Белый сугроб

Сашка старательно полз к тому, что взрослые называли этажеркой. Ходить он ещё не мог, но ползал отменно: быстро и чётко выдерживая заданное невесть чем внутри него направление. Вообще ему без разницы было, куда ползти: лишь бы вперёд и к чему-нибудь. Так он решил освоить всё, что было вокруг, пока дома никого не было и, соответственно, никто не мог помешал его самостоятельной жизни.

– Аба-а, – сказал сам себе Сашка, рассматривая с интересом то, чего ему наконец удалось достичь. Высокая этажерка вздымалась, как показалось Сашке, до самого потолка. На каждой полочке лежало что-то интересное, но дотянуться было нельзя: высоко. Сашка разочарованно окинул своим любопытным взглядом эту первую в жизни «сокровищницу», до которой дополз, и тут вдруг заметил на нижней полке, почти у самого пола, огромный и длинный рулон бумаги, лежавший наискосок и, соответственно, далеко торчавший наружу. Он как бы сам напрашивался:

– Ну, вот оно, то первое, что ты наконец можешь взять. Ты первый раз в жизни сам решил сюда попасть и попал, сам тут так много всего увидел и вот теперь сам можешь взять. Хотя бы меня: ведь же другого всё равно не достать!

Всё это, сказанное выше невесть чьим голосом, мгновенно промелькнуло в голове и тотчас придало Сашке несокрушимую уверенность в необходимости и правильности дальнейших действий. Он, изо всех сил пыхтя, стащил рулон и стал его разворачивать. Но тот, оказавшись, как видно, совсем не расположенным к разворотам, не поддавался. Он, как живой, вырывался из рук и снова скатывался в привычную ему трубку, да к тому же и убегал куда-то по полу, так что Сашке приходилось всё время ловить и возвращать его к месту изучения, которое он организовал тут же, у этажерки. В конце концов Сашка стал уставать и сердиться на непослушный рулон. Так и не развернув его, Сашка сердито стукнул изо всех сил по нему своим малюсеньким кулачком левой руки, а правой резко рванул к себе один из краёв рулона. В рванувшей руке, издав шуршаще-бурчащий звук, остался белый клочок бумаги с неровными краями по одной из сторон. Сашка от неожиданности замер и стал внимательно разглядывать первый в жизни клочок со всех сторон. Он не спеша порвал его, теперь обеими ручонками, пополам и, насладившись повторившимся шуршаще-бурчавшим звуком, бросил на пол, зачарованно наблюдая, как два мелких клочка бесшумно упали и легли рядом. Однажды, когда мать, держа его на руках, подошла к окну, он видел что-то похожее за стеклом. Мать, перехватив его взгляд, сказала тогда, что это снег. Что вот он падает, и появляются сугробы. Большие и белые…

На улицу Сашку одного, понятное дело, и не собирался пока никто пускать. Но мысль создать тут и прямо сейчас свой собственный сугроб обрадовала Сашку так, что он даже засмеялся от радости. Он сейчас сам сделает себе тут сугроб! Сам!

Прежде всего рулон, уже не разворачивая, Сашка с трудом, но порвал на две больших части. Делал это не торопясь, внимательно и с наслаждением вслушиваясь в уже знакомый и понравившийся ему звук. Затем он каждую из частей рвал ещё и ещё: пока в конце концов, через довольно долгое время, вблизи этажерки не появился самый настоящий, большой и белый, сугроб из прекратившего свою жизнь рулона.

Когда последний мелкий клочок упал на самую вершину «сугроба», Сашка, торжествуя, взглянул на первое в жизни «произведение искусства» и понял, что это хорошо. Он – молодец! Впрочем… Тут Сашка вспомнил, что мать, рассказывая ему о тех сугробах, которые за окном, обратила внимание на то, что кое-где у этих белых холмов были видны неровные желтоватые пятна. Она ему тогда объяснила, что «это собачки, писают, нехорошие такие».

Сашка, держась за стенку медленно встал на слегка дрожавшие ножки и…, прицелившись, выпустил струйку прямо в сугроб. Тот несколько просел и пожелтел там, куда влилась «последняя мысль» творца. Теперь уже Сашка точно знал: работа завершена. Первая в его жизни…

…Отец, вернувшийся в тот день первым и заставший Сашку в комнате с этажеркой, сразу заподозрил неладное. Быстро разувшись и раздевшись с улицы, он почти подбежал к сидевшему на полу наследнику и, увидев пустую нижнюю полку, рядом с которой возвышался сугроб бумаги, понял всё. И перво-наперво – то, что взбучка его по месту работы ждёт небывалая: чертёж конструкции нового гаража, буквально вчера законченный и практически безупречный, готовый к утверждению директором предприятия, единственный и неповторимый экземпляр которого готовился им в течение многих месяцев, вручную (с логарифмической линейкой, карандашом и рейсфедером), бессонными ночами и убитыми выходными днями… Всё это теперь не имело никакого значения и никакому восстановлению, конечно, не подлежало. То был конец и взлелеянной надежде молодого инженера-механика на премию и повышение по службе. Такой печальный урок, один из первых серьёзных в семейной жизни, он, с его слов, запомнил до конца дней.

На всю жизнь запомнил этот «сугроб» и Сашка. И не потому лишь, как он сам оценил своё создание, а и потому, как звонко и больно шлёпала крутая отцовская ладонь по голому Сашкиному «предножью» и как ревел он, уползая куда-то по полу, а его тащили за правую ногу назад и шлёпали, шлёпали, шлёпали… И потому ещё, как позже, увидев надолго раскрасневшуюся часть Сашки, мать долго и громко ругалась с отцом, сурово осудив лишь того, кто неосмотрительно положил чертёж на нижнюю полку и даже не запер при этом дверь в комнату, где стояла высокая этажерка с длинным белым рулоном.