Расторопша

Монолог. Сочинение

- ...Такой на меня страх, такой-то на меня страх! Точно я стою над пропастью, и меня кто-то туда толкает, а удержаться мне не за что.
- Что с тобой? Здорова ли ты? (с)

Если закрыть глаза и, легонько скользя ладонью, провести по старой кирпичной стене, не думая ни о чём, снова и снова... можно почувствовать огрубелую спину дракона.

Чуть надавить на шрамы. Отзовутся стоном.

В этот момент, мысли исчезнут, они не нужны уже, им не удержаться, облезут краской на раме. А ты должна быть готова не поддаться испугу, одной рукой вцепиться в побитую ветрами чешую хвоста драконьего, стоя на краю подоконника, а другой, не отпускать фрамугу перепончатого крыла.

Когда?

Когда дракон пригнётся и захочет взлететь. Ведь он, этот дракон, будет метаться в цепях гравитации, грозиться и молить, скрипя зубами в шаткой раме ржавыми петлями ветхими. Обещать, что, если отпустишь, позволишь расправить крылья, то с дребезгом звонким унесёт на своих перепонках от всего, что здесь опостылело.

Если удержаться и ему не верить, открыть глаза, посмотреть назад, увидишь двери к самой себе, где... Где ты без дракона есть, а его без тебя нет.

Но для этого, надо пережить тот момент.

Такое может вдруг случиться с нами - к тебе явлюсь видением во сне. Коснусь небритых щёк губами, и стану от стыда краснеть, что долго не могла найти дорогу, плутала, как слепая, в поисках тебя. Скажу, не открывай глаза, попробуй прожить мгновенье, вспомнив, как любя, меня ты называл. Попробуй... Вспомни. И не ходи туда, где рыхлая земля.

Она знала давно, в этом воплощении или ещё раньше, что он её слышит. То шорох бумаги с вощением, для искусственных цветов, этюд музыкальный безвкусный, но и без фальши. Слышит в ней возню кошки и мыши, а то... тревожный стук голой ветки каштана в окно. Он её слушает постоянно, все перетекания мыслей в полупустом стакане.

Но сейчас, в больничной палате, ей стало безотчётно страшно от того, что он, окаянный, впервые сам заговорил. Вообразил себя виноватым и недооценённым. И это при её-то жизни.

Бормотал, что в крыльях нет проку. И дело не в пороках, и не в том, что их с ней проклял кто-то. Бубнил, что он не рохля, и что она цыплячьего веса, что крест не плуг, чтоб цепляться за землю... про приговор с пожизненным сроком на нелётную погоду.

Она слушала, пыталась внемлить, а получалось бредить:

- Ты, персональный надзиратель мой. Я принимаю эту данность. Шаг влево, вправо... да, как пожелаешь. По прямой? Иду по прямой. И всякий раз - крайность.

Я приземлённая настолько, что даже во сне ворочаюсь, извиваюсь, но не летаю... Налеталась, теперь я страус. Мы оба знаем, что такое клетка, и что она не рассосётся, как йодовая сетка. Поэтому сиди в ней тихо, и не шурши... перьями по брусчатке моей души.

Для меня не важно, в каком ты там ранге. Зачем мне, на кой?

Мы воспарим лишь прахом, пеплом... пылью, которую вскоре выльют в премудрые воды какой-нибудь "ганги".

В этой, нехитрой моей вере, нас прибьёт к берегам Пондишери приливной волной. Я стану другой, ты станешь другим. Слиняют перья, отрастишь плавники, а вместо клетки - аквариум - мировой океан.

Устала, остальное придумай сам. Что-нибудь правдивее лжи, а у меня, прости, постельный режим.