Февраль

Февраль наползал медленно, тягуче, и в этом было что-то болезненное. Не было ни привычных поземок, ни натужно воющего ветра. Было тихо, но в тишине этой висела странная горечь. Так горько бывает порой деятельным родителям, когда дети успешно строят свою жизнь и уже не нуждаются ни в их помощи, ни в советах. Февраль – огрызок года, последняя ступенька зимы, зажатая между двух великанов – январем и мартом, будто чувствовал свою ущербность и входил украдчиво, бочком, словно извинялся: «Ну, что поделать, порядок такой, я ненадолго, не волнуйтесь, пожалуйста».

С приходом февраля Анатолию Львовичу становилось неуютно. Он не любил это время - еще не тревоги, но предтечи чего-то тревожного. Часто вспоминалась ему покойница жена, ее неслышная походка, неброские черты лица, словно Творец начал работу над ее образом, а потом вдруг заскучал или испугался размаха собственной задумки, и оттого облик получился неприметным. Но жена Галина была тихой, и имя в переводе означает «тихая», и пожалуй, в этой тишине и незаметности было ее главное достоинство. Она умела не докучать, раз и навсегда смирившись с тем, что ей никогда не быть главной в сердце мужа, отданному другой женщине. Анатолий Львович и женился-то на ней, чтобы забыть ту, Единственную. Забыть не получилось, и когда Галина окончательно поняла это, то с достоинством замкнулась, неся в себе свою боль, и Анатолий Львович оценил скромное мужество. Так и прожили рядом, но каждый сам по себе, и всегда меж ними была Ариадна, неописуемо яркая, смеющаяся. «Куничка», - вспомнил Анатолий Львович шутливое ее прозвище. В облике Ариадны действительно было что-то кунье: внимательная роскось миндалевидных глаз, гибкое изящное тело и богатые красно-каштановые волосы.

Он женился на Галине, когда Ариадна внезапно, не объяснившись с ним, вышла замуж за однокурсника Павла Толмачева - одутловатого, рыхлого парня, начинающего лысеть. Кто поймет женское сердце, да еще сердце красавицы? Может, боялась, что со временем рядом с щеголеватой броской красотой Анатолия, померкнет ее собственная, что не быть ей вечной королевой при герцоге-муже, а наоборот, он станет королем при герцогине-жене?! Анатолий был из тех мужчин, чья красота расцветает со временем, приобретая благородство и утонченность облика. От прапрадеда Анатоллы - какого-то восточного князя - достались Анатолию и имя, и тонкие сухие черты, и порывистость характера, и темные неласковые глаза.

Он пытался объясниться с Ариадной, решить все четко и твердо, не веря даже в намек какого-либо ее чувства к Павлу, но и она оказалась твердокаменного замесу. «Нет и нет! Вышла замуж и весь сказ! Будь счастлив и не мешай нам». Воспитывала ее тетка по отцу - женщина суровая и немногословная, и от нее не добился Анатолий объяснений. «Оставь их, не мешай», - говорила она, твердо глядя в глаза парню, и ни один мускул не дрожал на белом ее лице.

А потом Ариадна с благоверным уехали в какую-то тьмутаракань и след их окончательно потерялся. Анатолий к тому времени уже был женат, вскоре родился сын - Славочка, Славик - и Галина всю себя посвятила малышу, надышаться на него не могла. Анатолий был ей благодарен за деликатность и приветливость, за то, что создала ему семью и подарила сына, и старался делать для них все, что было в его силах. Но медноволосая, темноглазая Ариадна так и лежала, свернувшись куничкой на донышке его сердца, и уютно же было ей, чертовке, в этом живом гнезде!

Уж как хотел, втайне мечтал Анатолий о дочке, чтобы похожа была на Ариадну и нравом, и статью, но Галина словно и не шестым, а каким-то восемнадцатым чувством, звериной женской тоской своей учуяла эту его боль по Той, и после Славика наотрез отказалась рожать. Ссылалась на какие-то извечные женские проблемы, на то, что не время еще, что достаток в семье небольшой, что ребенок болеет, и все это была ложь. А правда была в маленькой жалкой мести незаметной женщины другой - Любимой, Яркой, Единственной и ему – страстно желавшему получить осколок своей любви, получить его от нее - нелюбимой жены для забытья.

Сын получился полным, мучнисто-бледным, с вечно оттопыренной пухлой нижней губой и странным образом напоминал Пашку Толмачева. И хоть понимал Анатолий, что сын пошел в породу жены – был вылитый тесть, но мерещилась в этой игре природы некая злорадная усмешка судьбы. Нет Ариадны, нет медноволосой, нежношерстой Кунички - нет и не будет! - а есть студенистая масса Пашки Толмачева с рыбьими глазами! Вот она - все время перед глазами, твоя кровиночка, и ничего ты с этим не сделаешь, и - вот тебе, вот тебе, вот тебе, сухопарый щеголь Анатолий! – расти его, люби его и тоскуй об Ариадне! Что?! Получил, крас-с-савец?!

А потом сын женился, привел в дом расторопную, быстроглазую Нину, и Галина как-то сразу сникла. Отныне и сердце сына не принадлежало ей. Поначалу пыталась взять кулинарными талантами, но Нина (даром, что была молода) оказалась хозяйкой отменной. Так и летала по дому: соленья, варенья, блюда всевозможные, торты, пирожки, да не простые, а затейливо украшенные, какими бесконечными травками-пряностями сдобренные, так что и за уши от стола не оттащишь! А уж скатерки, салфетки, подушки, свитера, игрушки, вывязанные ее руками! «Пульхерия Ивановна», - так однажды в шутку назвал Анатолий невестку за сходство с домовитой гоголевской героиней, но встретив недоуменный ее взгляд, осекся. Слишком уж много было молодой нетерпимой ретивости во взоре Нины, слишком явное – аж полыхали глаза! – желание утвердиться во всем, что непонятно было, как хозяйственные таланты старосветской помещицы осенили эту современную молодую женщину с вечно обгрызенными ногтями.

После рождения близнецов-внуков, Галина было воспряла, пытаясь быть нужной, но матери с излишком хватало на все. Расцвела Нина после родов. И энергия била через край. Все успевала огонь-девка, и этим сводила на нет все старания безответной свекрови. Галина смирилась. Время ее маленьких женских отмщений прошло, а в сердце мужа - по-прежнему Ариадна, в сердце сына и в доме – Нина, и для внуков – главные мать и дед. И отец. Впрочем, находила она себе утешение в том, что именно ей выпало стать законной женой Анатолия и создать ему семью. Но утешение было слабым и все чаще, вглядываясь ночью в профиль спящего мужа, она с болью и удивленной завистью думала об Ариадне: «И надо же, как повезло змее!» и отблеск чужого счастья ложился на бледные щеки.

Умерла она так же тихо и незаметно как жила, за день до своего рождения – 12 февраля. Застилала кровать и вдруг негромко вскрикнула, повалившись на бок. Отказало изработанное сердце.

Нина на поминках расстаралась. Соседи и родственники только и ахали, и говорили Анатолию, что дай Бог всякому так пожить, и такую невестку-хозяйку иметь в доме, и что он, Анатолий, будет за семьей сына как за каменной стеной. Ну и как водится, желали ему долгих лет, чтоб на внуков глядел-радовался, растил их и был им за деда и за бабку, потому как Ниночка – сирота круглая, детдомовская, и просто счастье, что всякое дело у нее в руках спорится.

Анатолий кланялся, благодарил, а сам думал: «Вот была птица-Галина; из отпущенных ей пятидесяти семи лет, тридцать четыре года прожила со мной, а вроде бы и не была». И вспомнить нечего. Все мысли занимала Ариадна. И может, уже ничего не осталось от той медношерстой куньеглазой чаровницы - оплыла, расползлась, наверное, как квашня, а в сердце живет она - тех далеких лет, незабвенная. И совестно перед женой недолюбленной, да полно! – никогда не любил, не баловал лаской, не обижал, правда, но даже и не замечал порой, а ведь была, жила, дышала и никогда не помыслила ни о ком, кроме него. Может, просто любила? Любит же он Ариадну, вернее, уже тот далекий образ ее. Но не верил после ослиного ариадниного: «Нет и нет! Вышла замуж и весь сказ!» - в женскую любовь, не хотел верить. Любить может только Ариадна, смеющаяся Куничка его, а если она не любит, то и никто не может.

Через год с небольшим после смерти жены, невестка подсела к нему и как бы невзначай уронила:

- Анатолий Львович, мы вот тут что хотели попросить... Славик все стесняется вам сказать. Мальчики растут, занятий в школе много, а они с нами ютятся в одной комнате. А у вас и комната светлая, и кровати две поместятся, и письменный стол, и полки.

- А мне куда же? – удивленно спросил свекор.

- А мы придумали! Знаете, как хорошо будет! Мы кухню перенесем в ванную, а на кухню поставим ваш диван. Вы же все равно почти все время на кухне, читаете, тепло здесь. В комнату только спать приходите. Какая вам разница?

- Как это? Погоди, я не понял. Как это: кухню в ванную?

- Да очень просто! На кухне останется только мойка, а газовую плиту и стиралку вынесем в ванную. Я уже с мастером знакомым договорилась, он сделает подводку недорого.

- Готовить в ванной?!

- А что такого? Да не волнуйтесь вы! Все будет тип-топ! Готовлю я, мне это сподручнее. Поставлю что-нибудь, пока кипит-варится, побегу что-нибудь другое делать. А если кто умыться хочет, так можно и на кухне, то есть у вас.

- А купаться?

- Так это потерпеть можно. Как сварю-сготовлю, сразу же можно и мыться.

В проеме двери появился сын. Его лицо и вся большая мешкообразная фигура выражали нерешительность.

- Папа, ну, если честно. Квартиру покупать нет возможности, дети растут, ты сам понимаешь…

- Я, конечно, понимаю, но почему бы не вынести кухню, к примеру, на балкон? Он застеклен, там вполне можно уместить и газовую плиту, и мойку.

- Нет, что вы! – ласково отрезала невестка. - Там у меня шкафы с соленьем-вареньем. Вы же сами их любите, за зиму все съедается, а куда я все банки-склянки складывать буду? Если бы еще гараж был, - вздохнула она. – Кстати, Славочка, ты не забыл? В это воскресенье едем на лесополосу. Опята появились. Я хочу намариновать, как вы любите, Анатолий Львович, с гвоздикой и мускатным орехом.

- Нет, я не забыл. Только может, позже поедем? Воскресенье, поспать хочется. В шесть утра тяжело вставать.

- Славуня, потом поспишь, сначала запасы надо сделать. Ну, так как же, Анатолий Львович?

- Деда! – в комнату влетели два десятилетних молодца – одинаковых с лица, две веточки, болезненно приросшие к сердцу после Ариадны – внуки Борис и Глеб. – Деда-а-а, куда сегодня пойдем?

- Хорошо. Я согласен. Чем мне помочь вам?

- Ой, нет, спасибо большое, ничего не надо, мы сами все сделаем. Диван ваш в противоположном мойке углу поставим, там и тепло, и хорошо. Я уже все обмерила, все поместится великолепно! Честно, вам там будет удобно! Александр Львович, я оладушек яблочных напекла, ваших любимых, идите завтракать!..

И потом он смотрел, как невестка с сыном снимала занавески, перетаскивала их с Галиной книжные полки и раскладной диван на кухню, как после него на паркете и на стене остались сиротливые темные пятна, и комната сразу стала нежилой, и голоса отскакивали от пустых стен, словно свет от глаз слепцов…

…И вот теперь снова февраль. И вот уже год как он живет на кухне. За стеной, в их бывшей с женой комнате, шумят внуки, в ванной на плите что-то скворчит и булькает, немного располневшая, но по-прежнему энергичная невестка бегает по дому и зычным голосом отдает команды. И память об Ариадне все так же приходит к нему в неизменном облике сына, по злорадной усмешке судьбы похожим на ненавистного мужа любимой женщины, где-то живущей в своей тьмутаракани. Живущей ли?.. Где ты, Куничка?! Как неуютно на сердце…

- Анатолий Львович, вы встаете? – голос невестки был резким. – Дети умыться хотят, а тут у меня печенка жарится, отойти не могу!

 

- Что? Анатолий Львович, вы меня слышите? Дети умыться хотят! Вы чего там бормочете?

- Я встаю, Нина. Это Верлен.

- Чего?

- Ничего, Нина. Встаю, встаю…