Недолгое прощание

Холод пришел этой осенью рано. Лета, как такового, тоже не было, а вот промозглая погода установилась с начала октября. Дождь, подкрепляемый ледяным ветром, лил с ночи до утра. Листья опали с деревьев, и голые остовы стволов пальцами тянулись к серому небу с мольбой. Автобусную остановку тоже заливало, и не спасал даже пластиковый навес. Вика стояла, оперевшись о жестяную боковую стенку, и смотрела на огни пролетающих машин. Эта вечерняя поездка к матери на другой конец города уже стала её ежедневной привычкой. Муж, садившийся ужинать в одиночестве, не упрекал её за эти отлучки, но когда Вика возвращалась домой, он продолжал смотреть футбол по телевизору, а на кухне её ждал холодный ужин и гора немытой посуды в раковине.

То, что с мамой твориться что-то неладное, она стала замечать еще два года назад. С тех пор, как пропал отец, прошло уже двадцать лет. Папа работал сварщиком, и часто уезжал в командировки на «север», монтировать какие-то трубопроводы. Доход был хороший, но, из-за постоянного отсутствия, весь груз воспитания маленькой егозы лёг на плечи мамы. Приходившие письма с вложенными фотографиями мама зачитывала вслух, иногда по несколько раз. Папа рассказывал, в каких красивых местах он побывал, как видел медведя в тайге, про жуткое северное сияние. Но однажды поток писем иссяк. Валентина сперва не беспокоилась, мало ли, перевели бригаду на новое место, а оттуда, кто его знает, сколько письма идут. Но через месяц, и она бросилась искать по инстанциям и кабинетам, но везде только разводили руками. Вика хорошо помнила, как её ещё маленькую отвёз незнакомый дядечка к бабушке в деревню, а мама рванула к последнему месту работы отца, купив на оставшиеся сбережения билет на самолёт. Там ей сообщили, что бригада расформирована, и все работники разъехались по домам. Поиски, обращения в милицию, объявления в газетах ничего не дали. Она вернулась домой подавленная и постаревшая, как будто вся её прежняя красота, осталась в этой поездке на север. Но в состоянии полного безразличия Валентина находилась недолго. Она нашла новую работу и взялась за воспитание и обучение дочери с удвоенной силой, выжимая из неё «всю дурь», как она говорила. Это помогло Вике хорошо закончить школу и поступить в институт. Мама время от времени доставала коробку с письмами и фото, но с каждым годом всё реже и реже.

И вот, два года назад, когда Вика пришла к маме в гости на чай, она застала Валентину Петровну за разложенным перед ней содержимым пыльной коробки, что была убрана в антресоль за ненадобностью. Мать подняла на неё блестящие от слёз глаза:

‒ Представляешь, встретила Сережу сегодня, а он меня как будто не узнал! Я ему кричала, кричала… А он сел в машину и уехал! Ну может на работе задержался? Подождём вместе, вдруг скоро придёт?

Вика села рядом и обняла маму за плечи. Непрошенная слеза забилась в уголке глаза и не стесняясь потекла по щеке. На кухне свистел закипевший чайник, а прежняя размеренная жизнь неслась под откос.

Вскоре Валентину уволили с работы: внимательность стала не та, и в документах горой нарастали многочисленные ошибки. Дома она всё чаще сидела у окна и смотрела на улицу или читала письма отца, перебирая старые фото. В магазин за продуктами стала ходить Вика, так как по растерянности мама часто оставляла сдачу на кассе. Всё чаще мать встречала её с радостной новостью, что видела на улице Серёжу, но он всё никак не придёт с работы вовремя.

Вика попросила мужа узнать через знакомого в милиции о судьбе отца, может хоть это вернёт мать в прежнее состояние. Андрей обещал спросить, но иллюзий по поводу результатов поиска информации не питал, ведь прошло уже двадцать лет. Время шло неделя за неделей, месяц за месяцем, но из милиции ни слова, ни полслова.

Привычно прикупив в магазине всё необходимое, Вика свернула в переулок к дому, где прошло её детство, и тут сердце кольнуло нехорошее предчувствие. Она подняла глаза и обмерла ‒ ни одно окно в квартире мамы не светилось. Мокрый асфальт скользил под ногами, лестница, дрожащий ключ, не желал входить в скважину в непослушных руках. Вика бросила продукты в прихожей и заскочила в зал, включая свет:

‒ Мама! Мама?!

В зале было пусто, лишь на диване привычно разложены желтоватые листы писем. Девушка забежала в ванную ‒ никого! С порога кухни был виден только одинокий тапок на ноге. Мама лежала лицом вниз. Нет, нет! Вика упала на колени и попыталась приподнять её, но руки ослабли, и она только перевернула холодеющее тело на спину.

‒ Только держись, мамочка, я тебя прошу! Я сейчас!

Вика бросилась в прихожую и схватилась за трубку. Слёзы мешали, но она набрала «скорую» и дрожащим голосом продиктовала адрес.

 

Маму выносили на носилках из подъезда. Лицо её было бледным и каким-то каменным в свете уличного фонаря.

‒ Я понимаю, конечно, что так не делают! Но вы сами подумайте. ‒ врач в красной куртке с чемоданчиком в руке смотрел прямо на Вику: ‒ Сначала инфаркт, теперь инсульт! А тут еще и расстройства памяти. В клинике ей будет лучше.

Девушка ёжилась в одном свитере на ветру и потягивала тонкую сигарету сжатыми в полоску губами:

‒ А вы, как бы поступили на моём месте? ‒ она зло швырнула окурок в урну.

‒ Ну, как знаете… ‒ врач развернулся и пошел к машине. Двери «скорой» хлопнули, и она покатилась к выезду со двора.

Вика зашла в квартиру и стала собирать в сумку вещи, которые нужны для мамы в больнице. Открыв шкаф, она обнаружила комплекты выстиранной и выглаженной одежды, знакомые клетчатые рубахи и майки, которые мать порывалась сдать на тряпки, но всё откладывала это дело. Брюки с выведенными стрелками рядком висели на вешалках. Захотелось прямо сесть и рыдать, рыдать… «Мамулечка моя, мамулечка, мамочка, мамочка. Ну что мне сделать, чтобы этот кошмар закончился? Чтобы ты опять посмотрела на меня, как в детстве: «А кто это у нас раскис? Мы же с тобой подружки, расскажи мне всё!»

Вика отёрла холодные щёки тыльной стороной ладони и, закинув махровое полотенце, застегнула сумку. «Так, теперь Андрею позвонить, предупредить, что ночевать сегодня буду в больнице». Она набрала номер и трубку тут же сняли:

‒ Ну, ты где пропала! ‒ не давая ей вставить слово, затараторил супруг, ‒ Артём звонил…

‒ Маму в больницу забрали, я сегодня там ночевать буду… Постой, какой Артём?

‒ Да из милиции который! Нашли вашего отца…

В трубке повисло молчание.

‒ Слушай, а с мамой что-то серьёзное?

‒ Инсульт, еле откачали. На скорой увезли во вторую центральную…

На той стороне провода как будто что-то упало:

‒ Вот дурак, вот дурак!..

‒ Ты чего? ‒ Вика не поняла, кому он это говорит.

‒ Он же меня на работе нашел. Я ему и сказал туда позвонить, ну, Валентине Петровне! Новость сообщить! Я же не знал, Вик, я же не хотел…

Голос Андрея стал непривычно звонким, и Вика поняла, что тот и сам готов паниковать, что несколько вернуло её в чувства:

‒ Ладно, дай номер этого Артёма. Поздно уже, но я должна позвонить.

‒ Записывай…

Номер простой, домашний. Лишь бы не ушел никуда…

 

Папу она помнила плохо, как-то по частям. Помнила надёжные крепкие руки с широченными ладонями, что подбрасывали её под потолок. Помнила улыбку. Помнила, как он катал её на раме велосипеда, как водил в парк на карусели. Или это было только её воображение, что рисовало картинки счастливого детства, украденного так внезапно. И сейчас она представила, как этот такой родной человек, который совсем не изменился, уже практически стоит на пороге, извиняясь, разводит руками, а она готова кинуться ему на шею, готова целовать его в щёки, лишь бы он избавил маму и её от этого кошмара, что длится двадцать лет…

Артём был сонным и говорил, будто с набитым ватой ртом. Папа жил в районном центре, недалеко от места последней командировки. У него жена и двое детей. Домашний телефон нужен? Нужен…

Опять гудки, невыносимо долгие, тревожные, как завывание сирен. Трубку подняли:

‒ Алло, слушаю! ‒ не таким она представляла этот голос, сиплый с хрипотцой, уставший и надломленный. Что ему сказать, что?.. Что мама все глаза выплакала ночами, когда думала, что дочь спит. Что на неё пальцем тыкали в классе, как на безотцовщину. Что мама заболела…

‒ Папа, здравствуй…

‒ Вас плохо слышно, говорите громче...

‒ Папа, это Вика, здравствуй! ‒ сказала она уверенно, четко произнося каждое слово. Стало так тихо, будто во всем мире выключили все звуки.

‒ Вика! Откуда ты?.. ‒ папа шептал, и уже можно было с трудом разобрать, что он сам говорит. ‒ Я… Нет, нет! Это с работы, опять у них ЧП.

Это он сказал куда-то в сторону.

‒ Папа, почему?.. ‒ Вика уже не могла сдерживать рыдание. ‒ Почему, ты нам так был нужен…

‒ Давай созвонимся позже, я тебе объясню… Жизнь не такая простая, дочка, да ты и сама уже взрослая, понимаешь…

‒ Понимаю? Понимаю… ‒ слёзы высыхали сами собой. ‒ Всё понимаю. Мама в больницу попала, очень плохо с ней. Ты приедешь?

Молчание, такое долгое. О чем он сейчас думает?

‒ Не могу. Сама пойми: работа, семья у меня…

Вика хотела спросить: «А мы ‒ не семья?». Бросила короткое «прощай» и повесила трубку.

В груди было холодно и пусто. А еще была обида. Не за себя, за маму, которая ждала всё это время, которая надеялась, которая довела себя… Прощай папа… Она решила, что сегодня же отнесёт все его вещи на помойку, до того, как поедет в больницу. И этот семейный портрет на стене, не место ему там! Прощай!.. И эти письма, и фото. Вика схватила их, рвала, рвала на мелкие кусочки, на которые разрывалось и её собственное сердце, не способное исцелиться потоком слёз.

‒ Будь ты!..

Вика распахнула окно, и её обдало холодным октябрьским ветром с каплями дождя. Она подхватила коробку с обрывками ничего не значащей бумаги и швырнула в открытую пасть ночи. –

‒ Прощай папа! Прощай…