ГОЛУБЬ – ПТИЦА БОЖИЯ...

            Валька был грозой класса. Но не потому, что отличался умом, силой, мужеством. Напротив, это был тщедушный, с огромным красным пятном на лице, как будто его ошпарили в детстве, маленького роста человечек. У него, кроме пятна, было две особенности: выражение его лица чем-то напоминало лицо старичка-карлика, а глаза были пустые, острые и злые.  В сущности, это был несчастный мальчик. Его несчастье чувствовалось за версту. Но тогда мы все этого не понимали: маленькие были. Может быть, причиной этого несчастья был его отец, капитан дальнего плавания, давно ушедший из семьи из-за пьющей жены, матери Вальки... У Вальки ещё был старший брат, жили они с матерью и братом на втором этаже старого двухэтажного барака, стоявшего на продуваемых всеми ветрами сопках владивостокской бухты с красивым византийским названием «Золотой Рог». Собственно, именно старший брат Вальки и его дружки сделали Вальку грозой нашего 5-го Б класса. Валька не прощал никому ни малейшего непослушания. А капризов и издевательских приёмов в его арсенале хватало на всех. Ущемлённое его самолюбие, невозможность как-то реализоваться без брата – только подстёгивали его ко всё более изощренным издевательствам над сверстниками. Непослушных после занятий во дворе школы ожидали Валькин брат и ещё человек пять-семь хулиганов, которые уже давно не учились в школе, а состояли на учёте в милиции. Но желание противодействия всё нарастало в нас.

            Однажды я возвращался от знаменитого во Владивостоке дедушки-голубятника с бухты Гайдамак. К нему голуби слетались со всего города тысячами, и он часто отдавал их мальчишкам, которые хотели водить голубей, – как сейчас говорят – «в добрые руки». У меня уже было несколько голубей, для которых я построил в сарае небольшую голубятню. Но мне очень хотелось завести чисто белую пару, и дедушка обещал мне отсадить их в клетку. И вот я иду домой – и за пазухой моей клетчатой рубашки сидят молоденькие белые голубки: самец и самочка. Я иду счастливый и даже что-то напеваю про себя, ощущая животом неизъяснимо приятную теплоту. Я уже мечтаю, как моя парочка скоро выведет птенцов, и у меня появятся свои белые голуби, как я их буду кормить, разговаривать с ними, запершись в сарае, а потом тоже кому-нибудь из мальчишек подарю – «на развод». И вдруг я вижу, что мне навстречу идёт Валька. Ничего хорошего от встречи с ним ждать, я знаю, нельзя. Но он как будто не похож на себя: ласково и очень обаятельно улыбается. Я и не знал, что он может так хорошо улыбаться.

            - Что это у тебя за пазухой, не голуби ли?

            - Голуби.

            - Покажи, пожалуйста, я голубей люблю.

И в голосе его какая-то необычная мягкость и даже ласка. Я расстегиваю одну пуговицу:

            - Вот, смотри.

            - Ух, какие хорошенькие, беленькие... Гули-гули.

Лицо его излучает свет:

            - Можно в руках подержать одного?

            - Ну, подержи.

            Валька берёт со счастливой улыбкой голубя в одну руку, а другой начинает гладить его по голове. Вдруг следует какое-то резкое движение, и я вижу, что голова голубя остаётся в Валькиных руках, а из шеи голубя на нас брызжет кровь. Голову Валька молча бросает на землю. Лицо его становится злым и мрачным:

            А ты что думал?!

            Меня захватывает волна неудержимого гнева, из глаз моих льются слёзы, я захлёбываюсь ими от горя. Я быстро выхватываю второго голубя из-за пазухи и выпускаю в небо. Потом бросаюсь на Вальку с кулаками.

            - Я тебя сейчас убью!

            Откуда у тихого отличника взялась такая отчаянная злоба, я и сам не понимаю. Я ударил этого тщедушного ребёнка-старичка раз, другой, третий. Лицо его исказилось даже не от ярости – от удивления. Он бросился бежать, но при этом крикнул:

            - Ты сам знаешь, что будет.

            А мне уже было всё равно – что будет. Убитый горем я шёл домой.

            Мама встретила меня со словами:

            - Что случилось?

            Я рассказал ей про голубей, про Вальку, про его угрозы. Мама моя была женщиной религиозной. Она родилась в день святого Николая Угодника и считала его своим вечным заступником. Будучи сиротой, она во время войны пережила голод на Украине, часто вспоминала то трудное время и всегда заканчивала одним:

            - Меня тогда спас только Бог. Потому что я Ему обещала, что мои дети, сколько их у меня ни будет, все будут веровать в Бога.

            Когда она была беременна мною, она весной 1952 года не побоялась пойти в единственный в городе храм (он носил имя святителя Николая) на ночную службу на Пасху – и с тех пор считала, что я обязательно стану верующим человеком.

            - Сынок, ты пионер, ты не можешь говорить про Бога, но всегда знай, что Он есть, Он наш хранитель. Когда при тебе будут смеяться над Богом, ругать Его - вставай и молча уходи. Крестик я тебе под галстук повесить не могу, но вот вошью тебе его в поясок брюк. Пусть он тебя охраняет.

            Мама, действительно, вшила мне поясок прямо под брючный ремень, и я с ним ходил. Это не уберегало меня от школьных бандитов, и я часто приходил домой в белой рубашке, воротничок которой был весь в крови. Но я всё-таки уцелел, в отличие от многих своих одноклассников, которые либо утонули в море, либо были зарезаны в бандитские пятидесятые годы в собственном подъезде, либо погибли в массовых драках, когда сотни мальчишек спешили, гонимые какой-то нечеловеческой силой, на сходку с сотнями других, из соседнего района, неся в руках палки, арматуру, железные цепи... Они шли и крушили всё на своём пути. Попасться им на пути было то же самое, что попасть под поезд. Выжить на нашей улице в Рабочей Слободке мальчишкам в то время вообще было не просто. Но я выжил. Наверное, благодаря маминому крестику. Когда я уже работал в университете и защитил диссертацию, увидел среди преподавателей юридического факультета знакомое лицо. Молодой человек тоже посмотрел на меня с любопытством:

            - Ты не с Рабочей Слободки?

            - Точно, оттуда.

            - Я тебя припоминаю. Смотри-ка, живые остались, да ещё в университете работаем.

            Мама сказала:

            - Голубь – птица Божья, и Господь накажет твоего Вальку, попомни моё слово.

            Валька напомнил о себе очень скоро. Через пару дней я вернулся от друзей с запозданием: на улице уже был глубокий вечер. Только я постучал в дверь нашей коммунальной квартиры, как она внезапно распахнулась и навстречу вышла бледная мама:

            - Это ты? Ты никого не видел в подъезде?

            - Нет, а что?

            - Тебя здесь ждали. Человек восемь почти взрослых мужчин. Я их пыталась выгнать, но они угрожали ножом и сказали, что дождутся тебя. Я молилась всё это время.

            Удивительно, но слова мамы сбылись. Валька скоро попал в тюрьму за какое-то преступление. Он отсидел совсем мало. Его там месяца через два зарезали сокамерники. Кто именно – не нашли. Его брат был электриком-монтажником. Он поднимался на деревянные столбы в кошках. Вскоре его убило током. Мать Вальки была не просто алкоголичка, она после выпивки не давала соседям по коммуналке жить. Однажды их терпение лопнуло, и её сбросили с балкона второго этажа. Я как сейчас помню этот балкон: деревянный, во всю длину барака. Она упала и разбилась насмерть. Больше про Вальку я не слышал. Я снова и снова вспоминал мамины слова: «Голубь птица Божья». Если бы мне кто-то рассказал всё это, я бы ни за что не поверил: «Неужели правда – из-за голубя?» Но это случилось со мной. Сейчас, когда основная часть жизни уже за плечами, я вспоминаю Вальку без гнева. Он ведь погиб в девятнадцать-двадцать лет: для меня – мальчишка, ребенок. Я вспоминаю Валькино лицо, лицо старичка, его внезапный переход от улыбки к остервенелой злобе, и, умудрёный опытом, понимаю, что он был не просто псих. Он был страшно одинок и несчастлив. Вспоминаю, и мне становится очень его жалко. Я думаю: бедный, бедный Валька!