В прорубе.. (Г)

Вырасти на берегу речки, и не ловить в ней рыбу, это абсурд. Но наша речка, Смедва, была речкой своенравной, не каждому она дарила рыбку из своих глубин. Хотя и не была ей обижена. Пробегутся мужики с наметкою, с бреднем, с сеточкой. Полчаса хватало, чтобы ведро было полным рыбы. Впрок и на продажу не ловили. Так, для себя, на уху, на жарево. Тут тебе и щука, и налим, и окунь, и голавль, и плотва, и даже такое диво для наших краев, как подуст попадались. 

Плели иногда еще и верши из ивовых прутьев, и из суровой нити вязали ловушки, не помню точно, как их называли, вертится на языке слово вендер, но не думаю что это правильное название. А вот на удочку рыба не ловилась. Ловилась, на крючки лишь ею избранных. Были в деревне моей бабушки троица рыбаков из мужиков. И один из наших ровесников. Генка тоже мой тезка. У него была самодельная удочка, с дребезжавшим поплавком. Тот никогда без улова с реки не уходил. Мы сидели неподалеку от него, старались поймать на глаз все его секреты, но ничего необычного в его приемах не находили. Такое же удилище из орешника, такая же леска, такой же крючок, те же грузила, та же насадка. Но он с рыбой, а у нас дай бог за весь день  пару пескарей поймаешь, но может еще окушок до тебя снизойдет. Так и не удалось никому, кроме избранных рыбой лиц научиться ловить дозволенными способами в нашей речке. 

Но мы не унывали. Ловили и мы. И если пойманную нами рыбу нельзя было использовать в пищу, то наши коты и кошки были нам благодарны. Снасть наша была очень проста. Стеклянная банка, самый подходящий вариант семьсот пятьдесят граммов. Горлышко ее плотно обтягивалось марлей, марля под ободком перетягивалась крепко накрепко веревкой так, что бы этой веревки оставался свободный конец метра два. В натянутой марле делалась дыра, туда крошился хлеб, лучше с коркой, он не так быстро вымывается из банки водой. Затем банка забрасывалась в воду. Дальше сидим, ждем. Затем вытаскиваем банку из воды, где с пяток, с десяток черевух (так их у нас называли, правильное их название не знаю) иногда попадались верхоплавки, горчаки, пескарики в мизинец, гольцы и вьюны. 

На дворе зима, а вспомнил я о лете? Да нет, таким способом мы ловили и зимой, опуская банки в проруби. Именно с прорубем и связано первое мое детское воспоминание о таком способе рыбной ловли. 

Нас на реке четверо. Три пацана, и одна девчонка. Нам лет по шесть. В то время не боялись отпускать детей одних ни в лес, ни на речку. У нас, у мальчишек снасть опробованная ранее. Мы положили хлеб в банки, и утопили их. Девчонка, Галька, вчера разбила свою банку о камень. Мать другой не дала. Стеклянная банка в те времена в деревне на счет. Соленьями и вареньями запасались не только на зиму. Мясного в те времена много не ели. И чай пили в основном с варением. Конфеты только на праздник. Галька украдкой от матери утащила литровую банку и спешит ее оснастить. Не хочет от нас отставать. Поторопилась. Привязала веревку не столь хорошо. При первом же забросе банка оторвалась, и осталась на дне. Галька в слезы. Литровая банка в хозяйстве уже не баловство, это вещь. Попадет ей, как за разбитую вчера, так и за утопленную сегодня. Что делать? Свою банку из дома никто не пожертвует. Все на счету. Выход один. Я раздеваюсь до трусов и лезу в прорубь. Глубина здесь, конечно же, не два метра. Может быть около метра. Не помню, сколько во мне было в то время роста, но помню, что вода плечи покрывала. Нащупываю банку ногой, но как ее ногой достанешь. Я подаю руку старшему из нас Кольке, и ныряю. Хватаю банку, рвусь обратно, и ударяюсь головою об лед. Течение сильное, и речка немного сносит. Если бы не рука Колькина, все могло со мною на том и закончится. Дальше голые ноги в валенки, на голову шапку, на плечи пальтишко, и галопом к Колькиному дому.  Он ближайший из наших домов. Но до него не меньше пятисот метров. 

С горячей Колькиной печки моя бабушка меня выкуривала длинной хворостиной. Кто-то видел. Кто-то ей сказал. Она, болеющая хроническим ревматизмом, и редко делающая даже по лету прогулки по деревне не далее соседей, пробежала с полкилометра, несколько раз достала меня хворостиной. А после дома плакала, как от жалости ко мне, так и от страха. От страха перед не случившейся бедой.