папа начинал храпеть. На тумбочке тихо тикали часы. Он тихонечко встал с табуретки и, скрипя половицами, прокрался к швейной машине. Снаружи послышались шаги. Пашка вздрогнул и пулей метнулся обратно к табуретке.

Вернулась смешная тетя. Разулась и, не обращая внимания ни на Пашку, ни на папу, ушла в другую комнату. Скрипнула кровать. Шорохи в доме полностью стихли. Пашка остался в одиночестве. Он походил по комнате, рассматривая разные диковинные вещички, пару раз зевнул и прилег рядом с папой на краешек высокой кровати. Хотелось есть, но ничего съедобного на столе не нашел, а будить грозного папу было страшно. Так и уснул одетым, прислонившись к широкой отцовской спине. А утром проснулся от того, что папа снова ругался с тетей.

Она суетилась, бегала из комнаты в комнату и собирала вещи.

- Ты че творишь-то? Ты че творишь?! – возмущался Ненужный, - Енисей не сегодня-завтра встанет! Зимовья пустые! Если в сезон не выйду – с голоду издохнем к едреней фене!

- Так ты поезжай, Андрюша! Поезжай! Снаряжай зимовья-то!

- Че ты дуру-то строишь? Как я поеду? Куда я его дену теперь? С собой брать, что ли?

- Ну, тут уж не знаю. Ты же у нас глава семейства! Большого семейства! Решай! Ответственность-то большая. Может, и решишь чего. Да? А у меня вот своих забот полно. Мать третий месяц пишет, что больная, а я все никак не проведаю. Что ж я, чужая ей, что ли? Семья ведь! Вот у тебя семья – дети. А у меня – мать. Обождет твой Енисей. Выйдешь в сентябре, как все нормальные люди. Займешь у Лихачевых еще одну лодку, нагрузишь и одним махом все вывезешь. Не переломишься. Только до сентября реши, куда семейство свое пристроить, а то не ровен час по миру пойдем, пока ты там, в лесу, прохлаждаться будешь.

- Ну, что ты делаешь, стерва? Ну, накой ты жизнь ломаешь? Ты же сама детей хотела! Не вышло у нас, так может бог нам так помогает? Ну, включи ты башку свою бабскую!

- Я может и стерва, Андрюша, да только стыда такого с роду не питала. Если тебе есть чем крыть, то ты скажи. А коли нечем, так реши вопрос, как настоящий мужик решает. Вон бывшая твоя умеет решать! Молодец! У нее учись! А твоя нынешняя баба пока свои бабские вопросы порешает. Бывай, муженек. Счастливо оставаться! Как говорится, до новых волнующих встреч!

С этими словами Анна вышла, громко хлопнув дверью. В доме стало тихо. Пашка лежал с закрытыми глазами и старался не дышать. Папа ходил по дому, скрипя половицами, громко сопел и хрустел костяшками.

- Спишь, что ли? – спросил он, когда немного успокоился.

- Нет, - робко ответил Пашка и приоткрыл глаза.

Папа сидел на табуретке, опершись большими ладонями в колени, и смотрел на него.

- А тетя на меня обиделась, да?

- Нет. Не на тебя. Не бери в голову.

- А на кого?

- На меня.

- А что ты сделал?

- Мать твою однажды повстречал.

- А это плохо?

Андрей посмотрел на сына, хмыкнул и даже слегка улыбнулся.

- Для тебя так точно не плохо. Вон, какой получился! Че ты так рано проснулся-то?

- Тетя разбудила. Громко разговаривала.

Андрей понимающе кивнул.

- А как ее зовут?

- Аня.

- Она твоя жена?

- Да, жена.

- А она вернется?

- Слушай, че ты такой любопытный-то? Я таким не был. Ты молчать-то умеешь вообще?

- Умею.

- Так молчи, елки-палки. Спи вообще! Рано еще.

Андрей вышел, а Пашка перевернулся на другой бок и попробовал уснуть. Но сон не шел. Тогда он спрыгнул с кровати и подошел к окну. Солнце едва поднялось над горизонтом и по широкой реке искрили его разноцветные отблески. Пашка даже ахнул от восторга. Он никогда раньше не видел столько воды!

Вернулся папа, и Пашка тут же задал очередной вопрос.

- А у тебя собака есть?

- Есть. Три.

- Ого! А они кусаются?

- Если разозлить, то кусаются.

- А меня покусают?

Андрей вдруг обратил внимание на то, что его сын говорит с той же интонаций, что и медвежонок Умка из старого советского мультфильма. Сходство было настолько очевидным и забавным, что суровый промысловик не сдержался, улыбнулся.

- Ты есть-то хочешь, Умка?

Пашка кивнул и мужчина вышел. Через пять минут мальчик уже вовсю уминал краюху ароматного хлеба, запивая прохладным молоком из эмалированной кружки. Его отец сидел напротив и внимательно наблюдал. От этого Пашка чувствовал себя слегка неловко, но завтрак был настолько вкусным, что оторваться от него было невозможно.

День первый.

Андрей снова принялся возиться с понягой. Укладывал какие-то вещи, вязал узлы. Пашка с интересом наблюдал за отцом и старался понять, как эта штука работает и для чего она вообще нужна. Ему нравилось, что диковинный предмет сделан из деревяшек. Он раньше никогда таких не видел. А папа все суетился, выходил из дому, возвращался, принося с улицы еще более интересные вещи. Один только нож чего стоил! Огромный, с зазубринами на лезвии, в кожаных ножнах. Он был таким блестящим, что в его металле все отражалось, как в зеркале.

Затем папа взялся распаковывать сумки с его вещами. Он просто вывалил все их содержимое на кровать и стал откладывать в сторону куртку, штаны, зимние ботинки и шапки. Спросил, есть ли у Пашки резиновые сапоги, а получив отрицательный ответ, вздохнул и смешно цыкнул языком.

- Ты в лесу-то хоть раз бывал, Умка?

- Бывал, - сказал Пашка и хихикнул. Ему показалось забавным само слово «бывал». Раньше он всегда говорил «был». А «бывал» – ни разу. Смешное слово.

- В тайге?

- Не знаю, - пожал плечами Пашка, - Может и в тайге. Мы с бабушкой один раз по грибы ходили. Грибы в тайге растут?

- Растут… - пробормотал Андрей, пакуя теплые детские вещи в небольшой рюкзак. Ему он достался от тестя. Детский рюкзак. Брезентовый. Думал, что уже никогда не сгодится, а тут вон как жизнь обернулась. Когда вещи были упакованы, он прикинул вес на руку и поморщился. Видать, тяжеловата ноша для мальца. Если не потянет, придется часть выбросить.

- Ну-ка, прикинь.

- Это как это? – не понял Пашка.

- Вставай. Надевай на плечи, - он помог продеть руки под лямки, - Вот так. Ну что? Тяжело?

- Не очень, - Пашка улыбался до ушей. Ему очень нравился рюкзак. Не школьный, конечно. Старый какой-то и пахнет странно. Но уже то, что сумка висит на спине и от этого держать ее не тяжело, было здорово.

- Идти сможешь?

- Конечно! У меня же вон – ноги есть!

Андрей усмехнулся. Ну, Умка Умкой! Смешной. Была бы жизнь попроще, может даже и обрадовался бы сыну. Да только все не так просто, как кажется в шесть с небольшим.

Хороший малец. Смышленый и не нытик. Может и срастется задуманное. Только бы не подвел…

Когда Пашка сел в лодку, его восторгу не было предела. А когда папа завел мотор и тот заурчал, восторг перерос в настоящее счастье. Они отчалили от берега, и черная речная вода забурлила за кормой. Мальчик сидел, как завороженный и с открытым ртом глазел на все вокруг. На белый туман, стелящийся над рекой, на уток, летящих в этом тумане. Лодка шла неспешно, но уверенно. Пашке очень хотелось порулить, но он не решался попросить, чтобы папа разрешил ему.

А впереди, вдоль берега реки, возвышались сосны. Высокие, косматые, с острыми верхушками. Такие Пашка видел только на картинках. В книжках с русскими сказками. Бабушка читала ему их перед сном. И самая любимая сказка была о Маше, которая заблудилась в лесу и попала в дом к медведю. Он именно таким и представлял тот лес: высокие, старые деревья, под кронами которых всегда сумрачно и страшно.

- А в этом лесу есть медведи? – осторожно поинтересовался Пашка, когда Хартын-Алынья скрылась из виду за крутым изгибом реки.

- Есть. И медведи, и волки есть. И соболя. Вот они-то нам и нужны. Знаешь, кто такие соболя?

Пашка покачал головой. Андрей улыбнулся.

- Зверьки такие. Маленькие, пушистые. Вот они-то нас и кормят.

- Зверьки кормят? Они что тебе еду добывают?

- Можно и так сказать. А ты что, медведей боишься?

Пашка хотел соврать, что не боится, но подумал, что когда оказываешься в настоящем лесу, то лишняя бравада ни к чему, а потому честно ответил:

- Боюсь.

- Не бойся. Они иной раз сами людей боятся. Сейчас медведь ленивый. Да и ружье у нас с тобой надежное.

Пашка кивнул, но меньше бояться все равно не получалось. Да и бог с ними с медведями! Волки пугали куда сильнее. Не говоря уже о бабке Ёжке. Та – вообще монстр! Детей ест! Но о ней спрашивать сурового папу было немножко стыдно, и Пашка просто стал наблюдать за проплывающими мимо берегами, надеясь рассмотреть в лесной чаще избушку на курьих ножках или хотя бы соболя, который несет какому-нибудь человеку еду, чтобы покормить.

Плыли долго. Пашку даже слегка укачало. Он прилег на сваленные в кучу рюкзаки и задремал. Проснулся от толчка лодки о берег. Папа сказал:

- Приехали, - и поднялся на ноги.

Пашка огляделся. Вокруг – все тот же лес и каменистый берег. Только река измельчала и даже на середине, то тут, то там, из воды торчали округлые валуны, вокруг которых пенилась текущая вода. Волны качали лодку, от чего папе приходилось удерживать равновесие. Он подошел к носу и прямо в сапогах шагнул в воду. Взялся за веревку и вытащил лодку почти до середины на берег. Пашка тут же выпрыгнул на камни.

- Аккуратнее! Ногу не подверни. Нам идти далеко. Если ныть будешь, брошу в лесу. Усек?

Пашка не знал, что значит «усек», но страх остаться в лесу в одиночестве заставил быстро закивать и даже присесть на корточки.

- Рюкзак твой где?

- В лодке.

- А почему он в лодке, а ты на берегу?

Пашка вскочил и метнулся к рюкзаку, но тут же вспомнил, что нужно быть осторожнее и стал действовать медленнее. Андрей заметил это и хмыкнул.

- Детский сад, ели-пали, - тихо шепнул он, но острый детский слух уловил каждое слово.

- Я уже почти школьник! – возмутился мальчик и вытянулся по стойке «смирно», демонстрируя свой рост.

- Давай, школьник. Одевайся, мажься от мошкары и рюкзак цепляй. И переобуйся! В кроссовках далеко не уйдешь.

- Это же зимние ботинки! – возразил было Пашка, но встретив суровый взгляд отца, последовал его совету.

- И куртку надень, а то мошкара сожрет.

- А кто такая мошкара? – его глаза округлились.

- Комары такие. Кусаются больно. Их сейчас уже поменьше, но еще грызут.

- А-а-а… - облегченно выдохнул Пашка.

Тоже мне. Нашел чем напугать. Комарами!

Солнце уже клонилось к закату. Лес щебетал тысячей птичьих голосов. Где-то даже стучал дятел. О них Пашка слышал только из сказок, да по телевизору разок видел. А тут – вот он! Стучит!

Пахло сосновой смолой и сухими травами. Сквозь шум речной воды различался скрип старых сосен и кедров. Андрей вскинул на плечи понягу, подхватил какие-то узлы и зашагал вверх по склону. Пашка поспешил за ним.

Папа шел быстро, ловко лавируя между густо растущим кустарником. Мошкара, которую Пашка поначалу не воспринял всерьез, совсем скоро стала не на шутку донимать. Она была повсюду! И грызла похлеще любого комара, оставляя на месте укуса крошечные зудящие точки.

- А куда мы идем? – осторожно поинтересовался Пашка, перепрыгивая через поваленную сосну.

- К зимовью.

- А что такое зимовье?

- Избушка в лесу.

- Как у медведя?

- Ага.

- А кто ее построил?

- Я.

- Сам? – удивился Пашка.

- Да. Сам. Не болтай. Силы береги. Дыхание собьется – устанешь быстро.

Пашка кивнул и затих. Но ненадолго. Через сотню метров снова последовали вопросы. Их было так много, что они просто не вмещались в маленьком человеке. Выплескивались наружу, из-за чего Андрей раздражался, а через час уже начал сомневаться в правильности принятого решения идти в тайгу с ребенком. Даже в серьез задумался над тем, чтобы вернуться обратно, но решил, что лучше уж пусть болтает, чем ноет.

И Пашка не ныл. Хотя очень хотелось. Отмерял шаги по камням, по торчащим из земли кореньям, перебирался через поросшие мхом стволы, карабкался по крутым склонам, лавировал меж сухих ветвей, то и дело норовящих хлестнуть по лицу. Каждый шаг папы был равен двум Пашкиным, рюкзак натер плечи, ноги в зимней обуви распарились, мошкара надоела до одури, но он не отставал. Шел.

Он и сам не понял, как прозевал момент появления избушки. Маленький бревенчатый домик будто выпорхнул из-за очередного куста и предстал перед пораженным мальчиком во всей красе. Тут уж вопросы стали бить из Пашки фонтаном.

- А почему в домике окна без стекол? Сюда медведь может залезть? Мы тут спать будем? Да? А когда мы назад поплывем? А лодку нашу не украдут?

Андрей чувствовал, что закипает. Он готов был отдать все, что угодно, лишь бы просто остаться в тишине. В одиночестве.

Промысловик распаковывал поклажу, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не рявкнуть на мальчишку. Но тот не ощущал бурлящих в отце эмоций и продолжал щебетать.

- А к нам сюда мама приедет?

- Нет.

- А смешная тетя?

- Нет.

- А у тебя еще дети есть?

- Нет.

- А если бы были, то они были бы моими братиками и сестричками?

- Да закрой ты рот!

Голос отца прорубил гул птичьих голосов, будто топор. Пашка запнулся и застыл на месте. Он хотел было сказать, что вовсе не ноет, что не хочет, чтобы папа его бросил в тайге, но сказать не решился, чтобы не напомнить. Вместо этого он густо покраснел и уселся на свой рюкзак.

Пока папа разбирал вещи, Пашка не проронил ни слова, а когда открыл избушку и пригласил внутрь, страх улетучился. Мальчик вошел и с интересом стал разглядывать нехитрое хозяйство. Андрей нарубил дров, растопил железную, ржавую печку, заколотил окна целлофаном и достал из поняги бумажный сверток. От него вкусно пахло. На бумаге растеклись жирные пятна.

Внутри оказалось сало, черный хлеб, две луковицы и какая-то зелень. Такого вкусного бутерброда Пашке пробовать еще не доводилось никогда в жизни. Он слопал сразу два, запил свежезаваренным чаем из лесных трав и почувствовал, что сильно хочет спать. Андрей еще долго возился с провизией, загружая принесенные продукты в специальный сарайчик на высоких столбах, вкопанных в землю. А когда вернулся в избушку, нашел сына спящим на нарах. Прикрыл его брезентом, присел рядом и тяжело вздохнул.

Впереди еще две ходки. Малой выдохся после первой. Завтра болеть все будет. Ноги, небось, растер в кровь. Не выдержит. Может оставить его здесь пока? А если не успею к вечеру вернуться? Нельзя. Ну, не возвращаться же, в самом деле!

Он заварил чаю, выпил, закурил. Тайга засыпала. Птичий гомон стихал. Воздух будто замер. Такие моменты Андрей любил больше всего. Для полного счастья не хватало лишь снега да одиночества.

Он вернулся в избушку, плотно затворил дверь и прилег на нары рядом с сыном. От Пашкиных волос пахло чем-то приторно-кисловатым, но, от чего-то, запах этот был приятным. Мальчик дернулся во сне, захныкал. Андрей приобнял его и закрыл глаза. Так и спали вдвоем до утра. А на рассвете двинулись обратно. К реке.

День второй.

Небо с утра затянуло тяжелыми тучами, от чего настроение у Пашки было не таким хорошим, как вчера. Ему надоел лес, надоело шагать без остановки. Хотелось обратно – в лодку. Поэтому, когда папа сказал, что сегодня придется ходить еще больше, чем вчера, Пашка едва не расплакался. Он тихо хныкал, чтобы папа не услышал. Но чем дальше от зимовья они уходили, тем сильнее болели растертые ноги, и плакать по-настоящему хотелось все больше. А когда Пашка споткнулся о торчащий из земли корень и упал, сдерживать слезы стало просто невмоготу.

Андрей услышал рыдания, обернулся. Мальчик сидел у старой сосны, держась за лодыжку.

- Идти можешь?

- Да! – закричал Пашка, вкладывая в это слово всю боль и обиду, накопленную за время похода.

- Тогда не реви, а вставай и топай! Времени нет.

Андрей еще немного постоял, потом сплюнул, отвернулся и пошел дальше. Пашка смотрел ему вслед и ждал, когда тот скроется из виду. Он даже подумать не мог, что папа и в самом деле сможет его бросить здесь одного. Когда Ненужный отошел достаточно далеко, а его шаги стали почти не слышны, Пашка встал и, прихрамывая, поплелся следом. Он внимательно смотрел под ноги, чтобы снова не споткнуться, а когда поднял взгляд, понял, что больше не видит своего папу.

Пашка закричал. В ответ послышалось:

- Давай шустрее!

Пашка припустил и уже совсем скоро шагал рядом с отцом.

- А ты вправду меня бросишь, если я буду ныть?

Андрей обернулся, хмыкнул и не ответил.

Больше Пашка не проронил ни слова. Он просто шагал, глядя под ноги и думал о папе, маме, а особенно о бабушке… Если бы она не заболела и не умерла, то ему бы не пришлось ходить по лесу. И главное – бояться.

А Пашка боялся. Медведя, который прятался за кустами, бабу Ягу, волка. Боялся, что упадет, не сможет идти, и папа его бросит. Как бросила мама, когда привезла на машине с дядей Ричардом, вытащила из машины и даже не поцеловала на прощание.

У Пашки раньше никогда не было папы. Но у его друзей были. И они были хорошими, добрыми. Юркин папа даже на рыбалку как-то брал. С ночевкой! И Пашке всегда хотелось, чтобы у него тоже был такой же. И чтобы на рыбалку брал.

И вот теперь папа есть. Не рыбак, зато охотник. Это даже лучше, чем рыбак. У него ружье! Настоящее! И лодка с мотором. А еще он суровый. Не боится медведей и волков. Умеет строить дом в лесу. Хороший папа. Сильный. С бородой!

Пашке захотелось писать. Он остановился. Папа шаг не замедлил, продолжая идти вперед. Мальчик отмахнулся от назойливой мошкары, снял штаны и сделал свои дела. Змейка на джинсах заедала. Пришлось повозиться, чтобы застегнуть ширинку. А когда все было готово, папа уже скрылся из виду. Пашка не запаниковал, не испугался. Он знал, что достаточно крикнуть и папа отзовется. Но зачем кричать, если можно немного пробежаться, и за очередным кустом снова замаячит пустая поняга шагающего отца?

Он так и сделал – побежал. Всматривался в густую зелень кустарника, растущего повсюду, но папы не видел. Пашка спустился по крутому склону, а оказавшись в балке, стал карабкаться по противоположному и понял, что зря не кричал раньше. Папы нигде не было. Только деревья, кусты и птичьи голоса среди гудящей мошкары.

- Папа! – взвизгнул Пашка, рассчитывая тут же услышать ответ.

Андрей шел вдоль балки, все глубже и глубже погружаясь в мысли о жене. И чем больше думал, тем сильнее крепла уверенность в том, что она может к нему не вернуться вовсе. Голос сына вернул в реальность. Пришлось остановиться. Малой кричал откуда-то справа, со стороны балки. Андрей обошел заросли и всмотрелся в чащу. Пашка стоял на противоположном склоне в трех сотнях метрах от него. Ярко-красная куртка хорошо выделялась на фоне леса и опытный таежник без труда смог его разглядеть. Только ответить на крик не торопился.

Мальчишка был явно растерян. Он озирался по сторонам. Рюкзак метался из стороны в сторону в такт разворотам.

- Папа! – еще громче крикнул Пашка и стал карабкаться выше по склону.

Ненужный почувствовал, как в груди сжимается. Он уже тогда решился на поступок, который не сможет простить себе до конца жизни. Он знал, что не сможет простить, но признаться самому себе в собственном решении не мог даже мысленно. Андрей просто стоял, свесив руки, и молча смотрел на удаляющуюся фигурку. Тот поднялся на вершину склона и скрылся в густом лесу. Красная куртка окончательно исчезла из виду. Ненужный поправил понягу, отвернулся и двинулся дальше.

Ноги словно свинцом налились. Лицо горело то ли от укусов мошкары, то ли от стыда. Дыхание сбилось, и выровнять его не удавалось. Он сплюнул, стиснул зубы, потом заорал. Просто заорал на всю тайгу, будто медведь, разбуженный во время зимней спячки. Птицы, услышав его рык, смолкли. Шаг, еще шаг, и еще. Все дальше и дальше от сына, все ближе и ближе к реке.

Он старался не думать о том, что сделал. Просто убеждал себя, что все теперь позади. Пытался представить, что все, как и прежде. Он один в тайге. Он здесь хозяин. Андрей, как мантру повторял и повторял: «Все, как раньше. Все, как раньше. Все, как раньше».  Через час вышел к лодке. Еще через шесть – перенес провизию в остальные зимовья. А когда солнце стало клониться к закату, его лодка взревела мотором и пошла по течению.

Андрей пришвартовался уже в сумерках. В домах, стоящих по берегу реки, горели огни. Лишь в одном было темно. Он даже собак кормить не стал. Просто закрылся в доме, достал банку самогона и упился, уснув лицом на столе.

* * *

А Пашка все дальше и дальше уходил от реки. Первые полчаса он был просто уверен, что вот-вот догонит отца. Он бежал. Когда сил на бег не осталось – перешел на шаг. Но шел быстро. Чтобы догнать. Кричал, затем прислушивался, снова кричал. Переживал, что когда папа его найдет, то всыплет по первое число за то, что потерялся. Но даже страх быть наказанным не шел ни в какое сравнение со страхом остаться в одиночестве. В тайге!

Потом казалось, что папа решил его просто проучить за то, что он постоянно отставал, и теперь прячется за деревьями и ждет, когда Пашка по-настоящему испугается. Но эта мысль показалась настолько нелепой, что скоро пришлось ее отбросить. Не такой папа! Он не стал бы меня мучить только для того, чтобы проучить. Значит, все-таки потерялся? В это верить не хотелось.

Конечно, папа его ищет! И он обязательно его найдет! Но что делать для того, чтобы найтись побыстрее? Идти? Стоять на месте и кричать? Что? А если папа не заметил, что он потерялся? Что, если он так ни разу и не обернется, пока до реки не дойдет? Он вернется на его поиски? Найдет его? Или уплывет на лодке домой? Нет. Не уплывет. Он же папа! Он не может без меня уплыть! Он не такой, как мама! Он хороший, хоть и суровый.

После трех часов беспрестанной ходьбы Пашка окончательно выдохся, остановился и рухнул на колени. Рюкзак превратился в невыносимо тяжелую гору за спиной. Лямки натерли плечи, а пот солью разъедал растертую кожу, от чего та горела огнем. Но Пашка меньше всего заботился о плечах. Куда больше его волновало пришедшее, наконец, четкое осознание того, что он потерялся. Потерялся! Заблудился в лесу! Как Маша из сказки! Только это была никакая не сказка. Это было по-настоящему! С ним! С Пашкой Ненужным!

От этой мысли мальчик заплакал. Он сбросил рюкзак и ревел, стоя на коленях. Громко, навзрыд. А когда слезы кончились, улегся прямо на земле, положил ладони под щеку и уснул.

Проснулся ночью и первое, что ощутил, был ужас. Настоящий, невыносимый, всепроникающий. Пашка открыл глаза и не решался пошевелиться. Так и лежал на холодной земле с ладошками под щекой, а вокруг стояла непроглядная тьма.

Он трясся, дрожал всем телом. Но не от холода, хотя и было прохладно.

- Папа, - тихонечко прошептал Пашка, зажмуриваясь от страха, что будет услышан кем-нибудь, кроме его папы, - Папочка, миленький. Я больше никогда-никогда не буду отставать. Честно-честно. И молчать буду всегда. Папочка!

Слезы горячими каплями текли по лицу, но он не мог их остановить. Они сами выступали из глаз, сползали по носу и все капали-капали на сухие сосновые иголки.

Кричать, звать папу теперь было страшно. Если днем все видно, понятно, что медведя и волка рядом нет, то ночью не видно ничегошеньки. Страшные звери могут быть совсем рядом и если закричать, то они сразу найдут его и съедят. И Пашка молчал. Лишь изредка шептал слова извинений, в надежде, что папа хоть как-то их услышит, почувствует. Так и пролежал до рассвета, вслушиваясь в малейшие шорохи, треск веток и уханья сов.

Ему очень хотелось пописать, но он так и не решился встать. Из-за этого штаны намокли, что вызвало очередные слезы, а следом за ними и холод.

Когда небо посветлело, а густая ночная тьма начала рассеиваться, Пашка, наконец, смог заставить себя пошевелиться. Изо рта шел легкий парок. Все тело онемело. Пришлось еще долго сидеть, разминать ноги, которые кололи иголками. Рюкзак все также лежал рядом. Пашка хотел пить, а внутри была маленькая пластиковая бутылочка с водой. Он видел ее, когда папа упаковывал вещи. Пробка оказалась плотно завинченной. Пришлось хорошенько потрудиться, чтобы напиться.

Там же, в рюкзаке, нашел чистые трусы и штаны. Переоделся, ежась от холода. Обмоченные штаны сначала сунул в рюкзак, но немного подумав, вытащил обратно и забросил в кусты. Подумал, что будет стыдно, если папа увидит эти штаны и поймет, что он обделался, как маленький.

В предрассветных сумерках лес выглядел зловещим. Мрачности придавало и птичье молчание. Казалось – все вокруг вымерло. Это отчасти успокаивало. Если все вымерло, значит, ничего не будет нападать и съедать. Пашка дождался, пока верхушки сосен озарились первыми лучами солнца, и зашагал туда, куда, по его мнению, ушел папа.

День третий.

Анна вернулась утренним автобусом незадолго до обеда, застав Андрея спящим поперек кровати в одежде и сапогах. В комнате стоял характерный запах перегара. Она прислушалась, но ничего, кроме размеренного храпа мужа не услышала. Заглянула в спальню, убедилась, что дома, кроме них никого больше нет, и присела на стул. Ненужный застонал, перевернулся на спину.

- Собаки воют, - тихо сказала Анна, - Не кормил, что ли?

Андрей приподнял веко и уставился на нее воспаленным глазом. Раскалывалась голова, а все последние сны были только о том, как он пытается напиться, но сколько ни пил, жажда все равно не отступала. Теперь же, после того, как проснулся, во рту и вовсе разгорелся пожар.

- Рассолу дай.

Анна помедлила, словно раздумывая, но все же вышла из дому и вернулась с эмалированной кружкой в руках. Андрей напился и снова лег, отвернувшись к стене. Жена села на край кровати.

- Где мальчик-то?

Ненужный чуть заметно вздрогнул, но не ответил. Только ноги подогнул, сворачиваясь в клубок. Будто замерз и пытался согреться.

- Ты отвез его, что ли?

- Тебе-то что? – буркнул Ненужный. Так тихо, что ей пришлось прислушиваться, чтобы разобрать, что он говорит.

Анна положила ладонь ему на плечо и легонько погладила.

- Я зла не держу. Что было, то было. Если надо, буду и чужого растить, как своего. А там, бог даст, своих нарожаем. Лукины вон вообще приемных понабирали. Живут как-то. Хорошая детвора. И постыдного тут нету ничего. Сын есть сын. Чего уж тут стыдиться? Ты уж прости, если что. Психанула, не подумавши.

Ненужный глубоко вздохнул, встал с кровати и, не глядя на жену, вышел из дому. Во дворе заскулили, залаяли собаки.

Андрей ушел и не показывался дома до ужина. Анна даже волноваться начала, не случилось ли чего. По хозяйству уйма дел, а мужик ходит где-то.

К вечеру вернулся и слова не сказал. Будто похмелье так и не отпустило. И тревожило Анну не то, что с нею он не говорит, а то, что сам на себя не похож. Жили-то до сих пор сносно, мирно. Когда-никогда поругаются. Бывало и крепко. Но ссоры эти были, как буря, которая всегда скоро стихала. Покричат друг на дружку, поругаются, выплеснут накипевшее, и снова душа в душу. А тут, будто туча над домом собралась. Собралась, повисла и с места не двинется. И молний, вроде, не видно, и грома не слышно, а душно так, что дышать нечем.

- Вот ты молчишь, а мне страшно становится.

Она присела рядом с Ненужным на ступенях крыльца.

- Ну, скажи ты хоть что-то. Что ж ты, как бык насупленный? Я же вижу, что ты в тайгу ходил. Крупы вот вывез. Ну, прости ты уже бабу. Не сдержалась. На то и баба же. Ну?

Андрей закрыл ладонями лицо и шумно выдохнул.

- Грех на мне большой, Аня.

Она почувствовала, как по всему телу прошел холод. Да такой, что прижаться к мужу захотелось, только бы не замерзнуть. И знать она не знала, о чем он говорит, да только чувствовала, понимала, что никогда Андрей не сказал бы таких слов, если бы и правда беды не наделал. Она часто задышала, заглянула ему в лицо и быстро залепетала:

- Какой грех, Андрюшенька? Что за грех? Ты что такое говоришь?

Она спрашивала и боялась остановиться. Спрашивала без остановки, боясь получить ответ. Потому что догадывалась, каким этот ответ будет. Сама не понимала, почему связывает его слова с отсутствием сына Пашки, а потому спросить об этом не решалась. Но Ненужный сам ответил.

- Мальца бросил.

Он говорил тихо, глядя в одну точку. При этом раскачивался вперед-назад. Анна же ощутила, как мороз, до того жгущий все тело, отступает и позволяет расслабиться. Она облегченно выдохнула.

- Ох, и дурак. Ох, и напугал-то, гад, - она даже позволила себе хохотнуть вслух и толкнула мужа в плечо, - Дурак ты, Ненужный! Я-то уже грешным делом такого понапридумывала!

Андрей прекратил раскачиваться и посмотрел на жену так, словно та была сумасшедшей. Она не обратила на его взгляд внимания, махнула рукой и усмехнулась.

- Сама вернулась, что ли?

- Кто вернулся? – Андрей смотрел на жену, не понимая, о чем она его спрашивает. Он со вчерашнего дня вообще мало что понимал.

- Мать его! Кто ж еще-то?

- Куда вернулась?

- Че? Нет? Сам отвез, что ли?

Он продолжал смотреть ей в глаза и говорил медленно. Язык сделался вязким, не желал поворачиваться.

- Я его в тайгу отвез.

Анна запнулась. Улыбка медленно сошла с лица. Оно сделалось серым.

- Ты его в зимовье оставил?

Он отрицательно покачал головой.

- О, Господи… - выдохнула Анна. Ей не хватало воздуха, а глубоко в груди что-то заныло. Андрей же продолжал сидеть, не отводя от нее взгляда.

- О, Господи, - повторила Анна и встала со ступеней, - Ты говорил кому?

Он снова покачал головой.

- Вот и хорошо. Вот и хорошо, Андрюшенька. Не говори. Никому не говори. Никто ведь не видел его. Не видел? Не видел. Хорошо. Никто не знает даже, что у тебя сын есть. И не надо им знать. Правильно? Не надо. Никому не надо. А мать его, видать, и не вернется за ним. Раз бросила, значит, не вернется. Такие не возвращаются.

- Какие такие? – все тем же отрешенным голосом спросил Андрей.

- Такие. Которые детей своих бросают. Кукушки.

- А я тоже кукушка?

Анна запнулась, затем нервно хихикнула, снова присела рядом с мужем, обняла за плечи и прижалась щекой.

- Ну, что ты такое говоришь-то? Ты-то причем? Она же мать. Она растила его. Это ее сын. Такие если бросают, то уже не вспоминают. А тебе-то он кто? Может он и не твой вовсе? Может, нагуляла, а тебе сказала, что твой? Ты же и не знал-то, что он есть даже? Не знал!

Он молчал.

- Ну, вот! Так какой с тебя спрос-то? Какой ты ему отец?

Анна говорила, продолжая поглаживать мужа по плечам. Дыхание сбивалось от волнения, руки дрожали.

- Ты же его не сам бросил? Не убил же, в конце концов? Прости Господи… Он же сам потерялся? Ну? Заблудился ребенок! Так было, Андрюш? Да тут и отвечать-то не надо. Я же тебя знаю. Ты бы сам не бросил. Заблудился, значит, мальчик. Заблудил в лесу-то. Ну, так с кем не бывает? Такая, видно, судьба у него. Такая доля у человека. Значит, надо было так. Жалко, конечно. А как же не жалко? Жалко! И мне вот жалко. Но что делать? Искать? А как ты его в тайге-то найдешь? Он-то, видать, ушел уже. На чужой участок даже. Как его найти-то? Никак!

Андрей обхватил голову и вздохнул. Анна же не унималась.

- Так, а может он найдется еще? Ну, сам! А? Андрюш! Ну, находятся же дети, когда заблудят! Выйдет к людям, его пригреют. А там – передадут в детдом или еще куда? Куда таких определяют?

Ненужному и так было тошно, а от беспрерывной трескотни жены и вовсе жить не хотелось. Он сбросил с плеч ее руки, встал и вышел за ворота. Только сейчас Анна дала волю чувствам. Разрыдалась. А из глубины двора завыла собака.

* * *

Пашка весь день шагал. Лес то становился гуще, то расступался обширными полянами. При этом ни водоемов, ни, тем более, реки он так и не встретил. Пару раз видел издалека зайцев. Разок заметил стучащего дятла на стволе старого кедра. Встречались какашки. Некоторые – большие. Он даже думать боялся, кто такие кучки мог наделать. В остальном же тайга особо не менялась. Правда иногда интересовался грибами, которых вокруг была уйма, но быстро потерял интерес, когда попробовал один на вкус. Тот, хоть и пах приятно, но оказался пресным и не аппетитным.

Кричать и звать папу он перестал еще утром. Болело горло и любые слова давались с трудом. Солнце встало достаточно высоко для того, чтобы согреть спину, и Пашка почувствовал, что сильно вспотел. При этом ему почему-то было холодно. Даже озноб бил.

Он присел у корня сухого дерева и сбросил рюкзак. Хотелось пить. Пашка пошарил внутри, отыскал небольшую бутылку, на дне которой еще оставалось немного воды, выпил. Горло отозвалось острой болью, но Пашка даже постучал по бутылке, чтобы выжать из нее последние капли.

Есть не хотелось. Зато спать – очень. К тому же от яркого солнечного света болели глаза. Пашка огляделся, отыскал участок, освещенный солнцем, и перебрался туда. Спину пригрело, дрожь в теле поутихла. Он закрыл глаза и быстро уснул, а когда проснулся, понял что заболел.

Все тело взмокло от пота и болело. Было жарко, хотелось пить. Горло, до этого беспокоившее только при глотании, теперь ныло постоянно. К тому же начался кашель. И от того, что горло болело, кашлять было больно.

Пашка хотел было даже заплакать, но вдруг услышал чей-то голос. Услышал отчетливо, хотя и не мог разобрать слов. Кто-то тихо говорил неподалеку. Мужчина! Это был мужской голос! Настоящий голос! Человеческий!

Сначала стало страшно, но осмыслив происходящее, Пашка понял, что это шанс на спасение. Возможно, другого не будет! Он часто задышал и вскочил на ноги. Тупая боль тут же напомнила о себе, разливаясь по ногам, спине, ударяя в самое темечко изнутри головы. Но Пашка не обратил внимания на это и постарался прислушаться. Голос пропал. Пашка даже дыхание затаил, но сердце билось так часто, а дышать хотелось так глубоко, что долго терпеть он не смог. Снова задышал. И это громкое дыхание заглушило остальные звуки.

Пашка не выдержал – побежал.

- Ау! – кричал он на ходу, вспоминая, как кричала Маша в сказке, когда заблудилась в лесу, - Ау-у-у!!!

Обязательно нужно было кричать «ау!» Обязательно! Иначе, дядя, который разговаривал, подумает, что мальчик, кричащий в лесу, не заблудился, а просто зовет своего папу или кого-нибудь еще. А если кричать «ау!», то любому взрослому станет понятно, что кричит кто-то, кто потерялся в лесу. Тот, кто заблудился! Так кричат только те, кто заблудился! Те, кого обязательно нужно спасти!

Пашка остановился и снова прислушался. Ни голоса, ни треска сучьев. Ничего. Он еще несколько раз крикнул, но ответа так и не дождался. Зато заметил, что забыл взять с собой рюкзак. Решил вернуться, так как в рюкзаке оставались вещи и бутерброды. К тому же дядя, который разговаривал в лесу, мог искать его там.

Пашка пошел обратно и даже поначалу узнавал местность, по которой пробегал минуты назад. Но чем дальше шел, тем больше убеждался в том, что идет не туда. Окончательно убедился, когда услышал неподалеку равномерный гул, которого не замечал раньше. Точнее не гул, а шум. Он свернул. Звук нарастал и теперь Пашка был уже уверен, что шумит вода!

Через несколько минут он вышел к небольшому ручью, вытекающему из широкой заводи. Вода в ручье искрилась в солнечных лучах, пенилась, рассыпалась брызгами. В заводи же – напротив – была похожа на зеркало. Пашка попробовал сглотнуть, но слюны не было. Язык так высох, что даже нёбо царапал. Шатаясь от истощения и усталости, он подошел к воде и принялся жадно пить, черпая ледяную воду ладошками. Вместе с глотками в горло будто врезались стальные иглы, причиняя сильную боль, но остановиться было невозможно. Вода была такой вкусной, какой пить еще никогда не приходилось.

Напившись, отдышался, но так и не смог подняться на ноги. Не было ни сил, ни желания идти дальше. Жажда отступила, снова захотелось спать. Болели голова и глаза, не говоря уже о ломке во всем теле. Из-за холодной воды вернулась дрожь. К тому же Пашка заметил, что промочил обувь и штаны. А вода, стекавшая по подбородку, пропитала ворот куртки и свитер.

Он поежился, отполз подальше от ручья, обхватил себя за плечи и свернулся клубком. Постепенно озноб сменился жаром. Пашка согрелся. А когда сквозь монотонный шум воды расслышал человеческий голос, даже не поверил в то, что снова слышит его, поэтому просто лежал и прислушивался, уверенный в том, что это ему просто снится. Голос говорил очень тихо, сильно растягивая слова.

- Умка. Ты меня слышишь? Умка.

Пашка улыбнулся, не открывая глаз, и прошептал:

- Слышу.

- Ты молодец, Умка. Ты не описался. Это просто вода тебе штаны намочила. Я знаю.

- Да. Я воду пил, - по лицу крупными каплями стекал пот, а щеки раскраснелись от сильного жара.

- Молодец.

- А ты кто? - шептать было совсем не больно, и Пашка улыбался.

- Я твой папа.

- Ты меня нашел?

- Я тебя не терял. Просто ты меня не видишь. Но я всегда рядом.

- А почему тебя не видно?

Пашка лежал и ждал ответа, но никто не отвечал. Он сделал усилие и приоткрыл глаза. Видно было плохо. Деревья, растущие вокруг, выглядели серыми, мрачными и стояли, словно в дымке. Папы среди них видно не было. Пашка снова зажмурился. И вдруг понял, почему папа не показывается. Просто злая баба Яга превратила его в медведя. Он хотел высказать внезапную догадку, но не успел. Уснул.

* * *

Андрей долго бродил по деревенским окрестностям, стараясь никому не попадаться на глаза. Домой возвращаться не хотел. Не мог! Не мог смотреть в глаза жене, которая старалась снять с него вину. Старалась убедить его и себя в том, что вины никакой нет. Впервые за долгие годы совместной жизни ему захотелось, чтобы она ушла. Но больше всего хотелось уйти самому. Еще вчера он знал, куда можно уйти. Знал, где ему будет хорошо. Еще вчера тайга была родным домом… Но то было вчера. А сегодня хотелось бежать от нее, чтобы никогда больше не возвращаться.

Ненужный медленно ковылял вдоль берега реки, глядел на неспокойные воды и гнал от себя назойливый образ, который зудел под кожей. И зуд тот унять было нельзя. Образ тот было не прогнать. Он стоял перед глазами. Мальчишка в красной осенней куртке. Маленький такой, на него похожий. Умка. Один в ночном лесу, смотрит на него и молчит. И от молчания того хотелось рвать волосы на себе, расчесывать кожу в кровь. Не уйти от него. Даже на край света не сбежать. Потому что внутри он. Под кожей. Зудит.

Андрей умылся из реки, прокашлялся, выдохнул и, перепрыгивая с камня на камень, поспешил к дому, где к тому времени уже погас свет. Жена легла спать, не дождавшись его домой. Но, едва Ненужный скрипнул дверью, Анна вышла навстречу в одной ночной сорочке. В тусклом лунном свете, бьющем в окно, она казалась ненастоящей, чужой. Лицо было в слезах, а глаза – опухшими.

Не говоря ни слова, Андрей собрал все патроны, какие были в доме, уложил в понягу. Анна, тоже молча, кинулась собирать еду, лекарства и прочую провизию. Собирались скоро, даже свет не включали. Уже через десять минут женщина в ночной сорочке стояла у калитки и смотрела вслед Ненужному, рядом с которым семенила серая лайка по кличке Хурта.

Долго так стояла. Даже когда силуэт мужа скрылся за кустами ивняка, а вдалеке заурчал мотор отчалившей лодки, все продолжала стоять, глядеть в темноту. И было ей отчего-то стыдно. Толи за мужа, толи за себя. Хотя, разницы-то все равно никакой не было…

Ходить по Енисею ночью – занятие более чем опасное. А идти на полном ходу – и вовсе сродни самоубийству. Лодка промысловика рассчитана на переброску больших грузов, а потому сделана так, чтобы не иметь глубокой усадки. Потому – неустойчива. Если в борт ударит волна, то опрокинет. Править надо строго против волны. В темноте поймать правильный курс не просто, но Ненужный понимал, что ждать утра, по сути – преступление. Что любая минута промедления может стоить жизни человеку. Человеку, которого он сам обрек на смерть. Потому держал руль и молился, чтобы луна, дающая хоть какой-то свет, не зашла за тучи. А еще ему хотелось бы заплакать, да только он забыл как это делается.

* * *

- Тебе нельзя лежать, Умка. Вставай. Прячься!

- От кого?

Пашке было трудно говорить. Зубы стучали, а дыхание сделалось прерывистым. Из-за этого слова выходили рваными и тихими. Все тело трясло то ли от холода, то ли от болезни. Он не знал точно, от чего это происходит.

Открыл глаза. Сквозь кроны деревьев светила луна. Она заливала лес голубоватым светом и отражалась в зеркале заводи. Папы все также не было видно, но Пашка знал, что он обязательно где-то рядом. Просто прячется.

- Папа.

Долго никто не отвечал, и когда Пашка уже и не думал получить ответа, снова услышал знакомый голос:

- Вставай, Умка. Иди к реке.

- Где ты, папа? Я тебя не вижу! – ему хотелось плакать, но он боялся показаться слабаком перед папой, поэтому держался.

В кустах, растущих неподалеку, в ночной темноте кажущихся сплошной, непроходимой стеной, хрустнула ветка. От резкого звука Пашка чуть не подпрыгнул на месте и прошептал:

- Папа, это ты?

В голосе не было и намека на радость. Ему никто не отвечал. Пашка попятился. В кустах послышалось шевеление, силуэты некоторых веток закачались. Зашуршали листья, снова хрустнула ветка. Звуки не прекращались, а мальчик все продолжал пятиться назад, пока не уткнулся спиной в лежащий ствол. Он зарылся пальцами в мох и старался дышать как можно тише. Спустя минуту звуки стихли.

- Папа, - снова шепнул Пашка, но ему никто не ответил.

Было жарко. То ли от волнения, то ли мох, на котором он теперь сидел, согревал. Кусты больше не шевелились. Звуки стихли. Луна, до этого исправно светившая прямо над головой, зашла за проплывающее облако и потускнела. Зато звезды стали ярче и Пашка лег на спину, чтобы получше их разглядеть.

Бабушка рассказывала ему, что звезды – это вовсе не маленькие точки. Это большие солнца, которые только кажутся маленькими из-за того, что находятся очень далеко. Так далеко, что свет от них долетает через много-много лет. Но что больше всего удивляло Пашку, так это то, что многие из этих звезд уже давным-давно погасли, а свет их все еще продолжает лететь и лететь к земле. Он смотрел на них и ждал, когда хоть какая-нибудь звездочка мигнет и потухнет. Надеялся увидеть последний свет хотя бы самой тусклой, самой далекой звездочки. Иногда ему казалось, что вон та или эта – погасла. Но, когда присматривался получше, снова начинал видеть тусклый мерцающий огонек.

А еще Пашка вспомнил, как бабушка рассказывала ему, что ночью можно увидеть падающий метеорит. Он светится в темноте, потому что сгорает. И если успеть загадать желание, пока он горит, то желание это обязательно сбудется. Особенно, если желание сокровенное. Пашка не знал, что означает это слово, но ему казалось, что «сокровенное» - это самое главное, самое важное желание. Ему нравилось это слово. И прежде он много раз задумывался над тем, какое же из желаний можно назвать по-настоящему сокровенным. Смотрел на небо из окна бабушкиной квартиры и ждал. Иногда казалось, что двухколесный велосипед будет пределом всех мечтаний, а когда Юрке купили настоящий компьютер, стало казаться, что сокровеннее желания и быть не может. И всякий раз находились все новые и новые. Всякий раз терзали сомнения, какое из желаний лучше. В итоге их скопилось так много, что он даже стал некоторые забывать. А метеориты, как назло, все не падали.

Пашка готов был ждать у окна хоть до утра, но бабушка всякий раз говорила, что скоро уже полночь и укладывала спать. Засыпая, Пашка думал, что настоящие метеориты никогда не падают до полуночи. Зато в полночь их падает так много, что можно загадать миллион желаний! От этого становилось обидно, и он даже пару раз сердился на бабушку. Но не сильно, не всерьез. В конце концов, скоро он вырастет, станет взрослым и сможет загадывать желания хоть всю ночь напролет.

И только сейчас, лежа в одиночестве в тайге, Пашка не сомневался в том, что нашел, наконец, то настоящее, то сокровенное, что теперь жило в нем. Самое важное и главное желание. Он даже вслух решил его проговорить, чтобы отрепетировать. Чтобы успеть повторить, когда метеорит, наконец, упадет. Ведь теперь бабушки рядом нет, и некому прогнать его в кровать. Да и кровати-то никакой нет. Лежи себе на мху и смотри в небо. А значит, он сможет дождаться полночи и обязательно увидит заветный огонек!

- Хочу, чтобы папа меня нашел, - тихо прошептал Пашка и тут же охнул.

В один миг он позабыл о том, что еще совсем недавно в кустах кто-то был. Кто-то пугающий до одури. Первые мгновения даже дышать перестал, не веря в то, что произошло, а когда осознал – вскочил и запрыгал, будто и не было никакой болезни, не было никаких страхов. А причиной тому была крошечная полоска света, блеснувшая в черном ночном небе как раз в тот момент, когда он произносил слово «нашел». Пашка прыгал в лунном свете, размахивал руками, и кричал, не боясь, что кто-то из лесных тварей сможет его услышать.

- Успел! Метеорит! Настоящий! Полночь! Ура! Я успел! Метеорит!

Пашка не понимал, почему ему хотелось плакать в тот момент. Его переполняла настоящая, безумная радость, и уж что-что, а слезы тут были совсем не к месту. Но он плакал. Прыгал, смеялся и плакал одновременно. Потом утерся рукавом, быстро улегся на теплый мох и снова уставился на звезды. В каждом движении сквозило нетерпением. Он запыхался, и пар, идущий изо рта, мешал обзору. Пашка отдышался, снова утерся рукавом и со счастливой улыбкой шепнул:

- Теперь папа меня найдет.

Больше метеориты не падали. А если и падали, то Пашка их просто не видел. Он спал, свернувшись калачиком и подложив ладошки под щеку, а на лице его то и дело вздрагивала улыбка. Легкая, еле уловимая. Как лучик света, прорезающий звездное небо.

День четвертый

Андрей причалил на рассвете, бегло осмотрел берег и без промедления двинулся к балке, у которой два дня назад бросил сына. Хурта семенила рядом, стараясь не отставать от хозяина. Здесь, у реки, ее нюх был бесполезен, но Ненужный рассчитывал, что у балки опытная охотничья собака сможет взять след ребенка и выведет его к Умке.

Невыносимый зуд под кожей немного поутих, но ему на смену стали приходить чудовищные картины. Они приходили помимо воли. Сами. Врываясь в сердце, разрывая изнутри. Вот Андрей видит маленькое тельце, разодранное зверем. Оно лежит в траве, а над истерзанными внутренностями кружат мухи. Отгоняет страшное видение и тут же представляет новое. В нем он находит собственного сына умирающим от жажды. Исхудавшего, обескровленного. И Умка еще живой, в нем еще есть силы. Но их хватает только на то, чтобы посмотреть в глаза отцу. В глаза, которыми теперь стыдно смотреть даже на тайгу, не говоря уже собственно сыне.

Когда до балки оставалось не больше десяти минут пути, Ненужный выстрелил в воздух. Эхо разлетелось по тайге и затерялось в кронах деревьев. Он выстрелил еще раз. Озадаченная Хурта заскулила и вопросительно уставилась на хозяина.

- Пошли, родная. Рядом уже.

Собака легко взяла след. Хурта была опытной охотничьей лайкой. Настоящим лидером в своей стае. Все шесть сезонов была рядом и потому научилась понимать хозяина с полуслова. А иной раз и говорить ничего не нужно было. Сама знала что и как делать.

- Ищи!

Она обнюхала кусты, мох на склоне балки, дважды гавкнула и рванула вперед. Ненужный не стал ее задерживать, а тем более просить бежать помедленнее. Он сам ринулся следом, продираясь сквозь густые заросли кустарника и едва успевая уворачиваться от ветвей.

След петлял. Андрей заметил, что они уже дважды дали приличные круги и стал подозревать, что лайка все же сбилась со следа, но когда услышал впереди заливистый лай, понял, что ошибался. Сердце в раз выпрыгнуло из груди. Он не видел Хурту. Она лаяла в зарослях кустарника в нескольких десятках метрах от него. И эти метры дались с таким трудом, с каким он не преодолевал даже самые дальние зимние переходы. Перед глазами снова маячили страшные картины, а Хурта все не унималась. Лаяла.

Это были штаны Умки. Они висели на ветвях кустарника, полностью облепленые насекомыми. Ненужный взял их, встряхнул, понюхал. Пахло мочой, хотя ткань уже успела просохнуть. Хурта в это время обнюхивала опавшую хвою, где Пашка провел свою первую ночь в одиночестве.

* * *

Пашка проснулся бодрым. Солнце давно встало, лес кричал сотнями птичьих голосов, а мошкара облепила все лицо и руки. От постоянных укусов кожа распухла. Он уже немного привык к тому, что насекомые лезут в глаза, в рот, в уши. Даже раздражаться перестал. Но сегодня мошкара донимала, как никогда прежде. А еще глаза, почему-то, слиплись и открывались с трудом. Пашка потер их пальцами, поморщился от боли и на четвереньках подполз к воде. Умылся и почувствовал, как в животе заурчало. Хотелось есть. Впервые за три дня.

Осмотрелся, надеясь увидеть рюкзак, но быстро вспомнил, что потерял его еще вчера. Расстроился. Затем вспомнил, что папа говорил про соболей. Вот бы встретить такого! Хотя бы одного! Он бы точно накормил…

Пашка попробовал встать. Ноги болели, но той ломки, которая мучила вчера, теперь не было. Решил, что выздоровел и приободрился. В конце концов, заветное желание скоро должно исполниться! А значит, пора бы и выздороветь! Как же иначе?

Заводь, из которой вытекал ручей, оказалась не простой. Пашка догадался об этом по поваленным деревьям, лежащим повсюду, и по изгрызенным веткам, торчащим, словно толстая проволока, из земли. О бобрах он знал. Точно не помнил откуда, но знал, что есть такие животные. И что они строят плотины из деревьев и веток. Да только видел такое чудо впервые. Но бобров видно не было, и мальчик быстро потерял интерес к необычному водоему. К тому же сильно хотелось есть, а значит надо было быстренько придумать, где отыскать соболя.

Он пошел вдоль ручья. Тот оказался извилистым, часто уходил в густые заросли, через которые пройти было просто невозможно. Тогда Пашка сворачивал в сторону и искал путь попроще, но всякий раз возвращался к бегущей воде. Делал он это не столько для того, чтобы выйти к реке, сколько для того, чтобы иметь возможность попить, когда захочется. Страх перед жаждой, мучившей его еще день назад, вынуждал быть осмотрительным.

А еще Пашка постоянно размышлял над тем, с кем же он разговаривал ночью? Действительно ли папа был рядом или ему это только померещилось? И чем больше он об этом думал, тем крепче убеждался, что папы рядом нет. Ему бы очень хотелось, чтобы это было не так, но обманывать себя Пашка не любил. Тогда кто же был прошлой ночью в кустах? Треск сухих веток и шуршание листвы, в отличие от голоса папы, были настоящими! В этом сомнений не было. Он даже видел, как качаются ветки кустов. Так кто?

Пашка шагал, глядя под ноги, но так и не понял, когда именно оказался на тропинке. Он даже остановился от удивления, когда это понял. Тропинка! Настоящая! Протоптанная чьими-то ногами! А если она протоптана, значит, по ней часто ходят люди! Папа!

- Папа! – не в силах сдерживаться, выкрикнул Пашка, - Эй! Ау! Я здесь! Папа!

Он стал озираться по сторонам, но ни папы, ни каких-либо других людей так и не увидел. Зато вдалеке, в той стороне, куда вела эта самая тропинка, росли какие-то необычные кусты. Точнее, они-то были самыми обычными: с ветками, с листьями. Вот только цвет у кустов этих был не таким, как у других. С синевой.

Заинтересовавшись такой сменой однообразного пейзажа, Пашка зашагал по тропинке быстрее, а когда подошел ближе, расплылся в улыбке. Перед ним стояли плотные заросли кустарника, густо обсыпанного упругой, темно-лиловой ягодой. Он протянул руку, сорвал одну. Во рту тут же собралась слюна, которой Пашка чуть не подавился. Сунул ягоду в рот и раскусил. Сладкий, ароматный сок брызгами разлетелся на языке, вызывая стон блаженства. Трясущиеся от нетерпения и слабости ладошки принялись жадно срывать вкуснятину прямо с листьями и горстями совать в рот. От этого пальцы, как и весь подбородок, зубы и язык окрасились в синий цвет. Но Пашка этого не замечал. Он ел, пока не почувствовал легкое покалывание в животе. Затем смачно отрыгнул, вздохнул и завалился в траву.

Если бы Пашка знал слово «блаженство», он бы именно так и охарактеризовал охватившее его чувство. Он лежал на спине, смотрел на растущие ягоды и улыбался. А если бы в животе осталась еще хотя бы капелька свободного места, Пашка обязательно съел бы еще несколько штук. Но места больше не было. И это было замечательно.

* * *

Андрей гнал Хурту вперед. Периодически стрелял в воздух, в надежде, что Умка услышит выстрелы, и бежал. Просто идти, даже быстрым шагом, он уже не мог. Судя по тому, куда вела его собака, сын уходил вглубь. В противоположную от реки сторону. К болотам. И если раньше перед глазами вставали только жуткие картины, то сейчас к ним прибавился еще и страх потерять след. А уж в том, что в болотах след потеряется, Андрей не сомневался. Чего уж говорить об опасностях такой местности.

Он снова выстрелил. Хурта заскулила и закружилась на месте.

- Ты чего это? Давай! Вперед!

Но собака озадаченно крутила мордой и поскуливала.

- Жрать, что ли? Или воды тебе? Ручей скоро! Напьешься! Шагай вперед! Ищи! Ищи, говорю!

Хурта гавкнула, будто соглашаясь с хозяином, и резко сменила направление. Ненужный шагнул следом. Метрах в ста от того места, где она кружилась на месте, Андрей увидел вещи. Они были разбросаны по лежащим замшелым деревьям, некоторые висели на ветвях. Чуть поодаль валялся небольшой разорванный рюкзак. Собака обнюхивала детскую одежду, размахивала колечком пушистого хвоста и радостно лаяла.

Ненужный застыл на месте, как вкопанный. Он прекрасно понимал, чьих рук, а точнее, чьих лап, это дело и ясно осознал, к чему нужно готовиться. В этот момент даже решиться было страшно на то, чтобы осмотреться по сторонам. Чтобы обыскать окрестности. В поисках чего? Нужно ли знать, что и так уже известно? Нужно ли искать то, что заставит приставить дуло карабина к подбородку? Нужно ли видеть? И нужно ли теперь вообще хоть что-то?

Собака продолжала отчаянно лаять, зазывая хозяина к находке, но тот не двигался с места. Он просто стоял, не моргая, и смотрел вперед, на яркие лоскуты тканей. Долго так стоял. Целую вечность. А потом развернулся и пошел назад.

Хурта гавкнула еще пару раз, обнюхала на прощание изодранную одежду, пахнущую человеком и медведем, и отправилась следом за хозяином. Но тот теперь будто не замечал ее вовсе. Просто шагал вперед и тихо мычал. Она чувствовала, что не так что-то, но не понимала, в чем причина, а главное - в чем ее вина? А потому просто бежала рядом и тихо скулила.

* * *

Пашка вздремнул, а уже через час его разбудили капли, падающие на лицо. Он открыл глаза и удивился, как все вокруг изменилось. Небо стало непривычно низким, серым и тяжелым. Лес шумел дождем. Каждый листик, каждая травинка отзывалась шелестом падающей воды.

Он рывком накинул на голову капюшон и поспешил укрыться под старым, раскидистым кедром. Здесь дождя почти не было, и он уселся на мох, прислонившись к стволу.

Из-за шума не было слышно бегущей в ручье воды. От этого идти дальше было страшновато. Да и намокать совсем не хотелось, поэтому Пашка решил переждать дождь под деревом. Вот только дождь и не думал заканчиваться. Даже наоборот: чем дольше длилось ожидание, тем сильнее начинало лить. Уже через полчаса ветви кедра промокли и по его хвое стали стекать первые крупные капли. Еще через час, когда мох под ногами полностью пропитался водою, как губка, Пашка почувствовал, что обувь его тоже промокла. Изо рта стали вырываться маленькие клубы пара, а это означало, что воздух остывает и скоро будет по-настоящему холодно. Да и солнце, спрятавшееся за тучами, уже клонилось к закату. От этого в лесу с каждой минутой становилось все темнее и темнее. А дождь все лил и лил, даже не думая прекращаться…

Пашка почувствовал, что дрожит. Встал, потоптался на месте. Не без удовлетворения отметил, что слабость, которую ощущал в последние дни, сменилась бодростью. Конечно, оставался кашель. Причем сильный, хриплый. Но больших неудобств он не доставлял, и Пашка по этому поводу сильно не расстраивался.

Немало порадовало отсутствие мошкары. То ли от холода, то ли от дождя назойливые твари совсем пропали. А еще рядом росли заветные кусты… Все-таки хорошие он нашел ягоды!

Пашка вспомнил их вкус, и от этого стало чуточку теплее. Вон они висят. Маленькие, но такие приятные! Он выбрался из-под дерева, подошел к кустарнику и сорвал несколько ягод. Знакомый вкус снова принес удовольствие. Пусть не такое яркое, как в первый раз, но останавливаться все равно не хотелось. От воды ягоды, казалось, налились и стали еще более сочными и упругими. Они здорово лопались на зубах, взрываясь ароматными бомбочками.

Совсем скоро куртка промокла почти насквозь. К спине стала прилипать даже футболка под легким свитером. Ноги в ботинках чавкали от влаги. Сухими оставались лишь волосы, укрытые под капюшоном. Тот, почему-то, упрямо не промокал.

Когда все ягоды, растущие на нижних ветках, были сорваны, а темнота не позволяла разглядеть другой куст, Пашка вернулся под кедр. Уселся на прежнее место и понял, что сидит практически в луже. Тут же вскочил и огляделся. Затем схватился за ветку, растущую почти параллельно земле, и забрался на нее. Ветка была толстой, широкой. Можно было даже прилечь на нее. Пашка так и сделал. Лег, закутался в ворот куртки, натянул поглубже капюшон, поджал коленки и стал дышать в замерзающие кулаки. Дождь лил до самого рассвета, и с каждой минутой становилось все холоднее и холоднее.

* * *

Ненужный прошел километров пять, прежде чем осознал, какую глупость совершил. К этому времени начался дождь, и если бы не он, то здравый рассудок, возможно, и вовсе не вернулся бы. Прохладные капли будто встряхнули, отрезвили.

Умка мог просто выбросить свой рюкзак! Слишком тяжелая ноша для ослабевшего ребенка! Внутри были бутерброды, и даже если мальчик к этому времени успел их съесть, запах колбасы и хлеба все равно остался внутри. А чуткий нос зверя слышит его с огромного расстояния. Летом в тайге еды и без бутербродов хватает, и если медведь заметит человека, пусть даже ребенка, вряд ли станет нападать. Но если речь идет о бесхозном рюкзаке, от которого еще и вкусно пахнет, то тут уж не соблазнится только самый ленивый и сытый косолапый. Да и тот, наверное, не сдержится. Хотя бы просто из любопытства.

Внезапная догадка мигом превратилась в окрыляющую надежду.

- Ищи! – заорал он на всю тайгу, - След, Хурта! Ищи! Ищи, сука, чтоб тебя!

Собака, испугавшись новой перемены в настроении хозяина, попятилась назад, но когда поняла, что от нее требуется, тут же поспешила выполнить команду. Нос припал к влажной земле и принялся шарить из стороны в сторону. Она рванула туда, откуда они только что пришли, и Ненужный поспешил следом. К изодранному рюкзаку вернулись уже в сумерках. Оба промокшие и выбившиеся из сил. Андрей осмотрел все вещи, обрыскал все вокруг, а когда стемнело так, что начал натыкаться на ветви, рухнул под деревом, закрыл глаза и облегченно вздохнул.

- Живой, медвежонок. Живой…

День пятый.

Пашка кашлял. Кашлял сильно, от чего в груди болело. Снова вернулась головная боль, а от холода всю ночь трясло так, что стучали зубы. О том, чтобы уснуть, оставалось только мечтать.

Когда в лесу стали видны очертания крон деревьев, а дождь постепенно сошел на нет. Пашка выпрямил затекшие ноги и сполз на землю. Обувь чавкнула. Холодная, мокрая одежда прикасалась к коже, от чего по всему телу выступали мурашки. Изо рта шел уже не легкий парок, а вырывались крупные клубы белого пара. Пальцы на ногах и руках онемели. Веки снова слиплись, и их пришлось раздирать вручную.

Есть не хотелось. Даже искать новые кусты с ягодами теперь казалось глупой и никчемной затеей. Куда больше хотелось согреться.

Вдалеке снова стал различаться шум текущего ручья. По сравнению со вчерашним днем, этот шум значительно усилился. Пашка догадался, что из-за дождя воды в нем стало больше, поэтому и шумит сильнее.

Тучи на небе никуда не делись. Разве что выглядели не такими черными, как вчера. Зато плыли все также низко, и солнца за ними, также как и вчера, видно не было. Пашка подумал, что если они не уйдут и солнце так и не выйдет, то он просто замерзнет насмерть. Просто умрет от холода. Иначе как можно остаться живым, когда так трясет? Долго такую тряску выдержать нельзя.

Он тяжело вздохнул и медленно побрел вдоль кустарников голубики. Побрел по той же тропинке, по которой пришел сюда вчера. Только не назад, а дальше. Туда, где всего в нескольких километрах отсюда, начинались огромные болота.

* * *

Андрей в ту ночь тоже уснуть не смог. Он наспех соорудил из ельника жалкое подобие укрытия, но, несмотря на это, тоже промок до последней нитки. Спать в дождь, равно как и в холод, Ненужный не боялся. Приходилось уже. И не раз.

Да он и рад бы был забыться сном, только не мог. Смог бы, если бы не тот самый зуд под кожей. Это он не давал сомкнуть глаз. Зудело назойливое воображение. Зудели мысли и еще что-то. Нечто большее, несознательное, рвущее изнутри, выкручивающее наизнанку.

Ненужный ясно видел, как маленький мальчишка, несмышленый ребенок, отродясь не знавший ни мамки, ни папки, брошенный всеми, сидит в лесу среди зверья, под дождем, в холоде, уставший, голодный и, главное, напуганный до смерти. До смерти! И виноват в этом никто иной, как он сам – Андрей Ненужный, промысловик, отец того самого ребенка! «Папа», как называл его Умка.

Кем нужно быть, чтобы сотворить такое? Что надо носить там, под ребрами? Что там бьется-то внутри уже тридцать с лишним лет? Что колотится? И главное – накой черт оно там бьется, если вот так вот все? Вот так вот…

- Хурта! След! След, родная! Ищи!

Собака обнюхала окрестности, растерянно гавкнула и снова припала носом к земле. Она кружилась на одном месте и Андрей, вдруг, с ужасом осознал, что след потерян. Дождь за ночь сбил все запахи, смыл остатки следов сына. Даже если он прошел здесь всего день назад, вода уничтожила любые признаки присутствия человека.

- След, Хурта! – прорычал Ненужный, от отчаянья чуть не срываясь на крик, - Ищи, сука старая! Ищи, зараза!

На глаза наворачивались слезы. Растерянная лайка металась из стороны в сторону, вынюхивала мох и жалобно скулила. Андрей не выдержал, подбежал и пнул собаку ногой. Та взвизгнула, отскочила в сторону. Ненужный передернул затвор карабина.

- Ищи, тварь! Иначе нахер ты нужна? Ищи! Землю рой, но ищи!

Хурта заскулила и снова принялась вынюхивать. Только теперь старалась держаться подальше от хозяина, опасаясь очередного пинка. Андрею стало стыдно за свой поступок, и он поспешил успокоить собаку ласковым словом. Та немного приободрилась и завиляла хвостом, но носа от земли не оторвала.

После получаса безуспешных поисков Ненужный принялся обдумывать план дальнейших действий. Патронов оставалось совсем немного, поэтому беспрестанно палить в воздух было нельзя. Решил стрелять каждый час. Оставалось выбрать направление, в котором мог уйти Умка.

Он огляделся. Полянка, на которой лежали остатки детских вещей и рюкзака, находилась на возвышенности. Дальше шел пологий склон в одну сторону, и такой же  пологий подъем в другую. Ребенок добрался сюда явно уставшим. Иначе не бросил бы вещи. Значит, должен был выбрать наиболее легкий путь. К тому же у него должна была закончиться вода. Андрей понятия не имел, знает ли ребенок, что воду нужно искать не на возвышенности, а в низинах, но решил, что смышленый Умка мог об этом догадаться. Выходило, что пошел он вниз. Если так, то можно попробовать поискать след чуть дальше, спустившись в балку. Возможно, там удастся что-нибудь вынюхать.

К бобровой плотине вышли почти сразу. Шум воды привлек не только Андрея, но и лайку, которая припала носом к ручью и стала жадно лакать. А когда напилась, даже взвизгнула от радости. Залаяла и принялась суетливо обнюхивать мох, в котором днем раньше спал Пашка. Андрей сразу понял, в чем дело. Мох в том месте был сильно примятым. Мальчик явно провел здесь много времени. Рядом росли кусты голубики, но ни единой ягоды на них не было. Только оборвал их не человек. Ненужный хорошо знал, как выглядят кусты после того, как их обдирает медведь. Вот и сейчас сомнений не было. Ягоды сожрал зверь. Ветки все изломаны, кусты изнутри вытоптаны.

Хурта снова двинулась вперед. В отличие от вчерашнего дня, сегодня след часто обрывался. Собаке приходилось много петлять в поисках зацепки, на что требовалось время. И Андрей нервничал, потому что знал, что время – это единственное, чего у них сейчас совсем не было.

Короткими перебежками вышли на медвежью тропу. Такими тропами часто пользуются промысловики. По ним ходить легче. Также, видимо, поступил и Умка. Лайка медленно шла по ней и задержалась лишь у густых зарослей голубики. Здесь ягоды были оборваны только с нижних ветвей. Оборваны аккуратно. Ветки почти все целые.

Андрей решил, что если у мальчика нет воды, то далеко от ручья он точно отходить не будет. Да и след, похоже, Хурта взяла устойчивый, надежный. По крайней мере, шла она по нему уверенно. Даже увереннее, чем вчера! Она отвлеклась на старый кедр, обнюхала все вокруг него и побежала дальше. Ненужный выстрелил в воздух. Затем еще раз. Звук разнесся эхом среди вековых деревьев.

Сомнений почти не было – мальчик где-то близко! След уж очень свежий. Был оставлен после дождя. И он ведет в сторону болота. Если поднапрячься и решиться на очередной марш-бросок, то можно успеть догнать, пока не случилось непоправимого.

* * *

Пашка горел. Сначала от долгой ходьбы стало теплее, и он даже успел порадоваться, что согревается. Но когда озноб, сотрясающий все тело, просто подкосил ноги и свалил на землю, все радости мигом улетучились. Он никогда раньше не падал от слабости. От усталости – да. Но только не от того, что ноги не слушаются. А тут – упал. Ко всему прочему в голове шумело, звуки были какими-то далекими. Птичьи голоса доносились будто издалека. Болели глаза. Он закрыл их, и стало легче. Поджал ноги, свернулся калачиком. Так и замер на замшелой земле, изредка сотрясаясь крупной дрожью. Маленький человек, прошагавший десятки километров по безлюдной тайге. Замер без надежды на спасение, без осознания того, что отныне он вовсе не ненужный, а очень даже нужный. Просто фамилия у него такая…

Зверь, который разодрал его рюкзак, третий день бродил вдоль ручья, обдирая кусты с ягодами. Он чуял Пашкин запах, наблюдал за ним со стороны. Издалека. Он даже чувствовал, что ребенок заболел и ослаб. Медведь ждал. Как и водится, в августе ему нет дела до добычи, которую нужно убивать. И без того лакомства хватает. Но если мясо само идет в пасть, брезговать таким лакомством не стоит.

Как раз сейчас человек упал. Лежит и не движется. Он ослаб. Он изможден и болен. Запах его жара слышен далеко. И запах этот сладок.

Вдали слышны выстрелы. Это насторожило, но соблазн слишком велик, а выстрел слишком далек. Медведь вышел и медленно заковылял к добыче. Запах усилился. Слюна скопилась во рту, а когда переполнила его – тягучей каплей сползла с губы.

Мясо… Он уже слышит его частое дыхание. Но это не от страха. Нет запаха страха. Ребенок спит. Или слишком слаб, чтобы бояться. И он горячий. Он очень горячий! От этого слюна еще более обильным потоком наполнила рот. Медведь сглотнул, мотнул головой и тяжело задышал.

Он уже чувствует, как тонкие кости хрустят на зубах, а свежая кровь сама течет в горло. И он ревет! Ветви от этого рыка дрожат и сбрасывают остатки дождя в промокший мох. Уже близко. От нетерпения медведь ускоряется и успевает остановиться, едва не наступая на добычу передней лапой. Делает шаг назад. Наслаждается зрелищем.

Добыча не движется. Она просто лежит. Медведь толкает ее лапой. Та тихо стонет, открывает глаза, но не боится. Она не понимает, что происходит. Добыча вот-вот умрет. Слюна стекает с губы и падает ей на лицо. Медведь снова рычит.

О! Ее запах! Он сводит с ума, он заставляет не замечать того, что происходит вокруг. Есть только она и зубы. Медведь открывает пасть, не замечая других звуков и запахов. Запахов пороха, пота и собаки. Успевает только понять, что рядом грохнуло, после чего зубы, которые вот-вот должны были впиться в сладкое мясо, разлетелись на сотни ошметков.

Медведь не издал ни звука. Он рухнул рядом со своей добычей и, прохрипев несколько раз, стих навсегда.

* * *

Андрей бежал к сыну, отбросив в сторону карабин и скинув с плеч понягу. Ноги не слушались, глаза заливали слезы. Он падал, поднимался, снова бежал.

Умка лежал рядом с огромной, бездыханной тушей, истекающей сгустками багровой крови. Лежал тихо, без движения, а изо рта едва-едва струился прозрачный парок. Андрей рухнул перед ним на колени, схватил быстро, но очень аккуратно, прижал к себе и почувствовал жар даже через промокшую насквозь одежду.

Хурта без умолку лаяла, но Ненужный ее не слышал. Все его внимание, весь он сейчас находился в совершенно другом мире. В мире, где отец держит на руках собственного сына. Живого!

Пашка проснулся только к утру следующего дня. Открыл глаза и не поверил в то, что видит. А увидел он человеческое лицо. Лицо улыбалось ему, плакало, называло Умкой и целовало. Хорошее лицо. Папино. С бородой!