Обычные дела

– Если бы всех машинистов судили, некому было бы работать, - утверждал Фёдор, – я тебе говорю, нет ни одного машиниста, который бы не сбил человека. Они вообще трезвыми не бывают.

Его спутник, молодой путеец Саня, не возражал. Сейчас его интересовал другой вопрос: как долго продержится Фёдор, только что выпивший два бокала красного, цвета черешневого сока крашенного самогона, любезно преподнесенного старушкой на «точке» - в одном из частных дворов по дороге, и кто будет теперь «вести тележку», то есть кто станет передним сигналистом. Ничего сложного, конечно, в этом деле нет. Нужно идти на расстоянии видимости впереди, и в случае появления движущегося навстречу поезда предупреждать об этом развёрнутым красным флажком. Всё просто. Если сигналист трезвый.

Дорога на этом перегоне шла полукругом, затруднял видимость и росший тут вдоль путей колючий кустарник дереза. Локомотивы тут разгоняли составы до 120 км/ч, внезапно выскакивая из-за поворота без предупредительного сигнала. Опытный путеец, конечно, легко мог заранее определить появление поезда по характерному шипению бесстыкового рельса, но, тем не менее, особенно расслабляться на этом участке было нельзя. Однако Фёдор пока держался, и даже, казалось, алкоголь на него вообще не подействовал. На разных людей алкоголь действует по-разному. На кого-то постепенно, незаметно, на другого сразу. Трудно, практически невозможно заранее предугадать, на что будет способен тот или иной человек под воздействием алкоголя. Один становятся злее, агрессивнее, другой, наоборот, из буйного разбышаки превращается в безобидного добряка. Кто-то замыкается в себе, а кто-то обнаруживает доселе дремавшее красноречие. Разным бывает и отношение к этому явлению. Среди своих пьяный железнодорожник воспринимается как преследуемый диссидент, политический инакомыслящий-борец за народное дело, его всячески оберегают, прячут от начальства, заботятся как о больном. И это при том, что почти каждую неделю в околодке с целью назидания зачитываются телеграммы о гибели и травмировании путейцев и в основном именно по вине алкоголя.

В 7 околодке, которому принадлежала бригада Сани и Фёдора, последний такой случай вспоминали с юмором, поскольку закончился он относительно благополучно. Зимой, во время ночного дежурства сопровождающегося, как всегда, грандиозной пьянкой, один путеец вышел из бытовки и заснул прямо на железнодорожных путях. Машинист проходящего поезда, издалека увидев на полотне лежащий сигнальный жилет, так называемую «краснуху» и приняв его за «просто красную тряпку», сразу и не понял, что вместе с ней или, вернее, в ней лежит еще и человек. Но путейцу повезло, ему отрезало всего лишь одну руку. Выйдя из больницы, он весело рассказывал, как «проснулся с одной рукой» и казался весьма довольным, видимо тем, что работать теперь ему, инвалиду, больше не придется. Тем не менее, несмотря ни на что, пьянство во время дежурств не прекращалось и желающих по ночам чистить стрелки от снега не становилось меньше.

Саня был единственным человеком в бригаде, который не употреблял алкоголь.

Вначале он работал на станции, а потом его перевели на перегон, что его вполне устраивало, поскольку там и работа была полегче и обстановка поспокойнее. Вообще сведений о нём было очень мало. Как, впрочем, и о каждом, кто не любит о себе распространяться. Однако здесь таких было меньшинство и к ним никак не относился Фёдор. Он как раз наоборот, охотно рассказывал о себе, о своем прошлом и настоящем. Ему было всего 42 года, но выглядел он уже одряхлевшим больным стариком. Сказалось, видимо, тяжелая работа, две ходки за воровство, и, конечно, и в первую очередь, алкоголизм, хотя алкоголиком он себя принципиально не считал.

«Пьяница, да, пьяница, но не алкоголик», – признавался он, вероятно, подразумевая, что между двумя этими понятиями таится какая-то непреодолимая пропасть. Приехал он из России, где также работал железнодорожником, к своей прежней жене, с которой давно уже развелся, но после того, как у него погостила дочь, вернулся сюда вместе с ней. В целом он был спокойным, не злобным мужиком. Но под действием спиртного мог вести себя непредсказуемо. Пару недель назад его забрали в милицию, когда он, подвыпив, вместо того, чтобы уехать после работы на электричке к себе в село Попово, почему-то остался, а ночью начал ломиться с какими-то угрозами в дверь к пожилой одинокой работнице этого же околодка, имеющей неподалеку полученный от железнодорожной дороги дом. Почему он это делал, он не мог объяснить даже самому себе и, протрезвев, слишком удивлялся своему поступку. На следующий день, он, конечно же, извинился и перед работницей, и перед мастером, которого также обзывал и посылал куда подальше до этого. Долго оправдывалась и извинялась, в свою очередь, и сама работница за то, что вызвала наряд милиции: мол, действовала в интересах самого Фёдора, он-де после того, как она ему не открыла, еще более обозлился и точно убил бы кого-нибудь по дороге, не останови его вовремя. Таков был Фёдор. Когда оба путейца уже шли вдоль железнодорожного полотна, Саня угостил напарника сигаретой и затянулся сам с таким видом, будто приготовился разрешить труднейшую задачу, поумнев при этом в несколько раз. Фёдор обычно курил какой-то самосад, сворачивая из газеты самокрутку. Сигарета напомнила ему недавний забавный эпизод.

– Позавчера похороны были. Видел, мадерон* в крови….

Дно и стенки ящика со вчерашнего дня действительно изнутри были на четверть в засохшей крови бордового цвета. Но Саня как-то не обратил на это особого внимания.

– На дежурстве? – поинтересовался он, поняв, что путейцам пришлось убирать, вернее, собирать труп с путей, как часто это бывает, и складывать в мадерон.

– Да. Раскидало мужика на 300 метров. Может, не увидел поезда или сам бросился. Пока собирали, все блевали по очереди. Толик говорит – поднял его голову, а он моргнул так, типа да всё… конец. А менту, главное, хоть бы что. Стоит, курит. Ему голову поднесли, он вот так двумя пальцами в рот залез,зубы пересчитал, - Фёдор, вытянув руку покакзал, как сотрудник милиции осматривал зубы покойника, – таких нет, такой есть и опять закурил... Опа! Голова едет! Давай, в сторону.

Путейцы отошли ближе к кустам, пропустив локомотив, который обычно называют «головой», если он идет без состава. Саня, правда, не сразу сообразил в чем тут дело. Машинист тепловоза слабым гудком приветствовал путейцев, те, в свою очередь, ответили, каждый взмахом руки навстречу. Эта традиция нравилась Сане. Особенно, когда он шел один в краснухе и его одного приветствовали проходящие мимо поезда. Тогда он чувствовал свою особенную значимость.

Постепенно железнодорожники дошли до места встречи с дефектоскопной техникой и самими дефектоскопистами, которые уже их ожидали, прибыв с другого участка перегона. Дефектоскопистов было двое – средних лет мужчина и молодой парень, чуть старше Сани, оба общительные и жизнерадостные. Некоторое время железнодорожники стояли вместе, обсуждая свои бытовые проблемы, а потом один из дефектоскпопистов надел наушники и все медленно двинулись вперед, оставляя на рельсах мокрый след от дефектоскопа. Пока дорога хорошо просматривалась, сигналисты шли рядом, но когда настало время им разделиться на переднего и заднего, вот тут-то и оказалось, что передний останется далеко позади лежать, а Саше, как он предполагал, придется самому вести тележку до станции. На Фёдора наконец-то подействовал алкоголь, его начало раскачивать в разные стороны, речь стала невнятной и потому другого выхода, кроме как оставить его там, где он в конце концов и прилег отдохнуть, не было, разве что погрузить на саму тележку, но она того не предусматривала. С задачей же заднего сигналиста дефектоскописты вполне могли справиться и сами, время от времени поглядывая назад. Тем более, что занят был только один из них по очередности, да и составы редко когда шли «по неправильной», т.е. появлялись по каким-либо причинам, главным образом из-за перекрытия сопутствующей линии, с противоположной стороны. Саша пошел вперед и, по мере того как тележка продвигалась, продвигался и сам, держась на расстоянии нескольких сот метров, при этом стараясь не упустить её из поля зрения. Так довел он тележку до 104 километра, где дорога проходит по небольшому мосту. Именно здесь и вылетел навстречу Сане локомотив. Саня быстро обернулся и увидел, что тележку от него загораживают ветки кустарника. Он рванулся назад, на ходу вытаскивая из чехла красный флажок. Пробежав несколько метров и увидев, наконец, дефектоскоп, Саша начал размахивать флажком. Но тут оказалось, что дефектоскописты в этот момент как раз переходят мост и, выпустив Саню из виду, вообще забыли о нем и не смотрят в его сторону. Локомотив быстро приближался и времени для раздумий у Сани не было. Создавать внештатную ситуацию ему не хотелось, от этого потом могли пострадать все. Оставалась надежда на то, что дефектоскописты вовремя сами заметят тепловоз и как-нибудь успеют выкрутиться из положения. Саня вытащил второй, желтый флажок и пропустил локомотив, держа флажок свернутым, что означало «все нормально». Локомотив прошел, заслонив собой видимость ситуации на дороге. Саня проводил его взглядом, почувствовав при этом какую-то непонятную отстраненность и безразличие к происходящему. Когда тепловоз скрылся, на видимом участке железной дороги уже никого не было. Саня продолжал стоять на месте и смотреть в сторону исчезнувшей тележки дефектоскопистов и вскоре увидел, как один из них вынырнул откуда-то возле путей, следом показался и другой. Вдвоем они вытянули тележку, поставили на рельсы и продолжили движение. Саша покачал головой, махнул им рукой, развернулся и пошел вперед. До станции он довел дефектоскопистов уже без происшествий. Там их подождал, а потом накинулся со словами: «Вы что там, заснули на 104?» На что старший дефектоскопист ответил: «Та ниче, сховалысь». Как они там «ховалысь» на мосту, Саня выяснять не стал. Это уже было не интересно. Все остались довольны, разве что бригадир перегона потом некоторое время ругался, мол, сигналист пьяный возле дороги лежит, новичок один ведет тележку и т.д. Но внимание на это никто не обращал. Обычные дела.

 *Длинный ящик для переноса инструментов у путейцев