Глазами богов
Жанр:
Фантастика
Вид:
Глазами богов
Неожиданно Он отпустил Её губы, спросил, пристально вглядываясь в Её блаженные глаза:
-- Ты мне веришь?
-- Верю.
-- Пойдём, -- сказал Он, и потянул за собой, крепко сжимая Её ладонь. – Пойдём, не бойся…
-- Но куда? Там темно… -- Она покорно спешила за Ним, не успевая испугаться, полностью доверяя Его самоуверенности, физической силе и отваге; и магическому блеску в глазах; и бархатному баритону, голосу, способным возбудить самое недоверчивое сердце и обласкать слух, разбуживая изнутри давно похороненные желания даже самой строптивой женской натуры в мире. Она торопилась вслед за Ним, полностью вверяя себя Ему...
-- Я покажу тебе…
Они приближались к утёсу.
-- Но что?
В наступающих сумерках границы края обрыва не было видно. Только приглушённый шум волн, разбивающихся в кромешной тьме где-то далеко внизу о скалы и камни у подножия утёса, говорили о том, что впереди конец земли – бездна, наполненная океаном.
-- Я покажу тебе! – восклицал Он, вступая в борьбу с нахлынувшим встречным штормовым ветром, наполненным каплями солёного тумана. Его белокурые длинные волнистые волосы развивались из стороны в сторону; белоснежная рубаха раздувалась парусом, наполняемая порывами ураганного ветра. – Я покажу тебе…
-- Что? – Она не могла понять, что Он хочет Ей показать в этом чёрном от ночи и жутком от непогоды опасном месте, на краю высокого обрыва, нависающего над океаном. Что нового Он хочет показать Ей?! Она и днём-то побаивалась подходить близко к этой бездне, гуляя вдоль утёса! А сейчас – ночь! Шторм. Ничего не видно: вокруг – мгла. И ветер с дождём.
-- Сейчас… -- свист ветра проглатывал Его слова. – … ты всё… ты сможешь… верь, я… Увидишь это…
Он чуть замедлил шаг, крепче сжал Её кисть: они приблизились к краю. Он каким-то образом чувствовал эту границу: между землёй и пропастью -- Он видел её. Он сосредоточенно вглядывался в пустоту, будто что-то искал в ней. Она смотрела Ему в спину – единственное светлое пятно в этом тёмном мире. Она верила Ему -- верила, хотя влюбилась в Него всего лишь несколько мгновений назад.
-- Я покажу тебе мир!!! – ликуя, как ребёнок, кричал Он, и наконец-то становился. Судя по не далёким звукам бушующей воды, они находились примерно в ярде от края обрыва. – Я покажу тебе мир, которого ты не видела! – Он повернулся и небольно сжал Её плечи. Она различила блеск в Его глазах, азарт, торжество и любовь. – Ты увидишь всё -- весь мир! – Он оглянулся и посмотрел в пустоту.
-- Да, -- слепо соглашалась Она, -- я увижу…
Он повернулся к океану, сделал полшага к невидимому краю, осторожно потянул Её за руку и поставил рядом с собой так, чтобы теперь они вместе одинаково близко стояли на одной линии в футе от пропасти. Яростные порывы ветра с огромной силой бились о Её хрупкое тело, заставляя покачиваться и балансировать между жизнью и смертью. Но Его сильная рука придавала Ей уверенности, Его любовь подавляла страх, оставляя лишь лёгкое волнение, схожее по ощущениям с тем, какое испытываешь при первом прыжке с высокого трамплина… Или во время первого поцелуя.
Она боялась, да, но хотела! Хотела увидеть то, что Он собирается Ей показать.
-- Ты увидишь то, чего никогда не видела! И никто не видел…
-- Я хочу-у!!! – смеялась Она в темноту, захлёбываясь влажным ветром.
-- Ты увидишь это…
-- Но что-о?! – кричала Она с закрытыми глазами, пребывая в некоем трансе, предвкушая то ли волшебство, то ли смертельный сладкий ритуал, который вот-вот начнётся. Она уже ничего не боялась – теперь Она жаждала его начала. И готова была в эту минуту умереть: умереть вместе с Ним, умереть ради Него, умереть даже от Его руки; Она уже любила Его больше себя самой.
-- Что-о-о ты мне хочешь показа-ать?
-- Мир!
-- Да-а, я хочу-у-у…
-- Ты увидишь мир, все земли, всю вселенную!
-- Где-е? – недоумевала Она, но верила, что Он сможет это сделать, сумеет показать Ей то, что сокрыто от других глаз мраком пасмурной ночи в пустоте бездны над океаном.
Он сделал ещё полшага вперёд -- Она следом. Носки Её туфель уже ни на что не опирались, всё -- под ними пустота и острые камни. Следующий шаг будет шагом в бездну. Сомнений не оставалось – ей придётся сделать этот безрассудный шаг, придётся прыгнуть, чтобы увидеть нечто таинственное и великое, что Он хочет ей показать. Прыгнуть вместе с Ним. И Она согласна. С Ним – с Его любовью, с Её любовью -- Она согласна на всё!
То ли от переполнявших Её чувств любви, то ли от внушения, но Она находилась в экстазе точно таком же, как при первом в Её жизни поцелуе с Ним: долгом, глубоком и необычайно нежном. Этот поцелуй погрузил Её в до селе не изведанный мир, из которого Она вынырнула уже с новыми ощущениями жизненной красоты. И смысл и предназначение своего существования на этой земле вдруг открылись Ей новыми глазами, закрывать которые с той минуты ей не хотелось больше никогда. Впервые, при том поцелуе, Она осязала человека, помимо матери, который раскрыл в Ней то, что было спрятано природой даже от Неё самой; и этот человек, ещё недавно посторонний, увидел Её изнутри; и стал единственный, первый, кто раскрыл сокровищницу Её неповторимости и красоты; и Он познал Её, как Она сама себя до этого не знала; и стал тем, кто отныне знал, чего Ей надо и что Она хочет. Не принадлежать Ему, своему Богу, Она уже не могла и не хотела. Он – часть Её; Он – Её любовь. Флюиды, невидимые магнитные поля их аур соединились, переплелись между собой; и Они стали питаться любовью и энергией друг друга. И это новое мироощущение – любовь к человеку – стало для Неё жизненно важной необходимостью существования, ежесекундной потребностью. Любовь между ними стала некой соединяющей невидимой нитью: как пуповина, единящая мать и дитя в утробе.
-- Когда я увижу? – смеялась она.
-- Сейчас, прямо сейчас!..
-- Где я увижу?
-- Здесь… Прямо здесь! Весь мир сразу! Прямо здесь и сейчас ты поймёшь Жизнь!.. Ты увидишь… Ты сможешь это увидеть…
Рокот пенящихся и разбивающихся о камни и рифы волн, где-то там, внизу, уже не пугали Её совсем. Подсознательно Она верила, что Он знает эти места и знает, где можно безопасно спрыгнуть, чтобы не разбиться о камни, а упасть между ними в воду. Он же неземной человек! Он знает, что надо делать. Он знает, чего она хочет!
-- Как? Ка-ак?!! Весь мир… Сразу… Я хочу так… Как я смогу?..
-- Ты сможешь.
-- Ка-ак? Сразу... весь мир. Ка-ак я смогу увидеть?..
-- Глазами богов! – И Он подался вперёд, увлекая Её за собой. – Ты увидишь мир ГЛАЗАМИ БОГОВ!..
-- Глазами… -- прошептала Она, но захлебнулась потоками встречного воздуха, падая в бездну. Дыхание спёрло.
«Богов…» -- повторила Она, но уже про себя, теряя сознание…
«Люблю», -- Его голос разбудил Её, и онемевшая ладонь, сжимаемая Его пальцами, напомнила Ей о Нём. Он не потерял Её.
«Люблю», -- ответила Она, продолжая падать с зажмуренными глазами.
Они летели. Или падали. Куда, где, когда, сколько по времени?
Падали… Его желание. Её доверие. Их любовь. Падали.
Летели…
Куда?
Где весь мир сразу!
Как?
Глазами Богов.
* * *
То, что Она видела, не было похоже ни на что земное. Всё пространство вокруг походило на разлитые и перемешанные в воздухе гуашевые краски. И не было земли в этом мире, не было неба; всё было одинаково красивым и разноцветным. Воздух был не прозрачный, а густой, и казалось, что плаваешь в нём, как в желе. «Мир, глазами богов, -- вспомнила Она. -- Но где же Он сам? И где они находятся? Где утёс, прибрежные камни, её дом?»
Он и правда неземной! Он необычный! Он сумел сделать невозможное, невообразимое.
Не многим дано досконально узнать и понять близкого человека, а тем более заглянуть в его сердце и увидеть мир – его внутренний мир – его же глазами. Чаще, прожив всю жизнь с близким человеком, даже при кажущейся открытости и откровенности, и уверенности на все сто процентов, что мы знаем его, как себя, и знаем всё, о чём он думает, чем дышит и о чём мечтает, мы, увы, до конца так и не сможем узнать его полностью. Хорошо ли, плохо ли это, но матушка Природа наложила табу на многие человеческие прихоти и желания. Возможно, так оно и лучше: не знать правды, дабы не разочаровываться. Но людская натура такова, что ей дай хоть минимальную возможность, и человек безоговорочно воспользуется шансом познать чужие мысли; любопытство затмит разумность и скромность, а алчность заставить вкусить сладкий нектар запретного плода. Никто не откажется от подарка судьбы: хоть на миг заглянуть в своё будущее, прочитать чьи-то помыслы или познать суть Мироздания.
Но Он позволил Ей это сделать. Он любит Её, и знает, КАК Она Его любит тоже. Да, уж это Он знает как никто! Он выбрал Её из миллиарда женщин: единственную! И мало того, -- Он пускает Её в себя, показывает свой мир. Не каждой влюблённой паре выпадает такое счастье – до конца понять друг друга, заглянуть в мысли и душу избранника или избранницы, найти общее в мироощущении и во взглядах на жизнь; мало кому суждено прочувствовать мир мыслями и сердцем любимого человека, и к тому же увидеть действительность глазами близкого человека.
Он помог Ей забыть прошлую неразделённую любовь. Он появился на полпути к океану, куда Она направлялась, чтобы покончить с собой. Он возник ниоткуда, -- и мгновенно влюбил в себя. Она влюбилась в Него, забыв про старые обиды, и пошла за Ним. И ценой жизни Она была готова на всё, даже на саморазрушение! Он лишил Её страха, сделал смелой… И увёл за собой. На утёс.
И теперь Она здесь. Озирается по сторонам. «Где я?»
Из глубины разноцветной жизни стали появляться размытые овальные фигуры: живые субстанции, похожие на клетки организмов, когда наблюдаешь за ними через микроскоп. Выделялись они в этой яркой палитре тем, что были темного кроваво-красного цвета – впечатление, будто находишься под водой и видишь, как из глубины постепенно приближается тёмное пятно, которое по мере приближения приобретает знакомые контуры огромной рыбы. Странные амёбовидные организмы так же медленно проявлялись издалека (или глубины) пространства, в котором Она находилась. Их становилось всё больше и больше: сотни, тысячи, десятки тысяч вокруг. Кто они? Зачем они? – забеспокоилась Она.
/ты мне веришь? – верю. – пойдём, я тебе покажу…/
Мирриады жидких субстанций -- кровяных телец -- копошились, переливались, сливались между собой, потом делились; они размножались, проживали мгновение, а потом поглощали друг друга… Эта сюрреалистичная картина вызывала у неё головокружение и тошноту. Ей уже не хотелось смотреть на это, не хотелось оставаться одной. Она окликнула Его, но голоса своего не услышала. Зато Он услышал Её и отозвался. Он -- Её Бог, любимый человек, которому Она верила и полностью доверяла, -- Он отозвался, но не появился перед ней, а заговорил в голове, в мыслях: «Я здесь! Ты со мной! Сейчас я тебе покажу… Сейчас. Подойди ближе, не бойся…». «Но куда?» -- спросила (подумала) Она, пытаясь увернуться от столкновения с желеобразными субстанциями, проплывающими сквозь Неё.
И тут, вдруг, разом погрузилось всё в темноту. Потом снова вспыхнуло светом, и снова исчезло во мраке, и опять озарилось, меняя резкость и картину окружающего: словно когда ты спросонья ничего не можешь разглядеть и протираешь глаза, чтобы вернуть чёткость. И вот мир вокруг изменился, стал реальнее: теперь пространство было не желеобразным, и субстанции исчезли -- впереди появился огромный яркий полукруг. И хотя Она всё ещё оставалась в полутьме, перед собой она видела зияющую огромную и слепящую солнечным светом дыру, как портал, как спасительный выход из пещеры наружу – туда, где есть жизнь.
Она обрадовалась Его голосу и направилась (точнее переместилась) к этому круглому окну-порталу, наполненному светом. А когда приблизилась к его краю и прильнула всем телом к невидимой преграде, как к стеклу, Ей открылся захватывающий вид, какой можно увидеть через иллюминатор самолёта или даже со спутника на орбите Земли. Она посмотрела на планету с головокружительной высоты, как с горы, пик которой воздымается над облаками -- так альпинист видит мир, достигнув вершины! И Ею овладело чувство значимости и превосходства над природой при созерцании такого огромного пространства, простирающегося у Её ног. Потом Она осознала, что не всё, на что она смотрит, смотрит одна. Такое ощущение, что Она смотрит вместе с кем-то, или кто-то смотрит Её глазами. Потому что, когда менялся ракурс или происходила аккомодация зрения, помимо Её воли кто-то показывал (смотрел) на то, куда Она ещё не глядела и даже не намеревалась. И этот кто-то как бы направлял её взор на то, куда (Он!) смотрел сам. Кто-то рассматривал облака -- и Она тоже; потом кто-то (Он!) переводил взгляд на торчащие из облаков, как из ваты, верхушки гор и кратеров вулканов, -- и Она вслед за его (Его) взглядом наблюдала эти же вершины.
А потом начался затяжной головокружительный прыжок-полёт вниз, сквозь облака, как на симуляторе полётов на истребителе. У Неё аж дух перехватило! Но было совсем не страшно, так как Она понимала, что находится в абсолютной безопасности на краю панорамного окна-полусферы – Его зрачка, откуда открывался мир Его глазами… Глазами Бога! Её Бога, Её любимого Бога… «Господи, а не Бог ли Он?» – промелькнула догадка. Она парила в Его взгляде, проплывая сквозь облака, кружась над горами, лесами, пустынями, наблюдая красоту планеты, на которой жила.
«Как красиво» -- говорила (думала) Она. А голос отвечал: «Такой он только снаружи… твой мир». Он сделал паузу и с некоторым сожалением, как Ей показалось, добавил: «И мой тоже». «Он красивый», -- повторила Она. «Он не весь такой красивый, как кажется». «Но мне нравится мир твоими глазами, нравится, даже если внизу есть плохое. Он всё равно прекрасен… И прекрасен ты». «Ты хочешь его увидеть по-настоящему?» -- спросил любимый. «Да, да, я хочу его увидеть таким, каким видишь его ты. Твоими глазами!» -- «Твой мир моими глазами -- он может испугать тебя», -- предупредил бархатный голос. «Я хочу видеть твоими глазами всё! Если ТЫ можешь на это смотреть, то смогу и я». – «Но тебе надо быть готовой увидеть не просто что-то одно, а всё сразу – все жизни одновременно тысячью миллионов глаз, и миллиардами душ человеческих испытать и гнев и радость, и страх и надежду, и ужас и счастье, и отвращение и красоту. И всё это воспринять разом, испытать и прожить одним мигом миллионы миллиардов жизней и разных судеб, чтобы понять мир таким, какой он есть на самом деле», -- предупредил Он. «Мир твоими глазами…» -- вторила Она, не обращая внимания на Его предостережения. Они проплывали над синевой бесконечного океана, словно на воздушном шаре. «Да». – «Глазами Богов. Я согласна». -- Она улыбнулась дельфину, вынырнувшему из океана, который протрещал что-то на своём таинственном языке. «Да», -- ответил Он и направил её взгляд на материк, приближающийся из-за горизонта. -- «Тогда – смотри!»
И вот Они мчатся над сушей, опускаясь ниже и ниже, ближе и ближе к земле: люди, лица, звери, деревья, города, сёла, поля, улицы, аулы, заводы, дома, ночь, день, огонь, вода… Всё закружилось перед глазами, и Она кружилась вместе с картинкой реальности в воздушном танце, не различая ничего вокруг, потому что мир слился в одну круглую линию…
И вдруг внезапно всё остановилось… Замерло. Перед Ней открылся экран в полнеба: начинался первый сюжет…
… Где-то за кадром мяукал котёнок. Перед собой, как на экране монитора, Она видела мраморный пол, на который женские руки положили котят, чёрненького и рыжеватого. Потом появились женские ноги, обутые в ярко-красные туфли на высоком каблуке с заострённой металлической шпилькой. Туфли, пританцовывая, как на подиуме, прошлись вокруг озирающихся и испуганных котят; потом носок одной туфли потрогал спинку одного из котят и перевернул его на бок – малыш задёргал лапками, пытаясь найти в воздухе опору, чтобы вернуть обратно привычное для себя положение тела. Затем рука (видимо, хозяйки туфель) поправила животное в удобное для съёмки положение перед камерой: кажется, начиналось какое-то представление. Женская нога приподнялась и зависла над телом котёнка. Остриё шпильки слегка кольнуло спинку, и котёнок, озираясь на обувь, жалобно мяукнул. И тут неожиданно шпилька наполовину погрузилась в туловище животного, и его душераздирающий крик наполнил и Её сознании и комнату, в которой происходило издевательство. Второй, рыжий котёнок, непонимающе наблюдал за собратом, прижав к голове ушки и, съёжившись, дрожал. Насладившись болью котёнка, подёргивающегося в предсмертных судорогах, нога нелюди приподнялась – шпилька, окрашенная кровью, вышла из тела... И снова вонзилась, но уже с большей силой и яростью. Острый каблук полностью вошёл в плоть бедного животного, пригвоздив его к полу. Затем нога приподняла трупик, покрутила над полом, демонстрируя извивающееся в судорогах животное, нанизанное на шпильку, как кусок мяса на шампур, и стряхнула на пол, как осенний лист с ботинка. С другим котёнком, но уже другая пара ног в туфлях голубого цвета проделала то же самое. Дальше – хлеще: стройные женские ноги подобным образом поочерёдно расправились с другими маленькими животными: черепашками, хомячками, щенками, лягушками, птенцами; кого пронзали каблуками, кого пинали, а некоторых просто медленно давили подошвой, .
Шёл прямой эфир в закоулках чёрного интернета. Она перевела взгляд на тех, кто позади Неё смотрел на всё это, и закричала -- сотни тысяч женских и мужских лиц людей (чудовищ) разных возрастов, созерцали этот кошмар горящими от возбуждения глазами, в маниакальной полуулыбке облизывая свои слюнявые губы. Одна такая тварь, похожая на земную женщину, во время всего просмотра продолжала лизать мороженное, не обращая внимания на молочный ручеёк, стекающий по её подбородку и шее, заворожённо наблюдая за сценой, в которой давят воробья подошвой сапога...
«Неееееееетттттт….»
/ты увидишь мир глазами богов/
… Девочка (Она) вбежала в спальню родителей на крики мамы, которую ругал – а перед этим, кажется, ударил – отец и остановилась в проходе, как вкопанная. Папа стоял посередине комнаты, как статуя, застыв в необычной позе, и как-то странно тихо и заискивающе успокаивал маму, которая находилась на балконе: она сидела на перилах, свесив ноги внутрь лоджии. Её грузное тело покачивалось на узком поручне, готовое в любую секунду перевалиться и упасть. В глазах матери девочка увидела пустоту и безнадёжность. Дочери хотелось окликнуть её, но она (Она) боялась произвести лишний звук, чтобы не спугнуть маму, отчего та могла неосторожно качнуться и упасть с высоты восьмого этажа многоквартирного дома, в котором они жили. Отец, не на шутку испугавшись, что мама может покончить с собой, заплакал и принялся уговаривать её не делать этого, слезть с перил. Он скороговоркой просил у неё прощение, но мама смотрела на него – или сквозь него, -- стеклянными глазами, никак не реагируя. Похоже, она уже приняла для себя роковое решение. Отец сделал осторожный шаг вперёд, в направлении лоджии, – мама расширила глаза и… завалилась назад, исчезнув за балконной перегородкой. Один тапочек слетел с её ноги и упал на пол, ударился носком и провернулся в пируэте, как пуанта балерины. Отец в отчаянии выбежал на балкон, а девочка (Она) потеряла сознание. Последнее, что она услышала, это хрусть ветвей деревьев (или костей) и глухой звук, похожий на тот, когда мешок песка с большой высоты падает на асфальт…
«Нннннне-е-э-эмммы-ы…»
… Страшный человек в чёрных очках-окулярах, с голубой повязкой на лице, тянул Её за голову из какого-то тесного места. Слышался женский стон. Вот человек вытащил Её полностью, встряхнул, осмотрел, прихлопнул ладонью по ягодицам, и Она заплакала. Она успела увидеть свои руки и ноги, пока он вертел Её в своих руках, и ужаснулась – они были кривые и короткие, как у новорождённых малышей. Хотелось плакать. Мелькнуло лицо лежащей с закрытыми глазами женщины с раздвинутыми и согнутыми в коленях ногами, к которой Ей захотелось прильнуть. Но противный человек в очках отнёс Её в другую комнату, где передал каким-то людям неприятной наружности, со словами «она здорова». Те, в свою очередь, протянули пакет, из которого очкастый вынул пачки банкнот и принялся пересчитывать деньги. Она заплакала, понимая, что никогда не увидит ту женщину (маму).
Далее всё происходило, как при ускоренной съёмке: Она переместилась вместе с чужими людьми (чудовищами) в другое место, где оказалась в операционном зале с белыми кафельными стенами. Там Она длительное время лежала, а прожектор десятками ярких глаз освещал Её сверху. Затем появилось лицо небритого дедушки (зверя), который нагнулся и посмотрел на Неё, дыхнув изо рта табаком. В руке он держал гофрированный шланг, или трубку, похожую на ту, которая присоединяется к анестезиологическому аппарату. Кто-то, вне поля Её зрения, приказным тоном велел приготовить контейнер со льдом; разговор шёл про печень. По всей видимости – про Её печень. Говорили ещё о каких-то органах. А потом небритый надел маску на Её лицо -- Она вдохнула эфир и начала проваливаться в небытие, ощущая пальпацию на своём животе…
«Ы-ымммм…».
… Мужчина и женщина целовались, сидя на диване в гостиной. В доме царила предпраздничная атмосфера: горели две длинные свечи салатного цвета; в углу комнаты разноцветными огоньками гирлянды переливалась рождественская ёлка; из-под нижних ветвей, хитро прищуривая правый глаз и добродушно улыбаясь, выглядывал Санта Клаус; на переносном столике -- вино в двух изящных хрустальных бокалах. Любовь и счастье царили и в доме и в душах двух взрослых людей, недавно встретивших друг друга…
Неслышный за спокойной музыкой оркестра Гленна Миллера, звучащей из магнитофона, шум приливной тридцатифутовой волны, образованной вследствие прорыва плотины водохранилища в двадцати пяти милях от их жилища, отдавался по всей округе трубным завыванием и стремительно приближался к их любовному гнёздышку, подгребая под себя и разрушая всё на своём пути, как вал дробильной машины.
За полминуты до конца мужчина поднялся с дивана, улыбнулся возлюбленной и подошёл к окну посмотреть, что там за странный гул слышится на улице посреди рождественской ночи. Замигала гирлянда, будто выключали и включали свет, вынимая вилку провода из розетки. Спустя минуту и вовсе погасло электричество. Даже на уличных фонарях. Он отодвинул занавесь – и его рот раскрылся буквой «о», глаза расширились в удивлении и в ужасе. Он так и не оглянуться на возлюбленную, потому что не успел: стена чёрной воды с молниеносной скоростью приблизилась к дому и ударила в окно…
«Нннннмммммы-ы-ы…»
… Обезьянка, помещённая в специально оборудованную нишу под столом, за которым сидели двое мужчин и две женщины, бешено крутила головой, торчащей из отверстия в крышке стола посередине; её испуганные глазки вылезали из орбит и бегали влево-вправо, вверх-вниз, ища спасения. Предчувствуя смертельную опасность, она в панике визжала, как резаная, открыв пасть и обнажив острые тонкие клыки. На её сознание не действовал даже спирт, который ей ввели за полчаса до экзекуции -- превращения в пищу людей. Официант разложил по периметру столовые приборы, среди которых находились инструменты: металлический секатор, необычной формы слесарный ножик и молоточки, похожие на игрушечные; и объяснил посетителям, для чего они нужны и как ими пользоваться. Один из мужчин (свиноподобное существо), улыбаясь, неловкими движениями принялся молотком наносить удары по голове примата. Его спутница решила последовать примеру и, повторяя действия кавалера, начала тоже яростно колошматить по вращающейся вокруг своей оси, как юла, но не могущей увернуться от ударов голоке беззащитного животного, отчаянно кричащего от боли и страха. В какой-то момент женщина промахивается, и молоток вскользь ударяет в надбровную дугу и счёсывает кончик носа примата, опрыскивая её и сидящих рядом извергов каплями горячей крови. Все скромно похихивают. Процедура «приготовления блюда» продолжалась не дольше минуты; вскоре всё стихло. Голова с кровоподтёками на шерсти застыла в одном положении: обезьянка скончалась. Официант опытными руками виртуозно провёл ножиком по окружности головы, сделав разрез, точно куперовский могиканин, вырезающий скальп бледнолицего, и, поддев один край чем-то вроде долото, вскрыл черепную коробку, словно поднял крышку с кастрюли. Затем, взяв глубокую ложку, аккуратно вычерпнул окровавленные мозги, выложил их на широкое блюдо и вежливо предложил дорогим гостям (оборотням) отведать бесценное и полезное блюдо…
«Не-ена-а-а-а…»
Дальше Она смотрела сразу два сюжета, как бы одновременно глазами двух людей. Одна половина «экрана» демонстрировала больницу:
… Она видела докторов, склонившихся над неподвижно лежащими человеческими телами. Врачи делали какие-то эксперименты, вставляли металлические спицы в глаза людей; некоторым пациентам вскрывали опухоли, наполненные гноем; кого-то просто изучали, вскрыв полость и вынув внутренности наружу; вивисекторы пришивали голову одного мужчины к телу обезглавленной девушки.
Группа врачей в другом отделении насильно вводила в коленные суставы пациентов инъекции с помощью больших шприцев, наполненных густой зелёной жидкостью, отчего те орали, как резаные, вырывались из рук санитаров и бегали по палате, ударяясь головами о бетонные стены, испачканные кровью. Одна из женщин сначала спокойно лежала в койке после введения через капельницу одного фунта густого раствора фиолетового цвета, а потом вдруг резко села в кровати, закричала и начала выцарапывать себе глаза. Подбежавшие санитары скрутили её и привязали к кровати. Один глаз женщины остался цел, второй же она успела вырвать. Она ещё долго продолжала вопить в истерике, как ужаленная, и кричать, что не хочет кого-то или что-то видеть…
«Ннне-е-е-ет…»
Вторая половина условного экрана демонстрировала зал собора:
… Полумрак. Безлюдно. Кабинка для исповеди. Она смотрит глазами пастора (дьявола) на крестик с распятием в своих руках, и с ленцой, через сетчатое окошко похотливо расспрашивает мальчика, подростка двенадцати лет, который пришёл поделится своими, как он считает, грехами и покаяться. Пастор отпускает ему грехи. Успокаивает парня тем, что его проступки не столь тяжкие, и что перед Всевышним он будет чист, как стёклышко хрусталя, и перед родителями тоже, если… Пастор (Она) попросил мальчика выйти из кабинки и перейти в его половину, где посвятил его в новое таинство искупления и избавления от бесовщины, о котором подросток до сих пор не знал в силу своей молодости и неопытности. Но об этом таинстве пастор порекомендовал юноше ни с кем не делиться, даже с близкими людьми, даже со Всевышним – и погрузил свою вспотевшую и волосатую ладонь в брюки дрожащего и покорного мальчишки…
«Нннне-е-е-еттт, пожа-алуйста…»
Экран разделился на три сюжета:
… Она переводила взгляд от мужчин и женщин, стоящих вдоль каменной стены со связанными за спиной руками, на построенных в две шеренги солдат напротив, с винтовками наготове, направленными в сторону пленённых людей. Она, находясь в облике командира, отдала команду, отмахнув рукой -- раздался оглушительный залп оружий. Перевела взгляд на пленённых – те, принимая вычурные позы, подкошенные начали падать на землю. Некоторые умирали сразу, некоторые пытались дышать, хватая ртом воздух, как пойманные рыбы, продолжая подёргивать конечностями. Один мужчина попытался привстать на колено, пыжась в зверином оскале от боли; он в отчаянии смотрел на небо, будто оно могло помочь ему выжить…
«…ыыыынннннееее…»
… Она смотрела в бинокль, или в прицел,.. да, в оптический прицел винтовки. В окуляре просматривалась худощавая спина подростка, который сидел на лестнице крыльца небольшого дома песчаного цвета. Парень был один, рассматривал что-то в руках. Вот он повернул черноволосую голову, и Она разглядела его профиль: арабский мальчик. Похоже, это Ближний Восток. Печёт солнце, вокруг тихо, на войну не похоже, но… Мальчик кому-то улыбнулся, махнув ладонью в приветствии, и тут, помимо Её воли, указательный палец (Её или чей?!) нажал на спусковой крючок – выстрел – встрепенулась рубашка на спине – кровавое пятно – парень замертво падает со ступенек лицом вниз...
«…нннммммыыыгггг…»
… Племя каннибалов. Тропики. Костёр. Мимо Неё проносят на руках двух маленьких детей и трёх мужчин, подвешенных к толстой жерди. Их несут к костру. Потом начались песнопения, незнакомые ритмичные звуки бубнов, страшные ритуальные танцы и… И запах человеческого мяса, жарящегося на костре. О, запах. Этот ужасный запах горелой кожи! И чавканье десятков проголодавшихся ртов…
«Ннехочуууууу!..»
Отвратительные сюжеты из жизни страшной планеты стали накладываться один на другой:
… Группа голых девочек, в возрасте от пяти до десяти лет, стыдливо прикрывая ладошками промежность, толпилась в тесной комнате подвального помещения заброшенного ангара одного из закрытых заводов. Напротив сидели человекоподобные существа (подобия людей) в дорогих костюмах, обсуждая внешние данные детей и торгуясь с диллерами о цене «товара», как на бирже. Они скрупулёзно выбирали себе жертву для насилия, без конца почёсывая промежности брюк. За стенами слышались плачи, стенания и крики о помощи; где-то велись съёмки порнофильма. Снаружи послышался скрип тормозов микроавтобуса, из которого вывели испуганных мальчиков шести-десяти лет и под конвоем отвели в заброшенный цех на «смотрины»…
«Аааааа!»
… Военные действия, взрывы, летящие и свистящие снаряды; убитые и раненные бойцы, различные части тел, оторванные и разорванные минами; военная техника, военный парад, разрушенные города, плачущие над своими мёртвыми родителями малолетние дети войны; экскаватор, ковшом сдвигающий гору людских трупов в огромный котлован…
/пойдём, не бойся… ты увидишь весь мир…/
… Останки трагически погибших пассажиров авиалайнера, упавшего при посадке… Лица погребённых заживо матросов подводной лодки, лежащей на дне моря, которые с надеждой ожидают спасения в кромешной тьме субмарины...
/ты увидишь все земли, весь мир сразу/
… Смерть умирающего от рака сына глазами отца…
… Сожжение женщины на костре, обвинённой в колдовстве…
/ты увидишь жизнь, как никто не видел/
… Пытка девушки на «Стуле Ведьм», обвинённой в половой связи с Инкубом…
… Убийство старшим братом младшего, завёрнутого в пелёнки, ради наследуемого трона Великой империи…
… Жертвы автомобильной катастрофы, наезды на пешеходов…
… Тайные онлайн клубы чёрного интернета, за деньги показывающие пытки людей, где можно в прямом эфире оплатить и заказать -- и даже придумать! -- способ истязания над человеком…
«Ннне-е хочуууу бо-ольше-э-э!!!!!!» -- взывала Она. Но Её разум продолжал непрерывно наполняться новыми картинами, которых становилось всё больше и больше: четыре, восемь, шестнадцать… Один сюжет накрывал другой, но это наложение не мешало Ей наблюдать ужас жизнедеятельности человека одновременно с разных ракурсов миллиардами глаз, испытывая эмоции тысяч и тысяч миллионов людей:
-- авария атомной электростанции… лучевые болезни… аномальные врождённые уродства вследствие радиации;
-- и похороны сменялись торжествами, и счастье – горем, и спокойствие – канонадой взрывов термоядерных бомб;
-- убийства себе подобных, аборты, истребление самих себя изнутри посредством ГМО, наркотиками, алкоголем, табаком, инфекциями… Обманы, враньё, обещания, предательства… Отчаяние, самоубийства, сумасшествия, разочарование… Жестокость, оправдания, несправедливость и бездушность.
-- мысли глупцов, злодеев, мысли маньяков, преступников, негодяев; думы оборотней, ведьм, вампиров; голоса сатанистов, сектантов, религиозных фанатиков;
-- микромир, глазами бактерий, инфекционных штаммов, пожирающих плоть людей и животных…
/глазами богов/
В одно целое слились в Её сознании желания и помыслы педофилов, вуайеристов, сомнофилов; тиранов, живодёров и алчущих; Она слышала причитания человеконенавистников, дето- и женоненавистников.
И счастье перерастало в горе, а радость -- заканчивалась трагедией… И жизнь и смерть – всё переплелось, нанизываясь на веретено бесконечного времени.
Всё закружилось и завертелось в калейдоскопе истории Земли, на которую Она смотрела, уже не в силах закрыть глаза. Всё Время существования Жизни на Земле, сжатое в один миг, разом выплеснуло каждый свой отвратительный день в Её сознание, наполняя ужасом жалкий и недоразвитый человеческий (Её) разум, не подготовленный к такому количеству информации: и хорошей, и плохой.
Она пыталась кричать, но Он Её не слышал; просила остановить всё это, но Он не прекращал показывать Ей мир, на который смотрел сам. Смотрел глазами, которые не могли быть глазами обычного смертного. Она следовала за его взглядом, крича и умоляя прекратить весь этот ужас.
Когда Он, наконец, остановил всё (закрыл свои глаза), не позволив Ей сойти с ума, то спросил: хочет ли Она вернуться, или по-прежнему желает остаться избранной здесь, рядом с Ним? Она, переводя дыхание, ответила (подумала), что нет, обратно в тот мир, где Она раньше жила, но который теперь увидела без прикрас, -- нет. Больше жить в таком ужасном мире среди таких тварей она не хочет. С такими чудовищами Она жить не сможет. Увидев свой мир Его глазами, в котором, как Ей казалось, она счастливо жила до сей поры и блаженствовала, словно слепая, не сталкиваясь с подобными извращениями души и натуры человеческой, зная о жестокости лишь понаслышке да из книг, Она всё переосмыслила. Теперь Ей не хочется жить, Она не хочет обратно, и не желает больше быть и называться именем -- Человек!
Её разум был перенасыщен впечатлениями от просмотренного, и не мудрено: ведь Она познала Жизнь, увидев в одном мгновении весь период Времени, начиная с того момента, когда зародилась на планете жизнь, а потом одним мгновением пронеслась перед Ней душами, мыслями, словами, ощущениями и глазами всех живших, живущих и ещё не родившихся жизней на Земле, вплоть до последнего своего Судного дня.
«Неужели люди такие?» -- не могла поверить Она, и Он ответил: «Это не люди, это то, что осталось от людей на твоей планете!»
Снова появилось мирное бирюзовое небо над головой -- они опять парили над землёй.
«Но тогда зачем мы? Зачем мы придуманы? Какой смысл в нашем существовании?» -- спрашивала Она. «Цель – совершенство, -- отвечал Он. -- Всё это -- ради достижения идеала и вырождения всего худшего, что может присутствовать в генетическом коде человека. Необходимо прохождение всех этапов эволюции, чтобы сформировать новое существо, не способное наносить вред ни себе, ни окружающему миру. Трансформирование плоти физической в астральный разум, который во благо продолжения бесконечного существования Пространства и Времени сможет в будущем поддерживать и структуру и порядок Мироздания. Вот ради чего человечеству даны все испытания. Заново начинать -- нет времени. И те существа, которых ты видела, существующие не только на твоей планете, есть важное звено в Великой цепи. Все они – прародители будущей Жизни. Если, конечно, их жестокость не превысит определённые пределы, и они не уничтожат сами себя».
«Как ты нашёл меня?» -- «Я же всё вижу. И всех вижу. И отступников, таких как ты, вижу первыми…» -- «А зачем я тебе?» -- «Я – твоё желание, твой выбор, твоя любовь. Я просто пускаю тебя к себе». – «Почему?» -- «Потому что ты этого хочешь». – «Почему?» -- «Потому что ты любишь». -- «Я не хотела жить…» -- «Я знаю. Я и помог тебе». – «Но ты появился в последний момент». – «Ты сама выбрала меня». – «Ты не человек?» -- «Я твоё желание». – «Какое?» -- «Не жить».
Перед ней открылась синева бескрайнего неба – гипнотическая красота планеты с высоты околоземной орбиты; прячущееся за горизонт оранжевое солнце на фоне черноты вселенной успокаивающе ласкали Её глаза тёплыми глазами.
«А могу я увидеть своих родителей, свой дом, Бар-Харбор?» -- спросила Она, улыбаясь звёздам. «Ты жалеешь, что сделала?» -- «Не знаю». Он несколько секунд молчал, и неохотно ответил: «Можешь, но впредь только своими глазами. И на последствия я уже не смогу повлиять? Есть вещи, сокрытые даже от меня, на которые я не имею возможности повлиять». -- «Ты о чём?» -- «О добре… », -- и Он отпустил Её, оставив наедине с Желанием.
… Она увидела знакомые очертания материка Северная Америка. Стремительно стала приближаться страна: вот восточное побережье, Атлантический океан, Новая Англия, Мэн, остров Бар-Харбор, их вилла, двор, отец, мать, сестра, пес Чаки:
… убитая горем мама лежит в кровати, незнакомая девушка в белом чепце стоит в изголовье с подносом в руках, на котором таблетки на блюдце, тюбики с лекарствами, стакан с водой…
… Мама, мама, молодая мама – ближе..... ближе… лицо… глаза… ближе – мысли:
/я беременна, будет девочка, моя доченька; дорогой, у нас будет ребёнок/;
Траур. Отец понуро сидит на садовой скамейке во дворе, смотрит воспалёнными глазами на тёмно-синюю гладь океана; в одной руке начатая бутылка виски, в другой сигара (он никогда не курил!); печальные глаза о чём-то думают, что-то вспоминают…
Ближе, ближе… ближе… и…
И мысли отца выплеснулись на Неё огненным дождём, обжигая сердце такой печалью, таким страданием, сравнить с чем Она могла разве что своё состояние в те минуты, когда разочарованная в первой любви шла к обрыву на погибель свою:
-- отец – ещё молодой двадцатидвухлетний юноша -- нежно прижимается щекой к обнажённому животу беременной мамы; целует, гладит, смотрит на живот, разговаривает, будто знает, что Она его слышит и видит в утробе;
-- он придумывает Ей имя: Мишель, если девочка, Морис, если мальчик; но УЗИ показало 99%, что родится девочка; Мишель, моя Мишель, повторяет отец, разговаривая с животом мамы (с Ней);
-- отец плачет от счастья, когда через смотровое окно родильной палаты впервые видит Её на руках мамы; он поистине радуется Её рождению, и гордостью наполняется его мужское сердце за то чудо, которое подарила природа: способность продолжать свой род;
-- отец думает о ней, и -- о, боже! -- он думает о ней больше, чем о маме! И чаще, чем Ей казалось со стороны. Папа думает о Ней и живёт Ею около 16 часов в сутки, за вычетом времени сна, в которых иногда и там помнит Её!;
-- отец думает обо всём, что Она делает, чего желает, о чём мечтает, и постоянно – ежедневно! – проигрывает, просчитывает и продумывает Её будущее; и делает это с таким благоговением и теплотой, что Она заплакала. Он желает ей только счастливого и благополучного будущего;
-- к Её пубертатному возрасту у отца просыпается чувство ревности к Ней; и это гложет его, он беспокоиться за Её семейное счастье; он думает о Её будущем муже, достойным Её и их клана; он постоянно перебирает кандидатов на трон жениха, зятя и отца своих внуков. Роберт из Англии, сын его друга, лорда из Суссекса, -- вот на кого падает его выбор. Именно такого человека папа хочет видеть в мужьях своей дочери и в зятьях; как же она раньше не подозревала, не замечала, что отец, со стороны сдержанный, серьёзный и консервативный, и у которого редко когда выпросишь лишний поцелуйчик перед сном, -- что он, оказывается, такой проницательный, жалостливый, заботливый и так хорошо знает Её вкусы и предпочтения. Даже в молодых людях. Тот Роберт из Англии, Она пару раз его видела. Да, он хорош. Он в её вкусе, но она не любила его, хотя… Хотя теперь, зная чаяния отца и одобрение суженого матерью, Она бы не раздумывая полюбила Роберта и обвенчалась, чем сделала бы родителей счастливыми. Но... теперь уже поздно;
-- отец думает о Её образовании, о здоровье, о будущем финансовом положении; открывает ячейку на Её имя в одном из банков в Бостоне, депозиты; и волнения, и боль, и долгие засыпания ночью с мыслями о Её Будущем Счастье!
-- Папа! – закричала Она. -- ПАПА-А-А -а!!!
И только заунывный штормовой солёный ветер в ответ. И жалобный крик чаек.
Воспалёнными и красными от слёз глазами отец посмотрел на хмурое небо, будто услышал там чей-то зов…
-- Простите меня-я-я! – взмолилась Она, понимая какую огромную ошибку совершила; что обратного пути – возвращения, -- пусть на такую ужасную, но в целом красивую, родную землю, в любимую семью, где она была желанна по-настоящему, -- у Неё больше нет! Обратная дорога закрыта!
В таком отвратительном виде Она никому не будет мила -- процесс разложения уже начался.
Её мышцы напряглись, сдавливаемые перегрузками при падении; лёгкие застыли в выдохе. Последнее, что Она вспомнила из прошлой жизни, что Он уже не держит Её руку; и в то же время Он с Ней. И ещё Она успела вдохнуть океанский солёный воздух.
Что ж, Он всё-таки не обманул Её. Она поверила Ему, и пошла за Ним, пожертвовав жизнью земной. Он испытал Её отвратительными и жестокими сценами, чем сделал Её умнее и мудрее! И пусть этот Ею накопленный опыт никогда больше не проявится в жизни земной, те лучшие чувства и качества души человеческой, коими Она отныне наделена, Она теперь пронесёт на века, рассеивая над миром пыльцу благодати, добра и красоты, осыпая незримым нектаром любви будущие души младенцев – новых и новых людей в новом-преновом мире, в новой Жизни, в которой не будет жестокости и желания покинуть её...
Хотя Она и постарела на миллион лет, Она не жалела ни о чём.
/ты мне веришь? Тогда пойдём, не бойся/
А зачем тогда в мире доверие? Или оно просто так придумано кем-то?
"Да, верю.”
И с этими словами в её голове вспыхнул и погас свет…
* * *
Труп юной девушки лежал на большом круглом камне, покачиваясь под воздействием набегающих волн. Как только окоченевшее, бледное, но всё ещё красивое тело перекатывалось набок, открывалась зияющая рана на затылке: дыра, размером с кулак, внутри которой серели расквашенные мозги. Солёная морская вода простерилизовала рану до белизны и начисто вымыла и с головы и с поверхности валуна кровь -- казалось, девушка просто лежит без сознания: чистая, в белом мокром платье, перекатываясь по воле стихии с боку на бок. Та сторона головы, на которой отсутствовала часть черепной коробки вместе с волосами воспринималась неестественно и абсурдно: тяжесть раны и её ужасный вид никак не соответствовали прекрасному облику и красивому телу и лицу девушки. Пока она покоилась на спине, её божественная красота была неповторимой – спящее неземное создание; как только очередная волна окатывала камень и приподнимала, переворачивая, податливое тело, как тряпичную куклу, обнажая рану, -- становилось больно и страшно от осознания, что это не спящая красавица из сказки, а мёртвая молодая леди, упавшая с обрыва. Камень, благодаря своей форме с вогнутой поверхностью, стал для неё чем-то вроде днища лодки, в которой она покоилась, как на перине; а выпуклые края валуна, как борта, надёжно удерживали лёгкое тело от соскальзывания в воду. Рана головы воспринималась бутафорией, гримом, сняв который девушка, казалось, вернула бы первоначальный здоровый вид. И не будь валун такой формы, она бы уже давно была смыта первой же набежавшей волной ещё в первую минуту после падения. И неизвестно какой бы тогда вид имел труп, обезображенный многократными ударами об острые камни и надъеденный крабами и рыбой. А может её и вовсе не обнаружили, если бы течением унесло в океан.
Как такового берега в этом месте не было: волны заканчивали свой путь, с оглушительным рёвом врезаясь в скалистые, отвесные стены утёса, перед этим слегка теряя свою колоссальную энергию, разбиваясь о прибрежные рифы и камни. Только со стороны океана можно было добраться до девушки, чтобы снять её со смертного одра.
Поэтому Кен Брайан, шериф округа Хэнкок, штат Мэн, распорядился задействовать морскую полицию, чтобы добраться до трупа. Те, в свою очередь, выделили трёх офицеров, катер, снаряжённый всем необходимым, дополнительную деревянную лодку, и отправили людей в распоряжение Брайана.
-- Дай руку, -- попросил шериф молодого офицера Лепски, сделал шаг вперёд, поставил ногу на край обрыва, притопнул, проверяя твёрдость поверхности и осторожно подал туловище вперёд, вытянул шею -- заглянул в пропасть. Несколько секунд постоял, изучая прибрежную зону, и так же осторожно вернулся в прежнее безопасное положение. Платком вытер ладонь, надел шляпу и фыркнул, подозрительно всматриваясь в глаза Лепски: -- Ты часом не болен, офицер?
Лепски опустил глаза.
-- У тебя ладони мокрые, как при лихорадке? – шериф пристально посмотрел на помощника. – Никак солдат плачет?
-- Разрешите я подожду вас в машине? – попросил Лепски, незаметно вытирая ладонь о брюки и пряча от пронизывающего взгляда начальника покрасневшие, блестящие глаза.
-- Парни, я кажется наблюдаю перед собой влюблённого перца? А?
-- Никак нет, сэр! – Офицер быстро смахнул слезу с правого глаза, вытянулся по стойке «смирно».
-- Ты что, знал эту красавицу? – Шериф кивнул в сторону обрыва. – Никак был влюблён в неё, голубчик?
-- Никак нет, сэр! Точнее… -- Лепски замялся. -- Я просто знал её…
-- Слышишь, парень, если ты мне доставишь неприятности, связанные с Мишель Пауэлл, советую тебе лучше остаться на этом утёсе после того, как я уеду, и тщательно подумать о будущем, глядя отсюда вниз!
-- Что вы, шериф, я просто знал её…
-- Знал он её... – передразнил Брайан. – Если узнаю, что ты, зелёный слизняк, обидел её, я тебя …
-- Нет, сэр, наоборот, я бы сам жизнь отдал за неё, -- Лепски, смущаясь, поправил фуражку.
Шериф повернулся к бездне. Внизу слышался шум мотора катера прибывшей морской полиции.
-- Как можно решиться прыгнуть с такой высоты? Ещё и в темноте. Не могла она это сделать сама… Я знаю семью Пауэлл. Не могла Мишель это сделать. – И с укором пощурился на Лепски.
-- Никак нет, сэр, я и пальцем её не трогал. Я с ней даже ни разу не разговаривал. – Офицер покраснел, замялся, подбирая слова. – Мне она нравилась… Ещё со школы.
Шериф оглядел полицейского с ног до головы и направился в сторону группы подъехавших криминалистов из отдела убийств.
Лепски изваянием продолжал стоять на краю утёса. Его глаза смотрели на чёрную гладь неспокойного океана – он глядел в своё прошлое. Бессонные ночи, думы о Мишель, в которую он влюбился ещё в старшей школе. Мишель была младше его на четыре года. Он тайно был влюблён в неё, но боялся не то что подойти и познакомиться с ней и признаться в своих чувствах, а даже стеснялся поделиться об этом с друзьями. А то, что он произошло сегодня на этом проклятом утёсе, его ранило настолько сильно, что в дальнейшем он ещё долго не сможет забыть этот случай, и стереть из памяти бледное лицо мёртвой Мишель. Только к середине жизни своей он обретёт семейное счастье, познакомившись с женщиной, чем-то похожей на Мишель Пауэлл, особенно глазами и улыбкой, которые точно копировали юную и счастливую Мишель при жизни …
Заглушив двигатель и бросив якорь перед основной грядой рифов в двухстах ярдах от берега, двое из трёх полицейских пересели в буксируемую лодку и перенесли реквизиты: мешок, багры, вёсла; и отплыли в сторону берега, шныряя между валунов, с трудом увёртываясь от каменных препятствий, о которые немудрено было разбить старую рыбацкую посудину. Погода хоть и успокоилась после ночного шторма, но всё равно оставалась ненастной и обманчивой: дул порывистый, холодный ветер, и волны ещё оставались довольно высокими, пока не напарывались на каменную дамбу близ берега и не гасили свою ярость, уменьшаясь в размерах.
Только спустя полчаса, виртуозно преодолев сложный путь в лабиринте каменных островков, лодка, целая и невредимая, достигла цели -- плоского круглого камня, на котором возлежала мёртвая. Один из полисменов, зацепив багром край подола платья, стянул тело в воду и подтянул ближе к лодке. Второй офицер зацепился крюком за шиворот одежды. Лодку качало и бросало в разные стороны в пенных водоворотах и волнах, рассеивающихся от столкновений с камнями. Полицейским с трудом приходилось удерживать равновесие, чтобы не упасть или не опрокинуться вместе с лодкой, -- ведь работу приходилось выполнять стоя. Выждав момент, когда пройдёт очередная волна, оба синхронно потянули багры на себя и, подхватив руками -- один за шею, другой за ноги, -- перевалили тело через борт на дно лодки. Затем стали укладывать труп в чёрный мешок. В этот момент один из офицеров неожиданно отпрянул назад, перегнулся через борт, и его стошнило. Остальные двое с отвращением посмотрели на краба, прицепившегося клешнёй к лоскуту кожи свисавшего над отверстием в черепе. Нанизав краба остриём багра, один из офицеров оторвал голодное животное от плоти и стряхнул с пики в воду.
Обратный путь занял вдвое больше времени: приходилось преодолевать сопротивление накатывающих волн и яростный напор встречного шквалистого ветра. Потому, только спустя час труп девушки в буксируемой катером рыбацкой лодке был доставлен к причалу пристани Бар-Харбор и переправлен в Элсворт, в окружной морг.
Шериф с нетерпением ждал первые результаты криминалистов, обнюхивающих каждый дюйм того места, откуда спрыгнула – или упала? Или столкнули? – Мишель Пауэлл, девушка семнадцати лет.
-- Ну что там? – спросил шериф одного из сотрудников.
-- Ничего. Чисто. Она была одна. Никаких посторонних следов не обнаружено. Здесь давно никто не ходил.
-- Ясно… -- недовольно буркнул шериф и сплюнул, -- что ничего не ясно. – И подал Лепски знак рукой, что они уезжают отсюда.
* * *
В тот день местные газеты пестрели броскими заголовками: «Прыжок в преисподнюю», «Консервативное воспитание, или никому не нужная молодёжь», «Убийство или самоубийство?», «Утёс самоубийц», «Неразделённая любовь толкнула девушку на прыжок в бездну». Радио и телевидение тоже чуть ли не ежечасно повторяли эту новость.
Не уберегли вездесущие СМИ и уши моего восьмилетнего внука Оуэна, отчаянного и не по годам смышлёного и любознательного парнишки. Разумеется, вопросов внука мне в тот день избежать не удалось, как и ответов, которые надо было сформулировать так, чтобы детскому неопытному сознанию было не так страшно воспринимать то, что могло бы напугать и надломить неокрепшую психику.
-- Деда, почему люди убивают себя?
Мы вышли на крыльцо, присели на ступеньки веранды. Перистые облака, выкрашенные в оранжевый цвет лучами заходящего солнца, которого с земли уже не было видно – оно скрылось за горизонтом, -- застыли завораживающим рисунком в темнеющем вечернем небе; и там, на огромной высоте, всё ещё продолжали греться в его лучах.
-- Откуда ты знаешь про остальных людей? – Я потрепал белокурые волосы внука.
-- Ну, эта Мишель вчера, которая спрыгнула с обрыва… -- Он подумал, вспоминая, и добавил: – Да и вообще, слышал про тех, кто в себя стреляет. По телеку показывали…
Ох, уж эти СМИ, злился я. Мы раньше и знать не знали, и статистики никакой никогда не велось, и не сообщали об этих, будь они прощены господом, грешниках.
-- Знаешь, Оуэн, есть люди разных взглядов на жизнь, с разной, так сказать, нервной системой и психикой…
-- Как это, «психикой»? – переспросил любознательный малый.
-- Это когда твой друг, к примеру, боится собак…
-- Дэн, что ли? Не-е, он не боится, -- перебил меня внук -- нетерпеливая душа.
-- Допустим, боится. Я же в пример. Есть же люди, которые боятся собак или воду, и боятся купаться. – Внук снова рассмеялся. – А вот ты, допустим, не боишься ни собак, ни купаться в океане тебе не страшно. Есть смелые люди, есть трусливые. Это и называется -- разная психика людей. Мы все разные. Одни могут прыгнуть с высоты, другие боятся. Кто-то не хочет жить, а кто-то, наоборот, очень хочет… кх… -- я осёкся, про себя подумав: «Хочет, но не может», вспомнив соседа Роя Стюарта, старика восьмидесяти лет, пятый год как прикованного к кровати и присоединённого различными трубками и проводами к жизнеобеспечивающим аппаратам.
Однажды, когда я его навещал, он передал мне записку. Перед тем, как протянуть мне её здоровой подвижной рукой, Рой глазами дал понять, чтобы б никто, мол, не узнал об этом. И улыбнулся доброй улыбкой из-под прозрачной кислородной маски. Я хотел было положить обрывок бумаги в карман и прочесть потом, но он зашипел и закашлялся, указывая глазами и тыча пальцем на мою руку с листком, заставляя прочесть прямо сейчас. Я прочёл. Прочёл эти три слова и, покачав головой, внутренне опустошённый и обиженный на старика, вышел из палаты. В записке было одно предложение: «Майк, отключи аппарат».
-- Дед, ну почему не хотят жить, почему? Ты вот хочешь жить? – не унималась любопытная душа.
-- Я-то? Ну конечно, да.
-- Почему?
-- Мне нравится жить...
-- Почему?
-- Потому что у меня есть ты, Оуэн. – Внук самодовольно посмотрел на облака, гордо задрав подбородок. -- Но есть ситуации, когда люди не хотят жить, понимаешь?
-- Почему?
-- Ну, некоторые люди тяжело болеют, им больно и нехорошо. Другие не хотят, потому что остаются одни, когда мамы и папы, дедушки и бабушки у них умирают. Тогда им грустно, и они плачут в одиночестве. Вот им без своих родных уже и не хочется жить.
-- И стреляются?
-- Ну что ты так сразу!.. Тут по-разному получается. А вообще, Оуэн, это не очень хорошая тема для обсуждения. Может сменим, а?
-- А что, Мишель не любили родители? – не унимался внук.
-- Не думаю. Считаю, очень даже любили.
-- Дед, раз у неё родители не умерли и любили её, и она не болела ни чем, тогда почему же она спрыгнула? Там та-акая высотища! Как она не побоялась.
-- Есть ситуации, когда тебя предают. Или обманывают, понимаешь?
-- Угу.
-- Вот друг твой возьмёт и пообещает тебе что-нибудь, а обещание не выполнит. Что тогда? Правильно. Ты расстроишься, конечно, и разочаруешься в друге. Но ты же сильный мальчишка, и психика твоя крепкая. В таком случае ты просто подумаешь, успокоишься и отправишься играть в бейсбол, позабыв про нехорошего друга. А есть люди впечатлительные, ранимые. Если их предают или обманывают, то они до того сильно обижаются и расстраиваются, что не хотят даже жить. Во как бывает!
-- Ха, я бы не стал из-за друга прыгать. Что я, совсем что ли… -- ухмыльнулся внук. – Дед, а что они там видят?
-- Где? – Я не сразу понял, о чём он, и не ожидал от него подобного вопроса.
-- Ну там, куда они хотят уйти, когда вешаются или прыгают… Там же темно. Там есть что-нибудь, деда?
Я подумал, прежде чем ответить, подбирая слова.
-- Там, где они оказываются, там что-нибудь видно? – сыпал очередными вопросами Оуэн.
-- Я думаю, что-то должно быть, -- хотелось успокоить внука, -- хотя этого никто не может сказать, пока сам не… -- Я кашлянул, прервав рассуждения, вовсе не нужные молодому человеку. – Но вообще-то, говорят, что там пустота.
-- И пастор говорит, что там тьма беспросветная?
-- Да, -- улыбнулся я и потрепал его чёлку.
-- Зачем же тогда они хотят туда уйти, если там ничего нет?
-- Каждый выбирает сам свою дорогу, по которой хочет идти. Может, они знают, что там. Может видят что-то, чего нам не дано. Может быть им изначально чего-то не хватает здесь, на земле. Или они не хотят жить так, как живём мы. Вот и идут в мир, который спрятан от нас, смертных. Уходят в другую жизнь, где, по их мнению, будет лучше, чем здесь. Не каждый решится это сделать.
-- Интересно, а что там видно? Почему они думают, что там лучше?
-- Этого мы никогда не узнаем, Оуэн. Но хотелось бы верить, что им не повстречается там всё плохое, что есть здесь, на земле.
-- Что не повстречается война?
-- И война, и ложь, и злые люди, например...
-- Точно, -- согласился и обрадовался внук. – Прикольно. Ну, а рай, там же есть рай? Они видят рай? Там же хорошо, деда?
-- Ну, некоторые что-то видят наверное, я же их не спрашивал?
-- А бог видит?
-- Что видит?
-- Ну, то место, куда попадают люди, которые убили себя. Ведь бог и рай видит. Пастор Марк рассказывал нам…
-- Видит, внук, всё он видит, -- задумчиво ответил я, вспоминая свои грешки молодости, которые дамокловым мечом висели надо мной.
-- Я хотел бы посмотреть, что там, -- с мечтательным видом произнёс Оуэн, и я не на шутку заволновался: пора было прекращать этот разговор.
-- Тебе что, на земле мало мест, куда хотелось бы посмотреть? – строго спросил я его.
-- Не, я и тут хочу посмотреть и хочу посмотреть, что там… Что там за мир, который мы не видим, а видит он.
-- Кто – «он»? – уточнил я и забеспокоился: если дочь узнает про наш разговор, мне крепко достанется.
-- Ну бог, дед. Я хочу посмотреть… как бы это сказать… ммм... я его глазами хочу на всё посмотреть. Бог же нас всех видит. Вот как он видит нас?
Странные желания восьмилетнего внука насторожили меня.
Хотя, почему мы всячески избегаем этой темы? Почему закрываем глаза на подобные вещи, на эту неприятную сторону человеческой жизни, стараемся не думать и не говорить об этом? И не обсуждаем суициды с детьми. Хотя это происходит не на какой-то планете, а у нас? Почему и чего мы боимся? Себя? Боимся себя и того, что мы такие? Мы же живём среди этого негатива. И если нас и наших близких это не затрагивает, то и говорить, получается, об этом не за чем? Так получается? Это ж где-то происходят ритуальные самоубийства, призывы к смерти через сайты интернета, пропаганда и поощрение суицида. А потом в удивлении разводим руками, когда какой-то школьник прыгает с крыши высотки из-за плохой отметки в школе или из-за неразделённой любви.
-- Ты серьёзно хочешь этого? – я поглядел в его не погодам умные глаза.
-- А что, да. Я хотел бы посмотреть на нас глазами бога, -- воодушевился малец, будто сейчас ему представится такая возможность. – Вот тогда бы мне все завидовали, даже девчонки с другого класса и учителя, -- не унимался маленький фантазёр.
-- Оуэн…
-- Интересно, кто-нибудь когда-нибудь видел точно так же, как бог?
-- Может и видел, не знаю таких.
-- Он и нас с тобой видит сейчас?
-- Обязательно, Оуэн, и видит и слышит.
-- А почему не помогает?
-- А тебе нужна помощь? – Я с благоговением посмотрел на внука, глаза которого вдруг погрустнели. Он замялся и виновато ответил:
-- Я денег просил.
-- Мальчик мой, -- я не на шутку испугался, -- зачем тебе деньги?
-- Ни мне. – Он подобрал с земли веточку и переломил её пополам. – Папе и маме.
-- Зачем? – я не мог понять. – Твои родители хорошо зарабатывают…
-- Я хочу, чтобы они не работали и у них были деньги.
-- Оуэн, мальчик мой, но так же нельзя…
-- Пусть так будет, -- перебил он. – Тогда у них будет время.
-- Но так нельзя, все люди работают…
-- Они были бы всегда дома и каждый день со мной куда-нибудь ездили. Возили бы в Диснейленд каждый уик-энд. Надоело сидеть на этом острове.
Мне трудно было что-либо ответить. Я просто обнял внука и прижал к себе. Эта чёртова цивилизация и погоня за деньгами, ради обогащения, выживания или карьеры. Ещё и мой ревматизм – мне стало стыдно перед Оуэном за свою никчёмность.
Мальчишка о чём-то размышлял, задумчиво глядя в сторону океана. Потом встал, отряхнулся, собираясь бежать по своим детским делам. У меня отлегло на сердце, и я успокоился: мой любознательный внук исчерпал свои вопросы. Его любопытство иссякло -- интерес к этой теме, как это обычно бывает в детском возрасте, наконец-то поубавился. И мальчишка переключился на что-то другое, что планировал сделать сегодняшним вечером. Постояв некоторое время с мечтательным видом, он, всё ж таки, сказал своё последнее слово, чертёнок:
-- Деда, а я всё-таки хотел бы увидеть наш мир глазами Бога.
Я опешил. Взял его за костлявые плечи, придвинул к себе.
-- Ты уверен, малыш, что, посмотрев на мир его глазами, -- я прищурился и указал пальцем в небо, -- тебе понравится то, что увидишь?
Оуэн стоял в недоумении, видимо, переваривая в голове мои слова. Впервые он ничего не ответил. Потом ловко перепрыгнул через три ступеньки крыльца и вбежал в дом. Через минуту вернулся, прижимая подмышкой тетрадь в голубой обложке, и умчался по своим детским делам, присоединившись к группе мальчишек, направляющихся на спортивную площадку, что в соседнем квартале, пообещав вернуться через час. Я проводил внука взглядом, порадовался, что наш умный мальчик понял, о чём я хотел ему сказать. Он очень способный и одарённый парень, наш Оуэн.
Лучи спрятавшегося за горизонт солнца уже не достигали перьевых облаков, которые постепенно рассеивались и темнели в наступающих сумерках. Становилось тихо. Стал слышен всплеск волн вечно беспокойного Атлантического океана, разбивающихся о прибрежные камни-стражи, защищающие крутые склоны высокого обрывистого побережья нашего острова Маунт-Дезерт.
Оуэн, как обещал, через час домой не пришёл. Не вернулся он и через два часа. И к полуночи его так и не было. И на спортплощадке, куда якобы он побежал после нашей с ним беседы, его в тот вечер тоже не было. И утром внук так и не появился. И никто его в тот вечер не видел.
Его нашли лежащим на камнях почти на том самом месте, где упала Мишель Пауэлл. Его любознательные, широко раскрытые глаза даже после гибели продолжали с вожделением смотреть на мир так, словно он в первый раз его видел. Еле заметную улыбку, застывшую на юном лице, разглядеть и понять мог только я. Потому что только я, его дед, был тем единственным в мире человеком, который знал: что хотел увидеть мой внук, прыгая в тот вечер с обрыва. И, судя по улыбке, он унял своё любопытство, сорванец.
Оуэна быстро удалось обнаружить благодаря той тетради, которую он взял с собой. Её нашли на утёсе.
* * *
Прошло шесть лет со дня той трагедии. Сказать, что мы не можем до сих пор оправиться и смириться со смертью Оуэна, значит ничего не сказать. Зять выпивает. Не часто, но прикладывается к «Джонни Уокеру». Хуже всего, что он потом долго и противно плачет, как девчонка. Дочь замкнулась только на себе и работе, стала безучастной в жизни семейного очага, переложив свои женские обязанности по дому на меня и мужа.
Я не перестаю себя корить за тот последний разговор с внуком. Терзаю себя за то, что позволил в тот день развить эту тему и рассказывать ненужные подробности. Хотя… Не я, так позже кто-то другой рассказал бы или сам в интернете нашёл бы ответы. Он же был любознательным мальчишкой и, несомненно, нашёл бы ответы на интересующие его вопросы самостоятельно – скрывай от него правду, не скрывай.
Любой другой дед на моём месте, на следующий же день после такого несчастья наложил бы на себя руки… Или спрыгнул бы с этого чёртова утёса -- вы понимаете, о чём я. Но…
Но я не могу это сделать. Не могу потому, что Оуэн был бы недоволен своим дедом, решившим уйти на тот свет. Очень недоволен. Я это знаю точно и потому продолжаю жить. Я не хочу расстраивать внука. Хотите смейтесь или считайте меня сумасшедшим, -- но живу я теперь только ради него.
Дело в том, что в то утро, когда обнаружили Оуэна, я, обессиленный поисками, вернулся, домой и просидел в комнате внука до глубокой ночи. Без устали рассматривал его комнату, вещи, предметы, сидя на его кровати. Не хотелось жить, поверьте. И в какой-то момент я заострил внимание на тетрадке в голубой обложке. Её вернул детектив, когда не нашёл в содержании ничего, что могло относиться к самоубийству. Обычная школьная тетрадь с конспектами лекций по географии. Неразборчивый почерк внука не вызывал желания перечитывать эти каракули, но почему-то мне пришла в голову мысль, которая, если уместно будет при таком несчастье употребить такое сравнение, -- эта мысль меня обрадовала и вывела из оцепенения. Меня озарило: сообразительный Оуэн неспроста перед уходом взял с собой тетрадь и ручку, неспроста. На спортплощадке она никак не была нужной. Появилась надежда, что в ней я найду то, что прольёт свет на причину его необдуманного поступка. Подумал: а может он в ней оставил послание?
Я принялся листать тетрадь, внимательно перечитывая каждую страницу, пытаясь на полях, между строк и в самом тексте обнаружить хоть что-нибудь, проливающее свет на трагедию. Мне хотелось узнать о последних минутах его жизни, о его мыслях. И я был возблагодарён Всевышним. Хвала Ему, Господу нашему!
Эти несколько предложений прятались почти в середине, между небольшим пространством, разделяющим две темы лекций. Никакой полицейский не обратил бы на эту приписку внимания, которая соединяла собой два разных текста и воспринималась единой записью одной лекции.
Эта тетрадь у меня до сих пор -- я храню её в надёжном месте.
Внук обращался ко мне, именно ко мне! Представляете? Он знал, знал, что я смогу найти эту запись, ведь я же его дед! Как он это сделал, я до сих пор не понимаю. Да мне и не важно. Я знаю главное: Оуэн -- мой самый любимый человек, самый лучший внук на свете, самый смелый, отчаянный и, несомненно, самый любознательный и одарённый мальчишка.
«Дед, ты прав, лучше не видеть этого! Никогда не делай такого. То, что видит бог – некрасива… И пастор не знает ничего… здесь не тимно. Но страшна. Мы страшные. Мы хуже, чем ты можешь сибе представить, деда...
Никогда… лучше не смотреть на нас...»
К О Н Е Ц.
Июль, 2016
Неожиданно Он отпустил Её губы, спросил, пристально вглядываясь в Её блаженные глаза:
-- Ты мне веришь?
-- Верю.
-- Пойдём, -- сказал Он, и потянул за собой, крепко сжимая Её ладонь. – Пойдём, не бойся…
-- Но куда? Там темно… -- Она покорно спешила за Ним, не успевая испугаться, полностью доверяя Его самоуверенности, физической силе и отваге; и магическому блеску в глазах; и бархатному баритону, голосу, способным возбудить самое недоверчивое сердце и обласкать слух, разбуживая изнутри давно похороненные желания даже самой строптивой женской натуры в мире. Она торопилась вслед за Ним, полностью вверяя себя Ему...
-- Я покажу тебе…
Они приближались к утёсу.
-- Но что?
В наступающих сумерках границы края обрыва не было видно. Только приглушённый шум волн, разбивающихся в кромешной тьме где-то далеко внизу о скалы и камни у подножия утёса, говорили о том, что впереди конец земли – бездна, наполненная океаном.
-- Я покажу тебе! – восклицал Он, вступая в борьбу с нахлынувшим встречным штормовым ветром, наполненным каплями солёного тумана. Его белокурые длинные волнистые волосы развивались из стороны в сторону; белоснежная рубаха раздувалась парусом, наполняемая порывами ураганного ветра. – Я покажу тебе…
-- Что? – Она не могла понять, что Он хочет Ей показать в этом чёрном от ночи и жутком от непогоды опасном месте, на краю высокого обрыва, нависающего над океаном. Что нового Он хочет показать Ей?! Она и днём-то побаивалась подходить близко к этой бездне, гуляя вдоль утёса! А сейчас – ночь! Шторм. Ничего не видно: вокруг – мгла. И ветер с дождём.
-- Сейчас… -- свист ветра проглатывал Его слова. – … ты всё… ты сможешь… верь, я… Увидишь это…
Он чуть замедлил шаг, крепче сжал Её кисть: они приблизились к краю. Он каким-то образом чувствовал эту границу: между землёй и пропастью -- Он видел её. Он сосредоточенно вглядывался в пустоту, будто что-то искал в ней. Она смотрела Ему в спину – единственное светлое пятно в этом тёмном мире. Она верила Ему -- верила, хотя влюбилась в Него всего лишь несколько мгновений назад.
-- Я покажу тебе мир!!! – ликуя, как ребёнок, кричал Он, и наконец-то становился. Судя по не далёким звукам бушующей воды, они находились примерно в ярде от края обрыва. – Я покажу тебе мир, которого ты не видела! – Он повернулся и небольно сжал Её плечи. Она различила блеск в Его глазах, азарт, торжество и любовь. – Ты увидишь всё -- весь мир! – Он оглянулся и посмотрел в пустоту.
-- Да, -- слепо соглашалась Она, -- я увижу…
Он повернулся к океану, сделал полшага к невидимому краю, осторожно потянул Её за руку и поставил рядом с собой так, чтобы теперь они вместе одинаково близко стояли на одной линии в футе от пропасти. Яростные порывы ветра с огромной силой бились о Её хрупкое тело, заставляя покачиваться и балансировать между жизнью и смертью. Но Его сильная рука придавала Ей уверенности, Его любовь подавляла страх, оставляя лишь лёгкое волнение, схожее по ощущениям с тем, какое испытываешь при первом прыжке с высокого трамплина… Или во время первого поцелуя.
Она боялась, да, но хотела! Хотела увидеть то, что Он собирается Ей показать.
-- Ты увидишь то, чего никогда не видела! И никто не видел…
-- Я хочу-у!!! – смеялась Она в темноту, захлёбываясь влажным ветром.
-- Ты увидишь это…
-- Но что-о?! – кричала Она с закрытыми глазами, пребывая в некоем трансе, предвкушая то ли волшебство, то ли смертельный сладкий ритуал, который вот-вот начнётся. Она уже ничего не боялась – теперь Она жаждала его начала. И готова была в эту минуту умереть: умереть вместе с Ним, умереть ради Него, умереть даже от Его руки; Она уже любила Его больше себя самой.
-- Что-о-о ты мне хочешь показа-ать?
-- Мир!
-- Да-а, я хочу-у-у…
-- Ты увидишь мир, все земли, всю вселенную!
-- Где-е? – недоумевала Она, но верила, что Он сможет это сделать, сумеет показать Ей то, что сокрыто от других глаз мраком пасмурной ночи в пустоте бездны над океаном.
Он сделал ещё полшага вперёд -- Она следом. Носки Её туфель уже ни на что не опирались, всё -- под ними пустота и острые камни. Следующий шаг будет шагом в бездну. Сомнений не оставалось – ей придётся сделать этот безрассудный шаг, придётся прыгнуть, чтобы увидеть нечто таинственное и великое, что Он хочет ей показать. Прыгнуть вместе с Ним. И Она согласна. С Ним – с Его любовью, с Её любовью -- Она согласна на всё!
То ли от переполнявших Её чувств любви, то ли от внушения, но Она находилась в экстазе точно таком же, как при первом в Её жизни поцелуе с Ним: долгом, глубоком и необычайно нежном. Этот поцелуй погрузил Её в до селе не изведанный мир, из которого Она вынырнула уже с новыми ощущениями жизненной красоты. И смысл и предназначение своего существования на этой земле вдруг открылись Ей новыми глазами, закрывать которые с той минуты ей не хотелось больше никогда. Впервые, при том поцелуе, Она осязала человека, помимо матери, который раскрыл в Ней то, что было спрятано природой даже от Неё самой; и этот человек, ещё недавно посторонний, увидел Её изнутри; и стал единственный, первый, кто раскрыл сокровищницу Её неповторимости и красоты; и Он познал Её, как Она сама себя до этого не знала; и стал тем, кто отныне знал, чего Ей надо и что Она хочет. Не принадлежать Ему, своему Богу, Она уже не могла и не хотела. Он – часть Её; Он – Её любовь. Флюиды, невидимые магнитные поля их аур соединились, переплелись между собой; и Они стали питаться любовью и энергией друг друга. И это новое мироощущение – любовь к человеку – стало для Неё жизненно важной необходимостью существования, ежесекундной потребностью. Любовь между ними стала некой соединяющей невидимой нитью: как пуповина, единящая мать и дитя в утробе.
-- Когда я увижу? – смеялась она.
-- Сейчас, прямо сейчас!..
-- Где я увижу?
-- Здесь… Прямо здесь! Весь мир сразу! Прямо здесь и сейчас ты поймёшь Жизнь!.. Ты увидишь… Ты сможешь это увидеть…
Рокот пенящихся и разбивающихся о камни и рифы волн, где-то там, внизу, уже не пугали Её совсем. Подсознательно Она верила, что Он знает эти места и знает, где можно безопасно спрыгнуть, чтобы не разбиться о камни, а упасть между ними в воду. Он же неземной человек! Он знает, что надо делать. Он знает, чего она хочет!
-- Как? Ка-ак?!! Весь мир… Сразу… Я хочу так… Как я смогу?..
-- Ты сможешь.
-- Ка-ак? Сразу... весь мир. Ка-ак я смогу увидеть?..
-- Глазами богов! – И Он подался вперёд, увлекая Её за собой. – Ты увидишь мир ГЛАЗАМИ БОГОВ!..
-- Глазами… -- прошептала Она, но захлебнулась потоками встречного воздуха, падая в бездну. Дыхание спёрло.
«Богов…» -- повторила Она, но уже про себя, теряя сознание…
«Люблю», -- Его голос разбудил Её, и онемевшая ладонь, сжимаемая Его пальцами, напомнила Ей о Нём. Он не потерял Её.
«Люблю», -- ответила Она, продолжая падать с зажмуренными глазами.
Они летели. Или падали. Куда, где, когда, сколько по времени?
Падали… Его желание. Её доверие. Их любовь. Падали.
Летели…
Куда?
Где весь мир сразу!
Как?
Глазами Богов.
* * *
То, что Она видела, не было похоже ни на что земное. Всё пространство вокруг походило на разлитые и перемешанные в воздухе гуашевые краски. И не было земли в этом мире, не было неба; всё было одинаково красивым и разноцветным. Воздух был не прозрачный, а густой, и казалось, что плаваешь в нём, как в желе. «Мир, глазами богов, -- вспомнила Она. -- Но где же Он сам? И где они находятся? Где утёс, прибрежные камни, её дом?»
Он и правда неземной! Он необычный! Он сумел сделать невозможное, невообразимое.
Не многим дано досконально узнать и понять близкого человека, а тем более заглянуть в его сердце и увидеть мир – его внутренний мир – его же глазами. Чаще, прожив всю жизнь с близким человеком, даже при кажущейся открытости и откровенности, и уверенности на все сто процентов, что мы знаем его, как себя, и знаем всё, о чём он думает, чем дышит и о чём мечтает, мы, увы, до конца так и не сможем узнать его полностью. Хорошо ли, плохо ли это, но матушка Природа наложила табу на многие человеческие прихоти и желания. Возможно, так оно и лучше: не знать правды, дабы не разочаровываться. Но людская натура такова, что ей дай хоть минимальную возможность, и человек безоговорочно воспользуется шансом познать чужие мысли; любопытство затмит разумность и скромность, а алчность заставить вкусить сладкий нектар запретного плода. Никто не откажется от подарка судьбы: хоть на миг заглянуть в своё будущее, прочитать чьи-то помыслы или познать суть Мироздания.
Но Он позволил Ей это сделать. Он любит Её, и знает, КАК Она Его любит тоже. Да, уж это Он знает как никто! Он выбрал Её из миллиарда женщин: единственную! И мало того, -- Он пускает Её в себя, показывает свой мир. Не каждой влюблённой паре выпадает такое счастье – до конца понять друг друга, заглянуть в мысли и душу избранника или избранницы, найти общее в мироощущении и во взглядах на жизнь; мало кому суждено прочувствовать мир мыслями и сердцем любимого человека, и к тому же увидеть действительность глазами близкого человека.
Он помог Ей забыть прошлую неразделённую любовь. Он появился на полпути к океану, куда Она направлялась, чтобы покончить с собой. Он возник ниоткуда, -- и мгновенно влюбил в себя. Она влюбилась в Него, забыв про старые обиды, и пошла за Ним. И ценой жизни Она была готова на всё, даже на саморазрушение! Он лишил Её страха, сделал смелой… И увёл за собой. На утёс.
И теперь Она здесь. Озирается по сторонам. «Где я?»
Из глубины разноцветной жизни стали появляться размытые овальные фигуры: живые субстанции, похожие на клетки организмов, когда наблюдаешь за ними через микроскоп. Выделялись они в этой яркой палитре тем, что были темного кроваво-красного цвета – впечатление, будто находишься под водой и видишь, как из глубины постепенно приближается тёмное пятно, которое по мере приближения приобретает знакомые контуры огромной рыбы. Странные амёбовидные организмы так же медленно проявлялись издалека (или глубины) пространства, в котором Она находилась. Их становилось всё больше и больше: сотни, тысячи, десятки тысяч вокруг. Кто они? Зачем они? – забеспокоилась Она.
/ты мне веришь? – верю. – пойдём, я тебе покажу…/
Мирриады жидких субстанций -- кровяных телец -- копошились, переливались, сливались между собой, потом делились; они размножались, проживали мгновение, а потом поглощали друг друга… Эта сюрреалистичная картина вызывала у неё головокружение и тошноту. Ей уже не хотелось смотреть на это, не хотелось оставаться одной. Она окликнула Его, но голоса своего не услышала. Зато Он услышал Её и отозвался. Он -- Её Бог, любимый человек, которому Она верила и полностью доверяла, -- Он отозвался, но не появился перед ней, а заговорил в голове, в мыслях: «Я здесь! Ты со мной! Сейчас я тебе покажу… Сейчас. Подойди ближе, не бойся…». «Но куда?» -- спросила (подумала) Она, пытаясь увернуться от столкновения с желеобразными субстанциями, проплывающими сквозь Неё.
И тут, вдруг, разом погрузилось всё в темноту. Потом снова вспыхнуло светом, и снова исчезло во мраке, и опять озарилось, меняя резкость и картину окружающего: словно когда ты спросонья ничего не можешь разглядеть и протираешь глаза, чтобы вернуть чёткость. И вот мир вокруг изменился, стал реальнее: теперь пространство было не желеобразным, и субстанции исчезли -- впереди появился огромный яркий полукруг. И хотя Она всё ещё оставалась в полутьме, перед собой она видела зияющую огромную и слепящую солнечным светом дыру, как портал, как спасительный выход из пещеры наружу – туда, где есть жизнь.
Она обрадовалась Его голосу и направилась (точнее переместилась) к этому круглому окну-порталу, наполненному светом. А когда приблизилась к его краю и прильнула всем телом к невидимой преграде, как к стеклу, Ей открылся захватывающий вид, какой можно увидеть через иллюминатор самолёта или даже со спутника на орбите Земли. Она посмотрела на планету с головокружительной высоты, как с горы, пик которой воздымается над облаками -- так альпинист видит мир, достигнув вершины! И Ею овладело чувство значимости и превосходства над природой при созерцании такого огромного пространства, простирающегося у Её ног. Потом Она осознала, что не всё, на что она смотрит, смотрит одна. Такое ощущение, что Она смотрит вместе с кем-то, или кто-то смотрит Её глазами. Потому что, когда менялся ракурс или происходила аккомодация зрения, помимо Её воли кто-то показывал (смотрел) на то, куда Она ещё не глядела и даже не намеревалась. И этот кто-то как бы направлял её взор на то, куда (Он!) смотрел сам. Кто-то рассматривал облака -- и Она тоже; потом кто-то (Он!) переводил взгляд на торчащие из облаков, как из ваты, верхушки гор и кратеров вулканов, -- и Она вслед за его (Его) взглядом наблюдала эти же вершины.
А потом начался затяжной головокружительный прыжок-полёт вниз, сквозь облака, как на симуляторе полётов на истребителе. У Неё аж дух перехватило! Но было совсем не страшно, так как Она понимала, что находится в абсолютной безопасности на краю панорамного окна-полусферы – Его зрачка, откуда открывался мир Его глазами… Глазами Бога! Её Бога, Её любимого Бога… «Господи, а не Бог ли Он?» – промелькнула догадка. Она парила в Его взгляде, проплывая сквозь облака, кружась над горами, лесами, пустынями, наблюдая красоту планеты, на которой жила.
«Как красиво» -- говорила (думала) Она. А голос отвечал: «Такой он только снаружи… твой мир». Он сделал паузу и с некоторым сожалением, как Ей показалось, добавил: «И мой тоже». «Он красивый», -- повторила Она. «Он не весь такой красивый, как кажется». «Но мне нравится мир твоими глазами, нравится, даже если внизу есть плохое. Он всё равно прекрасен… И прекрасен ты». «Ты хочешь его увидеть по-настоящему?» -- спросил любимый. «Да, да, я хочу его увидеть таким, каким видишь его ты. Твоими глазами!» -- «Твой мир моими глазами -- он может испугать тебя», -- предупредил бархатный голос. «Я хочу видеть твоими глазами всё! Если ТЫ можешь на это смотреть, то смогу и я». – «Но тебе надо быть готовой увидеть не просто что-то одно, а всё сразу – все жизни одновременно тысячью миллионов глаз, и миллиардами душ человеческих испытать и гнев и радость, и страх и надежду, и ужас и счастье, и отвращение и красоту. И всё это воспринять разом, испытать и прожить одним мигом миллионы миллиардов жизней и разных судеб, чтобы понять мир таким, какой он есть на самом деле», -- предупредил Он. «Мир твоими глазами…» -- вторила Она, не обращая внимания на Его предостережения. Они проплывали над синевой бесконечного океана, словно на воздушном шаре. «Да». – «Глазами Богов. Я согласна». -- Она улыбнулась дельфину, вынырнувшему из океана, который протрещал что-то на своём таинственном языке. «Да», -- ответил Он и направил её взгляд на материк, приближающийся из-за горизонта. -- «Тогда – смотри!»
И вот Они мчатся над сушей, опускаясь ниже и ниже, ближе и ближе к земле: люди, лица, звери, деревья, города, сёла, поля, улицы, аулы, заводы, дома, ночь, день, огонь, вода… Всё закружилось перед глазами, и Она кружилась вместе с картинкой реальности в воздушном танце, не различая ничего вокруг, потому что мир слился в одну круглую линию…
И вдруг внезапно всё остановилось… Замерло. Перед Ней открылся экран в полнеба: начинался первый сюжет…
… Где-то за кадром мяукал котёнок. Перед собой, как на экране монитора, Она видела мраморный пол, на который женские руки положили котят, чёрненького и рыжеватого. Потом появились женские ноги, обутые в ярко-красные туфли на высоком каблуке с заострённой металлической шпилькой. Туфли, пританцовывая, как на подиуме, прошлись вокруг озирающихся и испуганных котят; потом носок одной туфли потрогал спинку одного из котят и перевернул его на бок – малыш задёргал лапками, пытаясь найти в воздухе опору, чтобы вернуть обратно привычное для себя положение тела. Затем рука (видимо, хозяйки туфель) поправила животное в удобное для съёмки положение перед камерой: кажется, начиналось какое-то представление. Женская нога приподнялась и зависла над телом котёнка. Остриё шпильки слегка кольнуло спинку, и котёнок, озираясь на обувь, жалобно мяукнул. И тут неожиданно шпилька наполовину погрузилась в туловище животного, и его душераздирающий крик наполнил и Её сознании и комнату, в которой происходило издевательство. Второй, рыжий котёнок, непонимающе наблюдал за собратом, прижав к голове ушки и, съёжившись, дрожал. Насладившись болью котёнка, подёргивающегося в предсмертных судорогах, нога нелюди приподнялась – шпилька, окрашенная кровью, вышла из тела... И снова вонзилась, но уже с большей силой и яростью. Острый каблук полностью вошёл в плоть бедного животного, пригвоздив его к полу. Затем нога приподняла трупик, покрутила над полом, демонстрируя извивающееся в судорогах животное, нанизанное на шпильку, как кусок мяса на шампур, и стряхнула на пол, как осенний лист с ботинка. С другим котёнком, но уже другая пара ног в туфлях голубого цвета проделала то же самое. Дальше – хлеще: стройные женские ноги подобным образом поочерёдно расправились с другими маленькими животными: черепашками, хомячками, щенками, лягушками, птенцами; кого пронзали каблуками, кого пинали, а некоторых просто медленно давили подошвой, .
Шёл прямой эфир в закоулках чёрного интернета. Она перевела взгляд на тех, кто позади Неё смотрел на всё это, и закричала -- сотни тысяч женских и мужских лиц людей (чудовищ) разных возрастов, созерцали этот кошмар горящими от возбуждения глазами, в маниакальной полуулыбке облизывая свои слюнявые губы. Одна такая тварь, похожая на земную женщину, во время всего просмотра продолжала лизать мороженное, не обращая внимания на молочный ручеёк, стекающий по её подбородку и шее, заворожённо наблюдая за сценой, в которой давят воробья подошвой сапога...
«Неееееееетттттт….»
/ты увидишь мир глазами богов/
… Девочка (Она) вбежала в спальню родителей на крики мамы, которую ругал – а перед этим, кажется, ударил – отец и остановилась в проходе, как вкопанная. Папа стоял посередине комнаты, как статуя, застыв в необычной позе, и как-то странно тихо и заискивающе успокаивал маму, которая находилась на балконе: она сидела на перилах, свесив ноги внутрь лоджии. Её грузное тело покачивалось на узком поручне, готовое в любую секунду перевалиться и упасть. В глазах матери девочка увидела пустоту и безнадёжность. Дочери хотелось окликнуть её, но она (Она) боялась произвести лишний звук, чтобы не спугнуть маму, отчего та могла неосторожно качнуться и упасть с высоты восьмого этажа многоквартирного дома, в котором они жили. Отец, не на шутку испугавшись, что мама может покончить с собой, заплакал и принялся уговаривать её не делать этого, слезть с перил. Он скороговоркой просил у неё прощение, но мама смотрела на него – или сквозь него, -- стеклянными глазами, никак не реагируя. Похоже, она уже приняла для себя роковое решение. Отец сделал осторожный шаг вперёд, в направлении лоджии, – мама расширила глаза и… завалилась назад, исчезнув за балконной перегородкой. Один тапочек слетел с её ноги и упал на пол, ударился носком и провернулся в пируэте, как пуанта балерины. Отец в отчаянии выбежал на балкон, а девочка (Она) потеряла сознание. Последнее, что она услышала, это хрусть ветвей деревьев (или костей) и глухой звук, похожий на тот, когда мешок песка с большой высоты падает на асфальт…
«Нннннне-е-э-эмммы-ы…»
… Страшный человек в чёрных очках-окулярах, с голубой повязкой на лице, тянул Её за голову из какого-то тесного места. Слышался женский стон. Вот человек вытащил Её полностью, встряхнул, осмотрел, прихлопнул ладонью по ягодицам, и Она заплакала. Она успела увидеть свои руки и ноги, пока он вертел Её в своих руках, и ужаснулась – они были кривые и короткие, как у новорождённых малышей. Хотелось плакать. Мелькнуло лицо лежащей с закрытыми глазами женщины с раздвинутыми и согнутыми в коленях ногами, к которой Ей захотелось прильнуть. Но противный человек в очках отнёс Её в другую комнату, где передал каким-то людям неприятной наружности, со словами «она здорова». Те, в свою очередь, протянули пакет, из которого очкастый вынул пачки банкнот и принялся пересчитывать деньги. Она заплакала, понимая, что никогда не увидит ту женщину (маму).
Далее всё происходило, как при ускоренной съёмке: Она переместилась вместе с чужими людьми (чудовищами) в другое место, где оказалась в операционном зале с белыми кафельными стенами. Там Она длительное время лежала, а прожектор десятками ярких глаз освещал Её сверху. Затем появилось лицо небритого дедушки (зверя), который нагнулся и посмотрел на Неё, дыхнув изо рта табаком. В руке он держал гофрированный шланг, или трубку, похожую на ту, которая присоединяется к анестезиологическому аппарату. Кто-то, вне поля Её зрения, приказным тоном велел приготовить контейнер со льдом; разговор шёл про печень. По всей видимости – про Её печень. Говорили ещё о каких-то органах. А потом небритый надел маску на Её лицо -- Она вдохнула эфир и начала проваливаться в небытие, ощущая пальпацию на своём животе…
«Ы-ымммм…».
… Мужчина и женщина целовались, сидя на диване в гостиной. В доме царила предпраздничная атмосфера: горели две длинные свечи салатного цвета; в углу комнаты разноцветными огоньками гирлянды переливалась рождественская ёлка; из-под нижних ветвей, хитро прищуривая правый глаз и добродушно улыбаясь, выглядывал Санта Клаус; на переносном столике -- вино в двух изящных хрустальных бокалах. Любовь и счастье царили и в доме и в душах двух взрослых людей, недавно встретивших друг друга…
Неслышный за спокойной музыкой оркестра Гленна Миллера, звучащей из магнитофона, шум приливной тридцатифутовой волны, образованной вследствие прорыва плотины водохранилища в двадцати пяти милях от их жилища, отдавался по всей округе трубным завыванием и стремительно приближался к их любовному гнёздышку, подгребая под себя и разрушая всё на своём пути, как вал дробильной машины.
За полминуты до конца мужчина поднялся с дивана, улыбнулся возлюбленной и подошёл к окну посмотреть, что там за странный гул слышится на улице посреди рождественской ночи. Замигала гирлянда, будто выключали и включали свет, вынимая вилку провода из розетки. Спустя минуту и вовсе погасло электричество. Даже на уличных фонарях. Он отодвинул занавесь – и его рот раскрылся буквой «о», глаза расширились в удивлении и в ужасе. Он так и не оглянуться на возлюбленную, потому что не успел: стена чёрной воды с молниеносной скоростью приблизилась к дому и ударила в окно…
«Нннннмммммы-ы-ы…»
… Обезьянка, помещённая в специально оборудованную нишу под столом, за которым сидели двое мужчин и две женщины, бешено крутила головой, торчащей из отверстия в крышке стола посередине; её испуганные глазки вылезали из орбит и бегали влево-вправо, вверх-вниз, ища спасения. Предчувствуя смертельную опасность, она в панике визжала, как резаная, открыв пасть и обнажив острые тонкие клыки. На её сознание не действовал даже спирт, который ей ввели за полчаса до экзекуции -- превращения в пищу людей. Официант разложил по периметру столовые приборы, среди которых находились инструменты: металлический секатор, необычной формы слесарный ножик и молоточки, похожие на игрушечные; и объяснил посетителям, для чего они нужны и как ими пользоваться. Один из мужчин (свиноподобное существо), улыбаясь, неловкими движениями принялся молотком наносить удары по голове примата. Его спутница решила последовать примеру и, повторяя действия кавалера, начала тоже яростно колошматить по вращающейся вокруг своей оси, как юла, но не могущей увернуться от ударов голоке беззащитного животного, отчаянно кричащего от боли и страха. В какой-то момент женщина промахивается, и молоток вскользь ударяет в надбровную дугу и счёсывает кончик носа примата, опрыскивая её и сидящих рядом извергов каплями горячей крови. Все скромно похихивают. Процедура «приготовления блюда» продолжалась не дольше минуты; вскоре всё стихло. Голова с кровоподтёками на шерсти застыла в одном положении: обезьянка скончалась. Официант опытными руками виртуозно провёл ножиком по окружности головы, сделав разрез, точно куперовский могиканин, вырезающий скальп бледнолицего, и, поддев один край чем-то вроде долото, вскрыл черепную коробку, словно поднял крышку с кастрюли. Затем, взяв глубокую ложку, аккуратно вычерпнул окровавленные мозги, выложил их на широкое блюдо и вежливо предложил дорогим гостям (оборотням) отведать бесценное и полезное блюдо…
«Не-ена-а-а-а…»
Дальше Она смотрела сразу два сюжета, как бы одновременно глазами двух людей. Одна половина «экрана» демонстрировала больницу:
… Она видела докторов, склонившихся над неподвижно лежащими человеческими телами. Врачи делали какие-то эксперименты, вставляли металлические спицы в глаза людей; некоторым пациентам вскрывали опухоли, наполненные гноем; кого-то просто изучали, вскрыв полость и вынув внутренности наружу; вивисекторы пришивали голову одного мужчины к телу обезглавленной девушки.
Группа врачей в другом отделении насильно вводила в коленные суставы пациентов инъекции с помощью больших шприцев, наполненных густой зелёной жидкостью, отчего те орали, как резаные, вырывались из рук санитаров и бегали по палате, ударяясь головами о бетонные стены, испачканные кровью. Одна из женщин сначала спокойно лежала в койке после введения через капельницу одного фунта густого раствора фиолетового цвета, а потом вдруг резко села в кровати, закричала и начала выцарапывать себе глаза. Подбежавшие санитары скрутили её и привязали к кровати. Один глаз женщины остался цел, второй же она успела вырвать. Она ещё долго продолжала вопить в истерике, как ужаленная, и кричать, что не хочет кого-то или что-то видеть…
«Ннне-е-е-ет…»
Вторая половина условного экрана демонстрировала зал собора:
… Полумрак. Безлюдно. Кабинка для исповеди. Она смотрит глазами пастора (дьявола) на крестик с распятием в своих руках, и с ленцой, через сетчатое окошко похотливо расспрашивает мальчика, подростка двенадцати лет, который пришёл поделится своими, как он считает, грехами и покаяться. Пастор отпускает ему грехи. Успокаивает парня тем, что его проступки не столь тяжкие, и что перед Всевышним он будет чист, как стёклышко хрусталя, и перед родителями тоже, если… Пастор (Она) попросил мальчика выйти из кабинки и перейти в его половину, где посвятил его в новое таинство искупления и избавления от бесовщины, о котором подросток до сих пор не знал в силу своей молодости и неопытности. Но об этом таинстве пастор порекомендовал юноше ни с кем не делиться, даже с близкими людьми, даже со Всевышним – и погрузил свою вспотевшую и волосатую ладонь в брюки дрожащего и покорного мальчишки…
«Нннне-е-е-еттт, пожа-алуйста…»
Экран разделился на три сюжета:
… Она переводила взгляд от мужчин и женщин, стоящих вдоль каменной стены со связанными за спиной руками, на построенных в две шеренги солдат напротив, с винтовками наготове, направленными в сторону пленённых людей. Она, находясь в облике командира, отдала команду, отмахнув рукой -- раздался оглушительный залп оружий. Перевела взгляд на пленённых – те, принимая вычурные позы, подкошенные начали падать на землю. Некоторые умирали сразу, некоторые пытались дышать, хватая ртом воздух, как пойманные рыбы, продолжая подёргивать конечностями. Один мужчина попытался привстать на колено, пыжась в зверином оскале от боли; он в отчаянии смотрел на небо, будто оно могло помочь ему выжить…
«…ыыыынннннееее…»
… Она смотрела в бинокль, или в прицел,.. да, в оптический прицел винтовки. В окуляре просматривалась худощавая спина подростка, который сидел на лестнице крыльца небольшого дома песчаного цвета. Парень был один, рассматривал что-то в руках. Вот он повернул черноволосую голову, и Она разглядела его профиль: арабский мальчик. Похоже, это Ближний Восток. Печёт солнце, вокруг тихо, на войну не похоже, но… Мальчик кому-то улыбнулся, махнув ладонью в приветствии, и тут, помимо Её воли, указательный палец (Её или чей?!) нажал на спусковой крючок – выстрел – встрепенулась рубашка на спине – кровавое пятно – парень замертво падает со ступенек лицом вниз...
«…нннммммыыыгггг…»
… Племя каннибалов. Тропики. Костёр. Мимо Неё проносят на руках двух маленьких детей и трёх мужчин, подвешенных к толстой жерди. Их несут к костру. Потом начались песнопения, незнакомые ритмичные звуки бубнов, страшные ритуальные танцы и… И запах человеческого мяса, жарящегося на костре. О, запах. Этот ужасный запах горелой кожи! И чавканье десятков проголодавшихся ртов…
«Ннехочуууууу!..»
Отвратительные сюжеты из жизни страшной планеты стали накладываться один на другой:
… Группа голых девочек, в возрасте от пяти до десяти лет, стыдливо прикрывая ладошками промежность, толпилась в тесной комнате подвального помещения заброшенного ангара одного из закрытых заводов. Напротив сидели человекоподобные существа (подобия людей) в дорогих костюмах, обсуждая внешние данные детей и торгуясь с диллерами о цене «товара», как на бирже. Они скрупулёзно выбирали себе жертву для насилия, без конца почёсывая промежности брюк. За стенами слышались плачи, стенания и крики о помощи; где-то велись съёмки порнофильма. Снаружи послышался скрип тормозов микроавтобуса, из которого вывели испуганных мальчиков шести-десяти лет и под конвоем отвели в заброшенный цех на «смотрины»…
«Аааааа!»
… Военные действия, взрывы, летящие и свистящие снаряды; убитые и раненные бойцы, различные части тел, оторванные и разорванные минами; военная техника, военный парад, разрушенные города, плачущие над своими мёртвыми родителями малолетние дети войны; экскаватор, ковшом сдвигающий гору людских трупов в огромный котлован…
/пойдём, не бойся… ты увидишь весь мир…/
… Останки трагически погибших пассажиров авиалайнера, упавшего при посадке… Лица погребённых заживо матросов подводной лодки, лежащей на дне моря, которые с надеждой ожидают спасения в кромешной тьме субмарины...
/ты увидишь все земли, весь мир сразу/
… Смерть умирающего от рака сына глазами отца…
… Сожжение женщины на костре, обвинённой в колдовстве…
/ты увидишь жизнь, как никто не видел/
… Пытка девушки на «Стуле Ведьм», обвинённой в половой связи с Инкубом…
… Убийство старшим братом младшего, завёрнутого в пелёнки, ради наследуемого трона Великой империи…
… Жертвы автомобильной катастрофы, наезды на пешеходов…
… Тайные онлайн клубы чёрного интернета, за деньги показывающие пытки людей, где можно в прямом эфире оплатить и заказать -- и даже придумать! -- способ истязания над человеком…
«Ннне-е хочуууу бо-ольше-э-э!!!!!!» -- взывала Она. Но Её разум продолжал непрерывно наполняться новыми картинами, которых становилось всё больше и больше: четыре, восемь, шестнадцать… Один сюжет накрывал другой, но это наложение не мешало Ей наблюдать ужас жизнедеятельности человека одновременно с разных ракурсов миллиардами глаз, испытывая эмоции тысяч и тысяч миллионов людей:
-- авария атомной электростанции… лучевые болезни… аномальные врождённые уродства вследствие радиации;
-- и похороны сменялись торжествами, и счастье – горем, и спокойствие – канонадой взрывов термоядерных бомб;
-- убийства себе подобных, аборты, истребление самих себя изнутри посредством ГМО, наркотиками, алкоголем, табаком, инфекциями… Обманы, враньё, обещания, предательства… Отчаяние, самоубийства, сумасшествия, разочарование… Жестокость, оправдания, несправедливость и бездушность.
-- мысли глупцов, злодеев, мысли маньяков, преступников, негодяев; думы оборотней, ведьм, вампиров; голоса сатанистов, сектантов, религиозных фанатиков;
-- микромир, глазами бактерий, инфекционных штаммов, пожирающих плоть людей и животных…
/глазами богов/
В одно целое слились в Её сознании желания и помыслы педофилов, вуайеристов, сомнофилов; тиранов, живодёров и алчущих; Она слышала причитания человеконенавистников, дето- и женоненавистников.
И счастье перерастало в горе, а радость -- заканчивалась трагедией… И жизнь и смерть – всё переплелось, нанизываясь на веретено бесконечного времени.
Всё закружилось и завертелось в калейдоскопе истории Земли, на которую Она смотрела, уже не в силах закрыть глаза. Всё Время существования Жизни на Земле, сжатое в один миг, разом выплеснуло каждый свой отвратительный день в Её сознание, наполняя ужасом жалкий и недоразвитый человеческий (Её) разум, не подготовленный к такому количеству информации: и хорошей, и плохой.
Она пыталась кричать, но Он Её не слышал; просила остановить всё это, но Он не прекращал показывать Ей мир, на который смотрел сам. Смотрел глазами, которые не могли быть глазами обычного смертного. Она следовала за его взглядом, крича и умоляя прекратить весь этот ужас.
Когда Он, наконец, остановил всё (закрыл свои глаза), не позволив Ей сойти с ума, то спросил: хочет ли Она вернуться, или по-прежнему желает остаться избранной здесь, рядом с Ним? Она, переводя дыхание, ответила (подумала), что нет, обратно в тот мир, где Она раньше жила, но который теперь увидела без прикрас, -- нет. Больше жить в таком ужасном мире среди таких тварей она не хочет. С такими чудовищами Она жить не сможет. Увидев свой мир Его глазами, в котором, как Ей казалось, она счастливо жила до сей поры и блаженствовала, словно слепая, не сталкиваясь с подобными извращениями души и натуры человеческой, зная о жестокости лишь понаслышке да из книг, Она всё переосмыслила. Теперь Ей не хочется жить, Она не хочет обратно, и не желает больше быть и называться именем -- Человек!
Её разум был перенасыщен впечатлениями от просмотренного, и не мудрено: ведь Она познала Жизнь, увидев в одном мгновении весь период Времени, начиная с того момента, когда зародилась на планете жизнь, а потом одним мгновением пронеслась перед Ней душами, мыслями, словами, ощущениями и глазами всех живших, живущих и ещё не родившихся жизней на Земле, вплоть до последнего своего Судного дня.
«Неужели люди такие?» -- не могла поверить Она, и Он ответил: «Это не люди, это то, что осталось от людей на твоей планете!»
Снова появилось мирное бирюзовое небо над головой -- они опять парили над землёй.
«Но тогда зачем мы? Зачем мы придуманы? Какой смысл в нашем существовании?» -- спрашивала Она. «Цель – совершенство, -- отвечал Он. -- Всё это -- ради достижения идеала и вырождения всего худшего, что может присутствовать в генетическом коде человека. Необходимо прохождение всех этапов эволюции, чтобы сформировать новое существо, не способное наносить вред ни себе, ни окружающему миру. Трансформирование плоти физической в астральный разум, который во благо продолжения бесконечного существования Пространства и Времени сможет в будущем поддерживать и структуру и порядок Мироздания. Вот ради чего человечеству даны все испытания. Заново начинать -- нет времени. И те существа, которых ты видела, существующие не только на твоей планете, есть важное звено в Великой цепи. Все они – прародители будущей Жизни. Если, конечно, их жестокость не превысит определённые пределы, и они не уничтожат сами себя».
«Как ты нашёл меня?» -- «Я же всё вижу. И всех вижу. И отступников, таких как ты, вижу первыми…» -- «А зачем я тебе?» -- «Я – твоё желание, твой выбор, твоя любовь. Я просто пускаю тебя к себе». – «Почему?» -- «Потому что ты этого хочешь». – «Почему?» -- «Потому что ты любишь». -- «Я не хотела жить…» -- «Я знаю. Я и помог тебе». – «Но ты появился в последний момент». – «Ты сама выбрала меня». – «Ты не человек?» -- «Я твоё желание». – «Какое?» -- «Не жить».
Перед ней открылась синева бескрайнего неба – гипнотическая красота планеты с высоты околоземной орбиты; прячущееся за горизонт оранжевое солнце на фоне черноты вселенной успокаивающе ласкали Её глаза тёплыми глазами.
«А могу я увидеть своих родителей, свой дом, Бар-Харбор?» -- спросила Она, улыбаясь звёздам. «Ты жалеешь, что сделала?» -- «Не знаю». Он несколько секунд молчал, и неохотно ответил: «Можешь, но впредь только своими глазами. И на последствия я уже не смогу повлиять? Есть вещи, сокрытые даже от меня, на которые я не имею возможности повлиять». -- «Ты о чём?» -- «О добре… », -- и Он отпустил Её, оставив наедине с Желанием.
… Она увидела знакомые очертания материка Северная Америка. Стремительно стала приближаться страна: вот восточное побережье, Атлантический океан, Новая Англия, Мэн, остров Бар-Харбор, их вилла, двор, отец, мать, сестра, пес Чаки:
… убитая горем мама лежит в кровати, незнакомая девушка в белом чепце стоит в изголовье с подносом в руках, на котором таблетки на блюдце, тюбики с лекарствами, стакан с водой…
… Мама, мама, молодая мама – ближе..... ближе… лицо… глаза… ближе – мысли:
/я беременна, будет девочка, моя доченька; дорогой, у нас будет ребёнок/;
Траур. Отец понуро сидит на садовой скамейке во дворе, смотрит воспалёнными глазами на тёмно-синюю гладь океана; в одной руке начатая бутылка виски, в другой сигара (он никогда не курил!); печальные глаза о чём-то думают, что-то вспоминают…
Ближе, ближе… ближе… и…
И мысли отца выплеснулись на Неё огненным дождём, обжигая сердце такой печалью, таким страданием, сравнить с чем Она могла разве что своё состояние в те минуты, когда разочарованная в первой любви шла к обрыву на погибель свою:
-- отец – ещё молодой двадцатидвухлетний юноша -- нежно прижимается щекой к обнажённому животу беременной мамы; целует, гладит, смотрит на живот, разговаривает, будто знает, что Она его слышит и видит в утробе;
-- он придумывает Ей имя: Мишель, если девочка, Морис, если мальчик; но УЗИ показало 99%, что родится девочка; Мишель, моя Мишель, повторяет отец, разговаривая с животом мамы (с Ней);
-- отец плачет от счастья, когда через смотровое окно родильной палаты впервые видит Её на руках мамы; он поистине радуется Её рождению, и гордостью наполняется его мужское сердце за то чудо, которое подарила природа: способность продолжать свой род;
-- отец думает о ней, и -- о, боже! -- он думает о ней больше, чем о маме! И чаще, чем Ей казалось со стороны. Папа думает о Ней и живёт Ею около 16 часов в сутки, за вычетом времени сна, в которых иногда и там помнит Её!;
-- отец думает обо всём, что Она делает, чего желает, о чём мечтает, и постоянно – ежедневно! – проигрывает, просчитывает и продумывает Её будущее; и делает это с таким благоговением и теплотой, что Она заплакала. Он желает ей только счастливого и благополучного будущего;
-- к Её пубертатному возрасту у отца просыпается чувство ревности к Ней; и это гложет его, он беспокоиться за Её семейное счастье; он думает о Её будущем муже, достойным Её и их клана; он постоянно перебирает кандидатов на трон жениха, зятя и отца своих внуков. Роберт из Англии, сын его друга, лорда из Суссекса, -- вот на кого падает его выбор. Именно такого человека папа хочет видеть в мужьях своей дочери и в зятьях; как же она раньше не подозревала, не замечала, что отец, со стороны сдержанный, серьёзный и консервативный, и у которого редко когда выпросишь лишний поцелуйчик перед сном, -- что он, оказывается, такой проницательный, жалостливый, заботливый и так хорошо знает Её вкусы и предпочтения. Даже в молодых людях. Тот Роберт из Англии, Она пару раз его видела. Да, он хорош. Он в её вкусе, но она не любила его, хотя… Хотя теперь, зная чаяния отца и одобрение суженого матерью, Она бы не раздумывая полюбила Роберта и обвенчалась, чем сделала бы родителей счастливыми. Но... теперь уже поздно;
-- отец думает о Её образовании, о здоровье, о будущем финансовом положении; открывает ячейку на Её имя в одном из банков в Бостоне, депозиты; и волнения, и боль, и долгие засыпания ночью с мыслями о Её Будущем Счастье!
-- Папа! – закричала Она. -- ПАПА-А-А -а!!!
И только заунывный штормовой солёный ветер в ответ. И жалобный крик чаек.
Воспалёнными и красными от слёз глазами отец посмотрел на хмурое небо, будто услышал там чей-то зов…
-- Простите меня-я-я! – взмолилась Она, понимая какую огромную ошибку совершила; что обратного пути – возвращения, -- пусть на такую ужасную, но в целом красивую, родную землю, в любимую семью, где она была желанна по-настоящему, -- у Неё больше нет! Обратная дорога закрыта!
В таком отвратительном виде Она никому не будет мила -- процесс разложения уже начался.
Её мышцы напряглись, сдавливаемые перегрузками при падении; лёгкие застыли в выдохе. Последнее, что Она вспомнила из прошлой жизни, что Он уже не держит Её руку; и в то же время Он с Ней. И ещё Она успела вдохнуть океанский солёный воздух.
Что ж, Он всё-таки не обманул Её. Она поверила Ему, и пошла за Ним, пожертвовав жизнью земной. Он испытал Её отвратительными и жестокими сценами, чем сделал Её умнее и мудрее! И пусть этот Ею накопленный опыт никогда больше не проявится в жизни земной, те лучшие чувства и качества души человеческой, коими Она отныне наделена, Она теперь пронесёт на века, рассеивая над миром пыльцу благодати, добра и красоты, осыпая незримым нектаром любви будущие души младенцев – новых и новых людей в новом-преновом мире, в новой Жизни, в которой не будет жестокости и желания покинуть её...
Хотя Она и постарела на миллион лет, Она не жалела ни о чём.
/ты мне веришь? Тогда пойдём, не бойся/
А зачем тогда в мире доверие? Или оно просто так придумано кем-то?
"Да, верю.”
И с этими словами в её голове вспыхнул и погас свет…
* * *
Труп юной девушки лежал на большом круглом камне, покачиваясь под воздействием набегающих волн. Как только окоченевшее, бледное, но всё ещё красивое тело перекатывалось набок, открывалась зияющая рана на затылке: дыра, размером с кулак, внутри которой серели расквашенные мозги. Солёная морская вода простерилизовала рану до белизны и начисто вымыла и с головы и с поверхности валуна кровь -- казалось, девушка просто лежит без сознания: чистая, в белом мокром платье, перекатываясь по воле стихии с боку на бок. Та сторона головы, на которой отсутствовала часть черепной коробки вместе с волосами воспринималась неестественно и абсурдно: тяжесть раны и её ужасный вид никак не соответствовали прекрасному облику и красивому телу и лицу девушки. Пока она покоилась на спине, её божественная красота была неповторимой – спящее неземное создание; как только очередная волна окатывала камень и приподнимала, переворачивая, податливое тело, как тряпичную куклу, обнажая рану, -- становилось больно и страшно от осознания, что это не спящая красавица из сказки, а мёртвая молодая леди, упавшая с обрыва. Камень, благодаря своей форме с вогнутой поверхностью, стал для неё чем-то вроде днища лодки, в которой она покоилась, как на перине; а выпуклые края камня, как борта, надёжно удерживали лёгкое тело от соскальзывания в воду. Рана головы воспринималась бутафорией, гримом, сняв который, девушка, казалось, вернула бы первоначальный здоровый вид. И не будь валун такой формы, она бы уже давно была смыта первой же набежавшей волной ещё в первую минуту после падения. И неизвестно какой бы тогда вид имел труп, обезображенный многократными ударами об острые камни и надъеденный крабами и рыбой. А может её и вовсе не обнаружили, если бы течением унесло в океан.
Как такового берега в этом месте не было: волны заканчивали свой путь, с оглушительным рёвом врезаясь в скалистые, отвесные стены утёса, перед этим слегка теряя свою колоссальную энергию, разбиваясь о прибрежные рифы и камни. Только со стороны океана можно было добраться до девушки, чтобы снять её со смертного одра.
Поэтому Кен Брайан, шериф округа Хэнкок, штат Мэн, распорядился задействовать морскую полицию, чтобы добраться до трупа. Те, в свою очередь, выделили трёх офицеров, катер, снаряжённый всем необходимым, дополнительную деревянную лодку, и отправили людей в распоряжение Брайана.
-- Дай руку, -- попросил шериф молодого офицера Лепски, сделал шаг вперёд, поставил ногу на край обрыва, притопнул, проверяя твёрдость поверхности и осторожно подал туловище вперёд, вытянул шею -- заглянул в пропасть. Несколько секунд постоял, изучая прибрежную зону, и так же осторожно вернулся в прежнее безопасное положение. Платком вытер ладонь, надел шляпу и фыркнул, подозрительно всматриваясь в глаза Лепски: -- Ты часом не болен, офицер?
Лепски опустил глаза.
-- У тебя ладони мокрые, как при лихорадке? – шериф пристально посмотрел на помощника. – Никак солдат плачет?
-- Разрешите я подожду вас в машине? – попросил Лепски, незаметно вытирая ладонь о брюки и пряча от пронизывающего взгляда начальника покрасневшие, блестящие глаза.
-- Парни, я кажется наблюдаю перед собой влюблённого перца? А?
-- Никак нет, сэр! – Офицер быстро смахнул слезу с правого глаза, вытянулся по стойке «смирно».
-- Ты что, знал эту красавицу? – Шериф кивнул в сторону обрыва. – Никак был влюблён в неё, голубчик?
-- Никак нет, сэр! Точнее… -- Лепски замялся. -- Я просто знал её…
-- Слышишь, парень, если ты мне доставишь неприятности, связанные с Мишель Пауэлл, советую тебе лучше остаться на этом утёсе после того, как я уеду, и тщательно подумать о будущем, глядя отсюда вниз!
-- Что вы, шериф, я просто знал её…
-- Знал он её... – передразнил Брайан. – Если узнаю, что ты, зелёный слизняк, обидел её, я тебя …
-- Нет, сэр, наоборот, я бы сам жизнь отдал за неё, -- Лепски, смущаясь, поправил фуражку.
Шериф повернулся к бездне. Внизу слышался шум мотора катера прибывшей морской полиции.
-- Как можно решиться прыгнуть с такой высоты? Ещё и в темноте. Не могла она это сделать сама… Я знаю семью Пауэлл. Не могла Мишель это сделать. – И с укором пощурился на Лепски.
-- Никак нет, сэр, я и пальцем её не трогал. Я с ней даже ни разу не разговаривал. – Офицер покраснел, замялся, подбирая слова. – Мне она нравилась… Ещё со школы.
Шериф оглядел полицейского с ног до головы и направился в сторону группы подъехавших криминалистов из отдела убийств.
Лепски изваянием продолжал стоять на краю утёса. Его глаза смотрели на чёрную гладь неспокойного океана – он глядел в своё прошлое. Бессонные ночи, думы о Мишель, в которую он влюбился ещё в старшей школе. Мишель была младше его на четыре года. Он тайно был влюблён в неё, но боялся не то что подойти и познакомиться с ней и признаться в своих чувствах, а даже стеснялся поделиться об этом с друзьями. А то, что он произошло сегодня на этом проклятом утёсе, его ранило настолько сильно, что в дальнейшем он ещё долго не сможет забыть этот случай, и стереть из памяти бледное лицо мёртвой Мишель. Только к середине жизни своей он обретёт семейное счастье, познакомившись с женщиной, чем-то похожей на Мишель Пауэлл, особенно глазами и улыбкой, которые точно копировали юную и счастливую Мишель при жизни …
Заглушив двигатель и бросив якорь перед основной грядой рифов в двухстах ярдах от берега, двое из трёх полицейских пересели в буксируемую лодку и перенесли реквизиты: мешок, багры, вёсла; и отплыли в сторону берега, шныряя между валунов, с трудом увёртываясь от каменных препятствий, о которые немудрено было разбить старую рыбацкую посудину. Погода хоть и успокоилась после ночного шторма, но всё равно оставалась ненастной и обманчивой: дул порывистый, холодный ветер, и волны ещё оставались довольно высокими, пока не напарывались на каменную дамбу близ берега и не гасили свою ярость, уменьшаясь в размерах.
Только спустя полчаса, виртуозно преодолев сложный путь в лабиринте каменных островков, лодка, целая и невредимая, достигла цели -- плоского круглого камня, на котором возлежала мёртвая. Один из полисменов, зацепив багром край подола платья, стянул тело в воду и подтянул ближе к лодке. Второй офицер зацепился крюком за шиворот одежды. Лодку качало и бросало в разные стороны в пенных водоворотах и волнах, рассеивающихся от столкновений с камнями. Полицейским с трудом приходилось удерживать равновесие, чтобы не упасть или не опрокинуться вместе с лодкой, -- ведь работу приходилось выполнять стоя. Выждав момент, когда пройдёт очередная волна, оба синхронно потянули багры на себя и, подхватив руками -- один за шею, другой за ноги, -- перевалили тело через борт на дно лодки. Затем стали укладывать труп в чёрный мешок. В этот момент один из офицеров неожиданно отпрянул назад, перегнулся через борт, и его стошнило. Остальные двое с отвращением посмотрели на краба, прицепившегося клешнёй к лоскуту кожи свисавшего над отверстием в черепе. Нанизав краба остриём багра, один из офицеров оторвал голодное животное от плоти и стряхнул с пики в воду.
Обратный путь занял вдвое больше времени: приходилось преодолевать сопротивление накатывающих волн и яростный напор встречного шквалистого ветра. Потому, только спустя час труп девушки в буксируемой катером рыбацкой лодке был доставлен к причалу пристани Бар-Харбор и переправлен в Элсворт, в окружной морг.
Шериф с нетерпением ждал первые результаты криминалистов, обнюхивающих каждый дюйм того места, откуда спрыгнула – или упала? Или столкнули? – Мишель Пауэлл, девушка семнадцати лет.
-- Ну что там? – спросил шериф одного из сотрудников.
-- Ничего. Чисто. Она была одна. Никаких посторонних следов не обнаружено. Здесь давно никто не ходил.
-- Ясно… -- недовольно буркнул шериф и сплюнул, -- что ничего не ясно. – И подал Лепски знак рукой, что они уезжают отсюда.
* * *
В тот день местные газеты пестрели броскими заголовками: «Прыжок в преисподнюю», «Консервативное воспитание, или никому не нужная молодёжь», «Убийство или самоубийство?», «Утёс самоубийц», «Неразделённая любовь толкнула девушку на прыжок в бездну». Радио и телевидение тоже чуть ли не ежечасно повторяли эту новость.
Не уберегли вездесущие СМИ и уши моего восьмилетнего внука Оуэна, отчаянного и не по годам смышлёного и любознательного парнишки. Разумеется, вопросов внука мне в тот день избежать не удалось, как и ответов, которые надо было сформулировать так, чтобы детскому неопытному сознанию было не так страшно воспринимать то, что могло бы напугать и надломить неокрепшую психику.
-- Деда, почему люди убивают себя?
Мы вышли на крыльцо, присели на ступеньки веранды. Перистые облака, выкрашенные в оранжевый цвет лучами заходящего солнца, которого с земли уже не было видно – оно скрылось за горизонтом, -- застыли завораживающим рисунком в темнеющем вечернем небе; и там, на огромной высоте, всё ещё продолжали греться в его лучах.
-- Откуда ты знаешь про остальных людей? – Я потрепал белокурые волосы внука.
-- Ну, эта Мишель вчера, которая спрыгнула с обрыва… -- Он подумал, вспоминая, и добавил: – Да и вообще, слышал про тех, кто в себя стреляет. По телеку показывали…
Ох, уж эти СМИ, злился я. Мы раньше и знать не знали, и статистики никакой никогда не велось, и не сообщали об этих, будь они прощены господом, грешниках.
-- Знаешь, Оуэн, есть люди разных взглядов на жизнь, с разной, так сказать, нервной системой и психикой…
-- Как это, «психикой»? – переспросил любознательный малый.
-- Это когда твой друг, к примеру, боится собак…
-- Дэн, что ли? Не-е, он не боится, -- перебил меня внук -- нетерпеливая душа.
-- Допустим, боится. Я же в пример. Есть же люди, которые боятся собак или воду, и боятся купаться. – Внук снова рассмеялся. – А вот ты, допустим, не боишься ни собак, ни купаться в океане тебе не страшно. Есть смелые люди, есть трусливые. Это и называется -- разная психика людей. Мы все разные. Одни могут прыгнуть с высоты, другие боятся. Кто-то не хочет жить, а кто-то, наоборот, очень хочет… кх… -- я осёкся, про себя подумав: «Хочет, но не может», вспомнив соседа Роя Стюарта, старика восьмидесяти лет, пятый год как прикованного к кровати и присоединённого различными трубками и проводами к жизнеобеспечивающим аппаратам.
Однажды, когда я его навещал, он передал мне записку. Перед тем, как протянуть мне её здоровой подвижной рукой, Рой глазами дал понять, чтобы б никто, мол, не узнал об этом. И улыбнулся доброй улыбкой из-под прозрачной кислородной маски. Я хотел было положить обрывок бумаги в карман и прочесть потом, но он зашипел и закашлялся, указывая глазами и тыча пальцем на мою руку с листком, заставляя прочесть прямо сейчас. Я прочёл. Прочёл эти три слова и, покачав головой, внутренне опустошённый и обиженный на старика, вышел из палаты. В записке было одно предложение: «Майк, отключи аппарат».
-- Дед, ну почему не хотят жить, почему? Ты вот хочешь жить? – не унималась любопытная душа.
-- Я-то? Ну конечно, да.
-- Почему?
-- Мне нравится жить...
-- Почему?
-- Потому что у меня есть ты, Оуэн. – Внук самодовольно посмотрел на облака, гордо задрав подбородок. -- Но есть ситуации, когда люди не хотят жить, понимаешь?
-- Почему?
-- Ну, некоторые люди тяжело болеют, им больно и нехорошо. Другие не хотят, потому что остаются одни, когда мамы и папы, дедушки и бабушки у них умирают. Тогда им грустно, и они плачут в одиночестве. Вот им без своих родных уже и не хочется жить.
-- И стреляются?
-- Ну что ты так сразу!.. Тут по-разному получается. А вообще, Оуэн, это не очень хорошая тема для обсуждения. Может сменим, а?
-- А что, Мишель не любили родители? – не унимался внук.
-- Не думаю. Считаю, очень даже любили.
-- Дед, раз у неё родители не умерли и любили её, и она не болела ни чем, тогда почему же она спрыгнула? Там та-акая высотища! Как она не побоялась.
-- Есть ситуации, когда тебя предают. Или обманывают, понимаешь?
-- Угу.
-- Вот друг твой возьмёт и пообещает тебе что-нибудь, а обещание не выполнит. Что тогда? Правильно. Ты расстроишься, конечно, и разочаруешься в друге. Но ты же сильный мальчишка, и психика твоя крепкая. В таком случае ты просто подумаешь, успокоишься и отправишься играть в бейсбол, позабыв про нехорошего друга. А есть люди впечатлительные, ранимые. Если их предают или обманывают, то они до того сильно обижаются и расстраиваются, что не хотят даже жить. Во как бывает!
-- Ха, я бы не стал из-за друга прыгать. Что я, совсем что ли… -- ухмыльнулся внук. – Дед, а что они там видят?
-- Где? – Я не сразу понял, о чём он, и не ожидал от него подобного вопроса.
-- Ну там, куда они хотят уйти, когда вешаются или прыгают… Там же темно. Там есть что-нибудь, деда?
Я подумал, прежде чем ответить, подбирая слова.
-- Там, где они оказываются, там что-нибудь видно? – сыпал очередными вопросами Оуэн.
-- Я думаю, что-то должно быть, -- хотелось успокоить внука, -- хотя этого никто не может сказать, пока сам не… -- Я кашлянул, прервав рассуждения, вовсе не нужные молодому человеку. – Но вообще-то, говорят, что там пустота.
-- И пастор говорит, что там тьма беспросветная?
-- Да, -- улыбнулся я и потрепал его чёлку.
-- Зачем же тогда они хотят туда уйти, если там ничего нет?
-- Каждый выбирает сам свою дорогу, по которой хочет идти. Может, они знают, что там. Может видят что-то, чего нам не дано. Может быть им изначально чего-то не хватает здесь, на земле. Или они не хотят жить так, как живём мы. Вот и идут в мир, который спрятан от нас, смертных. Уходят в другую жизнь, где, по их мнению, будет лучше, чем здесь. Не каждый решится это сделать.
-- Интересно, а что там видно? Почему они думают, что там лучше?
-- Этого мы никогда не узнаем, Оуэн. Но хотелось бы верить, что им не повстречается там всё плохое, что есть здесь, на земле.
-- Что не повстречается война?
-- И война, и ложь, и злые люди, например...
-- Точно, -- согласился и обрадовался внук. – Прикольно. Ну, а рай, там же есть рай? Они видят рай? Там же хорошо, деда?
-- Ну, некоторые что-то видят наверное, я же их не спрашивал?
-- А бог видит?
-- Что видит?
-- Ну, то место, куда попадают люди, которые убили себя. Ведь бог и рай видит. Пастор Марк рассказывал нам…
-- Видит, внук, всё он видит, -- задумчиво ответил я, вспоминая свои грешки молодости, которые дамокловым мечом висели надо мной.
-- Я хотел бы посмотреть, что там, -- с мечтательным видом произнёс Оуэн, и я не на шутку заволновался: пора было прекращать этот разговор.
-- Тебе что, на земле мало мест, куда хотелось бы посмотреть? – строго спросил я его.
-- Не, я и тут хочу посмотреть и хочу посмотреть, что там… Что там за мир, который мы не видим, а видит он.
-- Кто – «он»? – уточнил я и забеспокоился: если дочь узнает про наш разговор, мне крепко достанется.
-- Ну бог, дед. Я хочу посмотреть… как бы это сказать… ммм... я его глазами хочу на всё посмотреть. Бог же нас всех видит. Вот как он видит нас?
Странные желания восьмилетнего внука насторожили меня.
Хотя, почему мы всячески избегаем этой темы? Почему закрываем глаза на подобные вещи, на эту неприятную сторону человеческой жизни, стараемся не думать и не говорить об этом? И не обсуждаем суициды с детьми. Хотя это происходит не на какой-то планете, а у нас? Почему и чего мы боимся? Себя? Боимся себя и того, что мы такие? Мы же живём среди этого негатива. И если нас и наших близких это не затрагивает, то и говорить, получается, об этом не за чем? Так получается? Это ж где-то происходят ритуальные самоубийства, призывы к смерти через сайты интернета, пропаганда и поощрение суицида. А потом в удивлении разводим руками, когда какой-то школьник прыгает с крыши высотки из-за плохой отметки в школе или из-за неразделённой любви.
-- Ты серьёзно хочешь этого? – я поглядел в его не погодам умные глаза.
-- А что, да. Я хотел бы посмотреть на нас глазами бога, -- воодушевился малец, будто сейчас ему представится такая возможность. – Вот тогда бы мне все завидовали, даже девчонки с другого класса и учителя, -- не унимался маленький фантазёр.
-- Оуэн…
-- Интересно, кто-нибудь когда-нибудь видел точно так же, как бог?
-- Может и видел, не знаю таких.
-- Он и нас с тобой видит сейчас?
-- Обязательно, Оуэн, и видит и слышит.
-- А почему не помогает?
-- А тебе нужна помощь? – Я с благоговением посмотрел на внука, глаза которого вдруг погрустнели. Он замялся и виновато ответил:
-- Я денег просил.
-- Мальчик мой, -- я не на шутку испугался, -- зачем тебе деньги?
-- Ни мне. – Он подобрал с земли веточку и переломил её пополам. – Папе и маме.
-- Зачем? – я не мог понять. – Твои родители хорошо зарабатывают…
-- Я хочу, чтобы они не работали и у них были деньги.
-- Оуэн, мальчик мой, но так же нельзя…
-- Пусть так будет, -- перебил он. – Тогда у них будет время.
-- Но так нельзя, все люди работают…
-- Они были бы всегда дома и каждый день со мной куда-нибудь ездили. Возили бы в Диснейленд каждый уик-энд. Надоело сидеть на этом острове.
Мне трудно было что-либо ответить. Я просто обнял внука и прижал к себе. Эта чёртова цивилизация и погоня за деньгами, ради обогащения, выживания или карьеры. Ещё и мой ревматизм – мне стало стыдно перед Оуэном за свою никчёмность.
Мальчишка о чём-то размышлял, задумчиво глядя в сторону океана. Потом встал, отряхнулся, собираясь бежать по своим детским делам. У меня отлегло на сердце, и я успокоился: мой любознательный внук исчерпал свои вопросы. Его любопытство иссякло -- интерес к этой теме, как это обычно бывает в детском возрасте, наконец-то поубавился. И мальчишка переключился на что-то другое, что планировал сделать сегодняшним вечером. Постояв некоторое время с мечтательным видом, он, всё ж таки, сказал своё последнее слово, чертёнок:
-- Деда, а я всё-таки хотел бы увидеть наш мир глазами Бога.
Я опешил. Взял его за костлявые плечи, придвинул к себе.
-- Ты уверен, малыш, что, посмотрев на мир его глазами, -- я прищурился и указал пальцем в небо, -- тебе понравится то, что увидишь?
Оуэн стоял в недоумении, видимо, переваривая в голове мои слова. Впервые он ничего не ответил. Потом ловко перепрыгнул через три ступеньки крыльца и вбежал в дом. Через минуту вернулся, прижимая подмышкой тетрадь в голубой обложке, и умчался по своим детским делам, присоединившись к группе мальчишек, направляющихся на спортивную площадку, что в соседнем квартале, пообещав вернуться через час. Я проводил внука взглядом, порадовался, что наш умный мальчик понял, о чём я хотел ему сказать. Он очень способный и одарённый парень, наш Оуэн.
Лучи спрятавшегося за горизонт солнца уже не достигали перьевых облаков, которые постепенно рассеивались и темнели в наступающих сумерках. Становилось тихо. Стал слышен всплеск волн вечно беспокойного Атлантического океана, разбивающихся о прибрежные камни-стражи, защищающие крутые склоны высокого обрывистого побережья нашего острова Маунт-Дезерт.
Оуэн, как обещал, через час домой не пришёл. Не вернулся он и через два часа. И к полуночи его так и не было. И на спортплощадке, куда якобы он побежал после нашей с ним беседы, его в тот вечер тоже не было. И утром внук так и не появился. И никто его в тот вечер не видел.
Его нашли лежащим на камнях почти на том самом месте, где упала Мишель Пауэлл. Его любознательные, широко раскрытые глаза даже после гибели продолжали с вожделением смотреть на мир так, словно он в первый раз его видел. Еле заметную улыбку, застывшую на юном лице, разглядеть и понять мог только я. Потому что только я, его дед, был тем единственным в мире человеком, который знал: что хотел увидеть мой внук, прыгая в тот вечер с обрыва. И, судя по улыбке, он унял своё любопытство, сорванец.
Оуэна быстро удалось обнаружить благодаря той тетради, которую он взял с собой. Её нашли на утёсе.
* * *
Прошло шесть лет со дня той трагедии. Сказать, что мы не можем до сих пор оправиться и смириться со смертью Оуэна, значит ничего не сказать. Зять выпивает. Не часто, но прикладывается к «Джонни Уокеру». Хуже всего, что он потом долго и противно плачет, как девчонка. Дочь замкнулась только на себе и работе, стала безучастной в жизни семейного очага, переложив свои женские обязанности по дому на меня и мужа.
Я не перестаю себя корить за тот последний разговор с внуком. Терзаю себя за то, что позволил в тот день развить эту тему и рассказывать ненужные подробности. Хотя… Не я, так позже кто-то другой рассказал бы или сам в интернете нашёл бы ответы. Он же был любознательным мальчишкой и, несомненно, нашёл бы ответы на интересующие его вопросы самостоятельно – скрывай от него правду, не скрывай.
Любой другой дед на моём месте, на следующий же день после такого несчастья наложил бы на себя руки… Или спрыгнул бы с этого чёртова утёса -- вы понимаете, о чём я. Но…
Но я не могу это сделать. Не могу потому, что Оуэн был бы недоволен своим дедом, решившим уйти на тот свет. Очень недоволен. Я это знаю точно и потому продолжаю жить. Я не хочу расстраивать внука. Хотите смейтесь или считайте меня сумасшедшим, -- но живу я теперь только ради него.
Дело в том, что в то утро, когда обнаружили Оуэна, я вернулся, обессиленный поисками, домой и просидел в комнате внука до глубокой ночи. Без устали рассматривал его комнату, вещи, предметы, сидя на его кровати. Не хотелось жить, поверьте. И в какой-то момент я заострил внимание на тетрадке в голубой обложке. Её вернул детектив, когда не нашёл в содержании ничего, что могло относиться к самоубийству. Обычная школьная тетрадь с конспектами лекций по географии. Неразборчивый почерк внука не вызывал желания перечитывать эти каракули, но почему-то мне пришла в голову мысль, которая, если уместно будет при таком несчастье употребить такое сравнение, -- эта мысль меня обрадовала и вывела из оцепенения. Меня озарило: сообразительный Оуэн неспроста перед уходом взял с собой тетрадь и ручку, неспроста. На спортплощадке она никак не была нужной. Появилась надежда, что в ней я найду то, что прольёт свет на причину его необдуманного поступка. Подумал: а может он в ней оставил послание?
Я принялся листать тетрадь, внимательно перечитывая каждую страницу, пытаясь на полях, между строк и в самом тексте обнаружить хоть что-нибудь, проливающее свет на трагедию. Мне хотелось узнать о последних минутах его жизни, о его мыслях. И я был возблагодарён Всевышним. Хвала Ему, Господу нашему!
Эти несколько предложений прятались почти в середине, между небольшим пространством, разделяющим две темы лекций. Никакой полицейский не обратил бы на эту приписку внимания, которая соединяла собой два разных текста и воспринималась единой записью одной лекции.
Эта тетрадь у меня до сих пор -- я храню её в надёжном месте.
Внук обращался ко мне, именно ко мне! Представляете? Он знал, знал, что я смогу найти эту запись, ведь я же его дед! Как он это сделал, я до сих пор не понимаю. Да мне и не важно. Я знаю главное: Оуэн -- мой самый любимый человек, самый лучший внук на свете, самый смелый, отчаянный и, несомненно, самый любознательный и одарённый мальчишка.
«Дед, ты прав, лучше не видеть этого! Никогда не делай такого. То, что видит бог – некрасива… И пастор не знает ничего… здесь не тимно. Но страшна. Мы страшные. Мы хуже, чем ты можешь сибе представить, деда...
Никогда… лучше не смотреть на нас...»
К О Н Е Ц.
Июль, 2016