Что такое коммунизм

Бабка Дуня сорвала последний одуванчик с грядки, хотела разогнуться, да не получилось с первого раза. Заклинило спину. Но с оханьем и кряхтением, перетерпев боль, она все же распрямила непослушную поясницу. Обернулась назад. Хорошо! Вон каков красавец лучок на прополотой грядке. Торчит, как Ванька-Встанька на радость бабке Дуне. Глянула на соседнюю грядку... Морковка... Заросла, зараза! Как рожа у местного алкоголика Сереги Бледного. Хотела сегодня и ее прополоть, да нет, не сможет, иначе завтра с койки не поднимется. Завтра. Теперь уже завтра. А сейчас нужно идти кур закрыть, на ужин яишенки с лучком, этим самым, с Ванькой-Встанькой поджарить. Чаю свежего заварить. Любит бабка Дуня почаевничать вечером. Три-четыре чашки до сна выпивает. Каждый вечер потому и заваривает свежий чай.
– Баб Дунь! Баб Дуня!
Во оглашенная! Это Сонька, из родни бабкиной. Родня, но очень дальняя. Горластая! Заорет, с того конца улицы здесь слышно будет. Да только ответить ей сил нет. Так громко бабка Дуня кричать уже не может. Она прошла к забору со стороны улицы, выглянула за него. Нет, не на том конце Сонька. Вон, неподалеку стоит. Значит не кричала, шептала, иначе оглушила бы с такого расстояния.
– Чего тебе, труба медная?
– Поросенка режем. Тебе оставить чего-нибудь? Возьмешь?
– Ну если только хвост. Свинина не по карману мне.
– Да ладно прибедняться-то. В магазине только хлеб да соль покупаешь. Куда пенсию деваешь? Доллары что ли покупаешь?
– А ты, девка, деньги мои не считай! В банки с огурцами закатываю. От них огурцы хрустят здорово.
Соне стало неудобно перед старушкой.
– Да ладно, баб Дунь, не обижайся. Я тебе подчеревка принесу. С картошкой пожаришь. А хочешь, приходи на печенку, часов в девять. В самый раз.
– Нет. Не приду. Спина болит. До койки бы дойти.
– Ну, как хочешь. Подчеревок завтра тогда занесу. Побежала я. Завалили порося уже небось, надо воду горячую таскать, для опола и обмывки.
Сонька сорвалась с места, тут ее и видели.
Баба Дуня прошла к курятнику, собрала пяток яиц из гнезд, закрыла дверь, подперев ее колышком. Зажгла на кухне газ, поджарила яичницу с луком, поела, чаю попила с прошлогодним варением из крыжовника. Включила телевизор, прилегла на кровать. Глянула на передний угол избы. Там икона. Святой какой-то. Бабка не сильна в религиозных ликах. Не разбирается, кто есть кто. От матери икона досталась. Из ее старенькой избушки сюда перекочевала. В построенный для одной из лучших доярок колхоза тем же колхозом дом.
Поднялась. Прошла к иконе, потянулась, сунула руку за нее. Достала небольшой сверток в полиэтиленовом пакете. Прошла с ним к кровати, села. Высыпала содержимое свертка на одеяло. Деньги. Вон одна пятитысячная, тысяч несколько, и остальная шалупень навалом. Баба Дуня пересчитала деньги. Тридцать пять тысяч, и еще малость. С пары пенсий еще сэкономить и должно хватить.
Хочет бабка Дуня в Москву съездить. На Красную площадь. К Ильичу в гости в Мавзолей сходить. Да поклониться тому. Завещал он коммунизм строить, вот и строила его бабка Дуня всю жизнь. И надо же тебе, к старости для себя построила его. Как там, при коммунизме-то? От каждого по способностям, каждому по потребностям. Так оно и есть сейчас. Какие ее способности? Грядку прополола с луком, вот и все на что гожа. Зато все потребности ее почти удовлетворены. И сыта, и жажда не мучит, и кровать мягкая под боком. Выспится, завтра Сонька подчеревок притащит, не обманет, принесет, хорошо его с молодой картошкой поджарить. Попирует. Это вот они, те, что сейчас в телевизоре ругаются между собой до коммунизма дойти не могут никак. Все их способности с их потребностями не вяжутся никак. И две машины им мало, и трех квартир не хватает, и миллион за три дня улетает, но и миллиона того на все про все маловато бывает.
Эх, люди! Не строили вы коммунизма! Все воровали, все тащили под себя, все карманы набивали, а простой сути так и не поняли. Коммунизм он у каждого свой. И без него никак нельзя жить. Нелюдью становишься без него, бочкою бездонной, так и жить вам до конца жизни своей в нехватках да лишениях.
Бабка Дуня убрала деньги, выключила телевизор, свет погасила, легла. Повозилась немного, чтобы ее до сей поры оставшиеся выпуклости совпали со вмятостями на старом, пружинном матрасе. И минут через десять она уже спала сном безгрешного ангела.