На нет...
Ночь старательно поедала дневной свет во всех его ипостасях. Сначала проглотила возмущенный, но покорившийся все же солнечный диск. Огненная тарелка смиренно исчезла за горизонтом, блеснув напоследок кружевным локоном.
Расправившись с главным возмутителем ночного спокойствия, тьма быстро слизала все отражения: огненно-оранжевые, золотистые, медные, бронзово-матовые. Зажигающиеся тут и там фонари, лампы, фары и даже прожектора ночь просто кутала, обволакивала, ограничивая в пространстве и движении. Как видно мирилась, принимая если не как должное, но низбежное их присутствие.
Город жил почти ночной жизнью. Еще бегали неутомимые машины по улицам и проспектам, еще призывно подмигивали разноцветные рекламы в витринах, но сон уже завоевывал отдельные квартиры и даже дома. Ночь призывала к спокойствию, тишине и благодействию.
Сама же, расправив под звездным куполом огромные крылья, приготовила для обитателей этого небольшого городка сюрприз – грозу в начале жаркого и душного лета.
Вспышка молнии перевернутым голым деревом разрезала небеса почти на две ровные половинки. Хлесткий удар стеганул почти сразу. Гром треснувшего под огромным прессом небосвода, заставил меня вздрогнуть и проснуться. Или может просто очнуться от яви...
* * *
Солнце веселилось на просторах иссиня-василькового небосвода. Дружески услужив, ветер разогнал облака, предоставив светилу полюбоваться южным, утопающим в сочной зелени, городом, в разгар лета 199...
А любоваться было чем. При почти сорокоградусной жаре, когда игра с солнцем в прятки загоняет вас в тень многочисленых и солидных деревьев, и где спасение от жары весьма относительно, шапки гор родного Алатау не обращая внимания на время года, сверкают ослепительной белизной стерильного снега. Такие тортики-мороженое по всему горизонту южной части огромного города. Красавица столица радуется лету, испуская в раскаленный воздух снопы разноцветных радужных фонтанов. Аромат россыпей роз на проспектах и бульварах центра заглушает и запахи горячего асфальта, и автомобильных выхлопов. Растет любимый город и умудряется при этом оставаться молодым и привлекательным. Пышно-зеленым и не избалованным тысячелетней историей.
На запад он разрастается спальными районами, на север промышленными зонами, плотно прижимаясь, пристраиваясь под исполинскими тортами бизе на юге. Жмется город к горам, будто ищет в жару благостное спасение в прохладе вечных снегов и ледников Заилийского Алатау.
Жмется, но живет, трудится, веселится, рожает новых горожан, провожает на городские кладбища стариков. В новых условиях независимости и бесшабашности – по новому. И не обращает никакого внимания на проблемы лично мои и моей семьи.
Теща моя, современная энергичная женщина полна решимости покинуть свою Родину по рождению и уехать на свою историческую Родину по национальности. И естественно, не одна, а со всеми нами.
Если быть точнее, собирается мама моей супруги в земли обетованные, в райскую страну «Далекоманию». С устоявшейся, как она говорит, экономикой, добротным укладом жизни и бытовой современной обеспеченностью.
Витиевато, конечно, выражается, но вполне доходчиво.
- Ехать,- кричит,- надо, ехать! Нечего здесь жизнь свою губить, да и о ребенке подумать нужно. (Это она о внучке!) Что ей, мол, светит в этой разваливающейся стране без определенной цивилизации?
- Не страна, а восточный базар!- веско бросает она в нас последний аргумент и продолжает с любовью лепить сногсшибательные манты с тыквой.
Сочный фарш переливается на солнце золотом.
Трудно возражать.
Трудно решать что-то, тем более между прочим. Конечно, насчет дочери нашей, своей внучки, теща права на все сто. Светит ей мало в будущем, которое и само еще не освещено. Казахстан, после развала Союза, мало напоминает любимую и дорогую сердцу с детства, Казахскую Союзную Социалистическую республику.
Да и столица моей Родины изменилась. С виду осталась цветущим садом, слегка, правда, в последнее время, запущенным. Но изменилась людьми, денежными отношениями, душой. Город стал черствее, безразличней, особенно, к детям и старикам. Будто стал дожидаться как дети сами по себе смогут вырасти и самообразоваться, а старики отмереть уже ненужным балластом. Тормозящим продвижение вперед к высотам капиталистического строительства.
Жену на работе не сегодня, завтра сократят, мое положение немногим лучше. Не завтра, так послезавтра.
Но уезжать?! Изменить Родине?! Это, позвольте заметить, шаг! И шаг не столько с большой буквы, сколько с большого бодуна!
Страх перемешивается с оторопью. А как? А что? И вообще представить все это себе более, чем трудно. Но в глубине души завелся вдруг маленький заморский червячок сомнения. Такой подстрекатель к неадекватным поступкам. Душевный бандитик.
Ты ему:
- Здесь моя Родина!
Он тебе:
- Твоя Родина умерла. И называлась – Советский Союз, а не независимый Казахстан, как национальное государство!
Но ты в запале:
- Здесь моя бабушка, отец похоронены! Это моя земля!
Но и ему хвост в рот не положишь:
- Приезжать будешь, проведывать. И живых и ушедших. А земля на всех одна. На то она и Земля!
Ты протестуешь:
- А как же патриотизм?! Я люблю свой город, Казахстан, друзей.
Он парирует:
- Ну и люби ты их на расстоянии. Крепче еще и нежнее.
Сопротивляюсь, но слабо:
- Но это же предательство!
Он поучает:
- Ты не можешь предать страну, которой нет, и Родину, что тебя сама не любит. Ты ей не нужен!
Я чуть шепчу:
- А там, там кому я нужен?
Он режет:
- Да, не нужен. Но там все нормально и без нужности. Там законы, цивилизация, бытовые приборы, нормальные деньги и нет тараканов. Ты в сказку веришь?
Я:
- Не верю! Особенно про тараканов. И добавляю неуверенно:
- А что точно нет тараканов?!
Он:
- Нет! И не будет. И дочь твоя вырастет умной, счастливой, будет безопасно ходить-гулять вечерами. И образование добротное получит. И мир вы все сможете увидеть, Европу посмотреть. Увидеть Париж и не умереть. - Тем более, что дело, как ты сам понимаешь, вовсе не в тараканах!
Я почти сломлен. Мычу что-то как-будто против. Но он уже не слушает. Он все понял, - и доволен. Он просто ждет моего, рождающегося в глубинах подсознания «да».
Манты стоят на столе в глубокой тарелке. Легкий дымок ароматного мяса с тыквой возбуждает ноздри, душа млеет. Аппетитные, с теста слепленные сказочные котомочки затмевают своими пухленькими тельцами и жаркое лето, и неразрешимые по сути проблемы.
Все складывается против моего патриотизма. Мы в гостях именно по этому поводу. Сегодня все и решится. Накрыт ли стол для похорон моей любви к Родине, что-то вроде поминок, или же по поводу начала новой жизни.
На столе бутылка, помидорно-огуречный салат с дачи, обильно приправленный душистым укропом, аджига и манты. Что еще нужно человеку, чтобы достойно встретить старость. На Родине. Ха! Ха! Шуточка, плоская как Земля в древности!
Но что-то в ней есть. Из чего-то она же и складывается,- Родина! С большой-пребольшой буквы!
Запотевшая бутылка с чачей идет по кругу. Сметана с ложки, упав, небрежно обнимает золотистые, наперченные манты. Рука тянется к рюмке. Четыре пары внимательных и настороженных глаз изучают мои трясущиеся от мучительной неуверенности, пальцы.
«- Да!!!»- вскрикиваю я, и каждый из сидящих за столом понимает, что это не просто возглас штампованного «Ау!» и «Спасите!», но выношенное в муках, бесповоротное решение. На шаг!
* * *
У стойки уже скапливаются просыпающиеся, и как всегда нетерпеливые в привычных, малоизученных наукой очередях, пассажиры. Заминка грозит превратиться в скандал рейсового значения.
Мои ноги крепко вросли в бетонный пол зала таможенного контроля. Я, как протянул таможеннице документы с билетом, так и застыл, пораженный новой неведомой болезнью. Еще несколько часов и эта болезнь будет носить вполне определенное название. Эпидемия распостраняется только среди эмигрантов.
Жена, теща, дочь недоуменно смотрят в мою сторону. Тесть заметно нервничает. Как мне кажется, даже прослезился его любимый правый глаз. Непонятно только, поддерживает меня этот глаз или осуждает. А может тесть и сам уже встал, вкопанный в родимую землю. Ускользающую от нас во времени и пространстве не годами и километрами, а теперь уже секундами, да последними шагами.
Я стою на краю пропасти, а может, что более точно определяет мое душевное состояние,- на тонкой дощечке посреди огромной бездны. Причем с разных сторон от меня, бездна тоже разная.
С одной стороны, далекое дно светится розоватым светом. Мерцающим, как перламутровые елочные игрушки из детства. Снизу сладко тянет забытым бабушкиным борщом, малиной и теплом беззаботной жизни. Запахи быстро растворяются, улетучиваясь вверх, где слышится рев низко пролетающего самолета. В другую сторону. В другой мир. А там, насколько позволяет разглядеть влажный от накативших чувств, взгляд, холодная колючая тьма.
Уходящая вниз по спирали, темнота сгущается далеко на дне в темный неподвижный и незнакомый ком. Черный до невозможности. До появления белых кругов в глазах. Запахов нет. Но возникает колкое чувство неуютности вперемешку с неопределенностью и безысходностью.
Из транса выводит меня все таже прапорщица в форме таможенного работника международного аэропорта.
- Гражданин! Вы проходите или как?! Вы что застыли Казбеком. Освободите место!
Ко мне тянутся руки жены. Дочь, предчувствуя что-то нехорошее, морщит детский лобик. Теща бормочет что-то невнятное, но явно в мой адрес. Тестя трясет мелкой дрожью больного старого человека, которого увозят, как ему сказали, на лечение. Как мне кажется, принудительное.
В голове моторчиком завертелись слова таможенницы: «Освободите место! Место, место, место!»
Я должен, просто обязан, освободить место, свое место под чужим солнцем. Чужое место под чужим солнцем! Где мое место? Где? Где Родина, где правда? Кто может направить на путь истинный, кто может уберечь от непоправимого?
Господи, помоги атеисту!!!
Я не сделаю этого шага, никогда и ни за что!
Я не хочу чужого счастья на чужой земле, чужой жизни и чуждой судьбы для себя и своих близких!
Простите меня! Прости, жена,-милая подруга! Прости дочь!
И вы - теща с тестем. Я все сделал, для того, чтобы все уехали, я сделал все и больше не могу ничего.
Этот шаг – он выше моих сил!
Сорвавшись с места, я бегу назад, к выходу в город. Ноги послушно, даже радостно, повинуются. Тяжесть уходит. Я бегу и кричу безостановочно, обезумевшим одичавшим голосом:
- НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ!
Слезы душат, а за открытой дверью обрушиваются на меня проливным, больно жалящим размякшее тело, дождем.
- НЕТ!
* * *
Я подскочил на кровати. Гром повторился. Блеск молнии слился воедино с раскатистым треском. В ушах, забивая грохот бушевавшей грозы, усиливался такой еще близкий, знакомый, но забывающийся с каждой секундой, крик: - НЕТ! – НЕТ! - НЕТ!
Крик нарастал и переходил в бесконечно множимое эхо.
- НЕТ! - ЕТ! – ЕТ!
Мокрая майка противно липла к холодеющей груди. Сердце бешенно стучало и давило.
Я встал и тихо, на цыпочках, чтобы на разбудить нечаянно жену, подошел к открытому окну. С улицы веяло свежестью озона.
За окном беспокойно спал южный древний город, берущий свои истоки со времен Римской империи. Ветер расшатывал вывески и рекламные щиты. Два пьяных немца, обнявшись тащили друг друга по Саарштрассе, не замечая ни грозы, ни ночного, мокрого города.
Не обращая внимания на спящие дома, они орали что-то веселое и непотребное. Два пьяных, довольных гражданина своей самодовольной страны.
«Они дома, у себя дома! Счастливчики!» – подумал я.
А я?! За восемь с половиной лет эта страна так и не стала для меня ближе. «Далекомания» так и осталась далекой манией. И непонятно, к сожалению или к радости.
Но я привык. Как привыкает рыбка к аквариуму, где как поет Макаревич: «...Прямо с неба падает еда...» Забыл все, что было со мной в прошлой жизни и смирился с явью.
Я перестал думать о будущем. И верить в сказки.
Трир, 5 июня 2003 года.