Дневник читателя

Николай Иванович Хрипков


Любое чтение может быть либо критическим, либо некритическим. Последнее: когда читатель проглатывает очередную книжку, исходя лишь из принципа: нравится – не нравится. Нравится потому, что было интересно читать, захватывающий сюжет, время пролетело незаметно. Дочитал последнюю страницу и забыл о книге. Это называют «жвачкой для глаз», которая ничего не дает ни сердцу, ни уму.  Некритическое отношение – это всего-навсего времяпрепровождение. Один смотрит с дивана телевизор, у другого боулинг, третий проглатывает книжки, что стало для него такой же привычкой, как лежание перед телевизором для первого. Никого и ничего не будем осуждать. Для этого существуют члены семьи, начальство и бдительная общественность.

На такого читателя работает целая индустрия стряпчих любовных, детективных, фэнтезийных  романов, издателей их и армии рекламщиков, которые даже черта могут раскрутить и представить таким симпатичным белым и пушистым ангелочком. Серьезного и ответственного читателя подготовить невозможно, если он сам для этого не готов.

В сторонку отодвигаем тонны этой бумажной, но высокодоходной писанины и обратимся к другому типу читателей и к литературе, которую он выбирает и которая его выбирает. Да-да! Именно выбирает. Недаром в аннотации пишут: книга предназначена для такой-то и такой аудитории.

Слова «критика», «критический» отнюдь не означают охаивания всего и вся, поиск недостатков и очернение автора. Это называется другим словом «пасквиль». Древнегреческое слово «критика» означает «анализ, разбор». То есть нечто вполне нейтральное.

И поэтому верное толкование выражения «подвергнуть критике» означает беспристрастный разбор чего-то, как оно устроено, что там хорошо, а что есть нехорошо, какие приемы использовал создатель и т.д.  Могут быть рекомендации автору: вот это бы надо так, а вот это этак. И вывод: стоящая ли это вещь или так себе бесполезная безделушка, а может быть, и вредная, так что лучше не надо и в руки ее брать. Критика не включает никакого изначального негативного отношения к объекту, вроде как, разделать в пух и прах, чтобы жизнь не казалась медом. Хотя, конечно, часто занимается этим, порой совершенно несправедливо.

Критик не должен руководствоваться эмоциональным восприятием «нравится – не нравится». Мне не нравится, значит, всем должно не нравится. А тот, кому нравится, тот… пик! Пик! Пик! От него читатель ожидает прежде всего объективности.

Однако это совсем не значит, что критик, имеющий дело с произведениями искусства, должен быть совершенно бесстрастным – «а ты такой холодный, как айсберг в океане». Да и невозможно художественное произведение воспринимать только рационально.

Литературная критика – это особый вид художественной литературы. Хотя широко бытует мнение, что это такая домашняя прислуга: принеси – подай, посудачь за спиной господ. Литературный критик не может не быть литературоведом, то есть ученым, специалистом по теории литературы. Только при этом условии он может дать взвешенную оценку.

Литературная критика – это симбиоз художественного творчества и науки. Но всё же это жанр художественной литературы, а не вид научного исследования, где не допустимы субъективные оценки, эмоции автора и всякого рода лирические отступления.  Разные жанры художественной критики предназначены для читателя художественной литературы, а не для научного сообщества. То, что это так, можно убедиться, обратившись к творчеству лучших литературных критиков и писателей, которые активно занимались литературной критикой: Корнея Чуковского, Максима Горького, Бориса Пастернака и др. Вообще писатель, который не бывает время от времени литературным критиком, вряд ли стоящий писатель.

Главная задача писателя – заинтересовать, увлечь своим произведением. У литературного критика та же самая цель, поэтому во многом арсенал художественных средств у тех и у других совпадает.  Критик должен убедить читателя, что данное произведение обязательно надо прочитать. Хотя может быть и противоположная задача: отвратить читателя от какого-то произведения, доказать ему, что вот этого не стоит и в руки брать из-за низких художественных качеств или вообще отсутствия оных, антигуманной направленности, нарушения уголовного законодательства, дурного вкуса автора и пр. Но зачастую отрицательная оценка только способствует росту скандальной славы автора.

Любой человек, разбирающийся в особенностях художественного творчества, возразит, что никак литературная критика не может быть причислена к художественной литературе, поскольку специфика этой литературы в создании художественных образов, автор мыслит образами и создает их, т.е. конкретные, предметные, овеществленные картины бытия, разумеется, стремясь отобразить в них типические черты действительности.  Критик же (вот никак не хотел, а получилось в рифму) – прежде всего аналитик, то есть он анализирует, расчленяет, препарирует целое. Как студент-биолог скальпелем режет лягушку, чтобы посмотреть, что у нее там внутри.  Посмотреть-то он посмотрит, да вот только живую лягушку умертвит. Мы-то с вами прекрасно знаем, что художественный образ может существовать только как некое целое, нерасчленимое, а под скальпелем он лишается жизни и перестает быть образом. И поэтому ученикам становится и скучно и грустно, когда учитель требует от них проанализировать их любимое произведение.

Такой продукт можно смело отправлять в морг, куда читатель (понятно, из-за какого чувства) уже не последует за литературным критиком, если, конечно, не страдает извращенным любопытством. Да и порой такой анализ отбивает охоту обратиться к самому произведению.

Но это не так! Далеко не так! И писатели, особенно прошлых столетий, отличались особой тягой к подробнейшему описательству, касалось ли это персонажей, пейзажей или интерьеров. Прежде чем тот или иной персонаж появится на сцене, откроет рот и производить какие-либо движения, следовало мельчайшее описание его внешности, какие у него волосы, форма лица, носа, рта, какова его комплекция, рост, походка, как он одевается, какой у него характер и темперамент, привычки, что он любит и что он терпеть не может…Но сначала родословная! Уже хорошо, если не от сотворения мира, а про бабушек и дедушек, а тем паче про родителей это уж непременнейшим образом, без этого никак. На несколько страниц следовал рассказ о предыдущей жизни героя, как он появился на белый свет, как прошли его детство, отрочество и юность до того самого момента, пока он не появился на сцене романа. Читатель должен знать о нем больше, чем о самом себе. Естественно, описание населенного пункта, который осчастливил герой своим проживанием, дома (дворца, замка, избушки на курьих ножках), где он живет, комнат и закоулков этого дома, интерьеров и приусадебного участка. Может быть, я что-то упустил. Читатель может снять с полки любой роман восемнадцатого, да и немалое количество романов девятнадцатого века и дополнить мой список. Кстати, может возникнуть желание перечитать давно забытое прошлое.  Нетерпеливые читатели-торопыги после энной страницы захлопывают книгу и больше не берут ее в руки, время от времени позволяя себе стереть пыль с корешков нечитанных книг. Они зря так поступают, поскольку после первого – второго десятка начальных страниц наконец-то начинает разворачиваться и закручиваться действие и порой так неожиданно и остро, что уже не отпускает нашего внимания, пока мы не дочитаем роман до последнего знака препинания, сожалея о том, что писатель не дожил до нашего времени, чтобы продолжить роман до серии.  Этот увлекательный сюжет разбавляется, а порой останавливается, когда на сцене появляется очередной персонаж или автор впадает в лирическое отступление.  Действие может быть перенесено в другое место и тогда непременно последует детальное описание этого места. Вы же там не бывали, так вот хоть заочно посетите его. Тургенев прежде, чем приступить к написанию очередного романа, вел долгую подготовку к нему, заводил картотеку на каждого героя, где описывал всё, что приходило ему в голову касательно этого героя. И пока в его сознании не вырисовывалась картина романа во всех мельчайших подробностях, он не приступал к его написанию. Что касается изображения природы, то есть пейзажей, то тут художники, любящие пленэр, отдыхают. Большинство их быстрей напишут очередную картину, чем писатель завершит пейзаж, на фоне которого разворачивается очередное действие. Вспомните описание дуба в романе Льва Толстого «Война и мир»!

Писатели нашего времени считают такую манеру старомодной и почти никто, за редким исключением, не пользуется ей. Некоторые отделываются лишь названием места: ресторан «Шанхай», парк имени Горького, сибирская тайга…А если речь идет о герое, тоже лаконично; «высокий блондин в черном ботинке».

Дальше всё зависит от фантазии читателя. Поэтому режиссерам легко работать с современными текстами: берите любого актера с какой угодно внешностью, снимайте в любом месте и в любое время года.  С классикой такое не прокатит. Мало-мальски начитанный читатель, увидев сисястую Анну Каренину с накаченной силиконом губами в шортах и лабутенах, если уж это слишком чувствительный читатель, то тут же от отвращения бросится с позывами тошноты на унитаз. Или вспомните голливудскую экранизацию «Тихого Дона», где брутального Мелехова играет сусальный гомосексуалист…

Зачем весь этот рассказ? А затем, что художники-творцы никак не брезгуют пространными описаниями. А что это, как ни аналитический (сиречь критический) подход. Но, конечно же, это не научное описание, а художественное. Почитайте роман Эмиля Золя «Чрево Парижа»!  Первая часть – несколько десятков страниц — это детальное описание парижского рынка, изображение всех сторон его существования.  Недаром Карл Маркс писал, что, если вы хотите узнать историю Франции первой половины девятнадцатого века, то лучше всего почитать романы Бальзака, а не труды историков. Любой историк, если он не страшится обвинений в плагиате, может смело брать первую часть романа Золя и вставлять ее в свой научный трактат «Быт и нравы парижан XIXвека».  Читатель непременно оценит высококачественный стиль ученого, даже не заметив подмены. Если, конечно, он не знаком с романом Золя. А то… сами понимаете!

Теперь об образности. Литературный критик тоже создает образ произведения, о котором он пишет, автора, литературного направления или литературного факта.  Роман-эпопея – это огромная стереопанорама, которую за день не обойдешь и не просмотришь, и потребует это немалых наших усилий.  Рассказы Чехова – мгновенное впечатление. «На лунной дорожке блеснуло горлышко бутылки».  Всё! Этим чеховский пейзаж и ограничивается.  Больше ничего и не надо. Ясно, что летняя теплая ночь, а героям не спится и себя они изводят вечными вопросами и ближних своих мучают. Так и литературная критика не лишена образности, не может без нее.

Нужна или нет литературная критика, думаю об этом и говорить не стоит. Это одна из сторон художественного бытия.

Любой читатель, если он не бездумный глотатель книг, всегда выступает и в роли критика, оценивая достоинства и недостатки книги. Кто-то это делает на бессознательном уровне, кто-то пытается формулировать свои мысли и ощущения по поводу прочитанного.  А если он еще и записывает свои впечатления и размышления, то вот вам и получается литературная критика. Насколько высок или низок ее уровень это уже другой вопрос. Хороший учитель литератор требует и учит своих учеников вести читательские дневники.

Бытует мнение, что критик – это не состоявшийся писатель, но, по-моему, верно и обратное: писатель – это не состоявшийся критик. Одни ударились в детективы, боевики и любовные романы, потому что не могли отличить серьезной литературы от развлекательной, сформулировать и осмыслить глубинные основы бытия. Другие, читая серьезные книги, задумывались над их содержанием, прикидывали авторские идеи к современной жизни и героев переселяли в свое время, в иные обстоятельства и думали, что из этого получится. Но от воображаемой картинки до ее изложения на бумаге – дистанция огромного размера.

Как только они брались за перо, чтобы изложить свои мысли и наблюдения, у них получался набор малоинтересных фраз, который приводил их в отчаяние. С образным же видением и изложением у них было прекрасно. Герои под их пером оживали. Повествование у них получалось гораздо привлекательнее, чем самая короткая критическая статья, которая выглядела бледно и надуманно. Вероятно, когда они учились в школе, то написание сочинений по строго заданному плану, было для них настоящим мучением.

Писатели могут не читать других авторов. Уильям Фолкнер в своих лекциях по литературному мастерству даже советовал студентам не читать великих писателей, чтобы не попасть под их обаяние и не стать их слепыми подражателями. По крайней мере, говорил Фолкнер, особенно этого не стоит делать, когда пишешь очередное произведение.

Увлечешься Гоголем и будешь писать, как Гоголь. А с нас и одного Гоголя хватает! Как Гоголь уже никто писать не будет, а псевдо-Гоголь или вроде как Гоголь – это хуже сочинения восьмиклассницы «Как я провела лето», читать которое, кроме учительницы литературы, никто не решится. Великие писатели обладают таким свойством завораживать.

Иной род авторов, которые никаких других писателей не читают, будучи уверенными, что никто лучше их не писал, не пишет и не будет писать. А потому пусть у него учатся, а ему, гению, учиться ни у кого не стоит.  Читать худшее? К чему? Когда у тебя под рукой собственные шедевры, которые, впрочем, и сам автор перечитывать вряд ли будет. Они судят безапелляционно даже о том, чего в глаза не видели.

Критик должен читать. И читать не то, что ему нравится. А порой и то, что ему совершенно не нравится. Чаще всего случается именно так. Нужно разрыть кучу навоза, прежде чем найдешь жемчужину.

У многих, когда они услышат про литературного критика, тут же возникает ассоциация с мирским захребетником, который паразитирует на здоровом теле. Сам-то ничего не может создать, так присосался к живому организму и сосет соки. Талантливый человек созидает новое. А потому никогда не пойдет в литературную критику. В пасти у акул селятся маленькие такие рыбешки, которые остатки пищи доедают (кстати, выступая в роли зубной щетки), так вот и критики подобны этим рыбешкам. Акулами у них не получилось, так хоть кормиться будут возле акул.

Если вы попросите назвать современных писателей, то вам их назовут даже те, кто книг не читает после того, как успешно усвоил букварь. Пусть писатели не звезды шоу-бизнеса, но некоторые имена мелькают даже в телевизионной рекламе. Непременно это детективщики и детективщицы: Устинова, Донцова, Маринина… Пусть не обижаются те, кого я не назвал. Ничего личного. Для меня они все единым мирром мазаны. Но не скрою, кое-какая разница между ними имеется.

А литературных критиков? А тут стоп-кран! Многие даже не подозревают, что есть такая профессия. Если кто-то припомнит хотя бы одну фамилию, то это непременно человек с филологическим образованием. Девятнадцатый век, пожалуйста! Тут и неистовый Виссарион Белинский, и Чернышевский, и Добролюбов, и Писарев, и многие писатели баловались литературной критикой, нисколько не считая это дело зазорным. Пушкин основал «Литературную газету» и столько там статей опубликовал, ни одного более или менее заметного литературного явления не оставил без внимания.  А Гоголь, который даже написал статью о том, как преподавать географию в гимназиях! А Некрасов, успешный менеджер, журналист, издатель! Лев Толстой, Тургенев, Достоевский, ведший на протяжении многих лет «Дневник писателя». Из современных писателей, кроме Захара Прилепина, собравшего и опубликовавшего сборник своих критических заметок, что-то никто и не вспоминается. Конечно, пишут! Наверняка пишут! Но фактом литературной, а тем более общественной жизни это не становится. Не читать же критику на детективы?

В XIX веке литературная критика была общественной трибуной, с которой высказывали политические взгляды. И порой не литературный анализ, а настоящая публицистика присутствовала в статьях литературных критиков и писателей. Поэтому и популярность была необычайная. Кто такой Белинский? Революционный демократ! А Добролюбов? То же самое. И это было главным для читателя. Кто такой Тяпкин-Дяпкин, который пишет обзоры литературных новинок? Литературный критик. И не более того. А потому неинтересный широкой публике. Ну, что там у него? Достоинства и недостатки очередной публикации, пересказ сюжета вкратце. Вот, пожалуй, и всё! Кому это будет интересно из читающей публики? Свой долг Тяпкин-Ляпкин на том считает исполненным. Об его политических пристрастиях читатель не узнает никогда, если, конечно, он с ним лично не знаком. Не таких надо литературных критиков алчущим общественных проблем людям! Был жанр социально-психологического романа, и критика была социально ориентированной.

А потом публицистику и литературную критику развели. Вот тебе публицистика! Звякай там оружием, звени забралом и испускай злобные вопли, чтобы супротивник трепетал. Хвала тебе за это и почет! Или звени кандалами в далекой Сибири!

А вот тебе литературная критика: статьи, эссе, анализы, обзоры… И за пределы литературы ни-ни, ни шагу. А как ты думал? У каждого своя специализация. Хорошо вроде бы! А получилось, как всегда, то есть искусство для искусства. Но это уже проходили, и многим такое не понравилось. Искусство шире, чем искусство. Российский читатель по инерции считает литературу не просто литературой, а для него это нечто подобное Библии, откровение, руководство для действия, для самоусовершенствования. Что делать? Кто виноват? На всё литература должна давать ответ. Поэтому его и не может удовлетворить чисто литературная критика вкупе с Тартусской школой с Лотманом, с семиотикой, структурным подходом, постмодернизмом, и ужас – статистическим анализом. Ну, это уже вообще ни в какие рамки не лезет: гармонию проверять математикой!

Книга, которую надо читать

Последним читательским открытием стала для меня не книга профессионального писателя, а воспоминания Лидии Ананьевой, опубликованные в журнале «Сибирские огни» (№№ 3 – 5, 2014).  Публикацию читал медленно, вчитываясь в каждое слово. Читать подобное быстро, по диагонали невозможно.

В краткой биографической справке об авторе сообщается следующее: «Ананьева Лидия Ивановка (в замужестве Писарева) родилась в 1939. Окончила Барнаульский государственный педагогический институт, факультет иностранных языков. В 1963 добровольно прибыла на комсомольско-молодежную стройку в город Братск. Работала в школе учителем немецкого и английского языков, в отделении ВАО «Интурист». Живет в Братске». Обычная биография обычного человека. Но за этими скупыми строчками долгая и непростая судьба.

Автор ровно, порой с холодной беспристрастностью, без импульсивных взрывов и публицистической патетики распутывает клубок воспоминаний, страница за страницей, день за днем, год за годом. Я человек немолодой, и многое, что здесь описывается, застал, видел своими глазами, но всё равно первое впечатление почти шоковое: «Разве такое возможно? Разве такое можно пережить и не сломаться?» Ладно бы там военные годы, когда всё списывали на войну. «Ах, война! Что ты сделала подлая?» Но это уже пятидесятые годы, когда завершился восстановительный период. Страна оправилась от военных ран. Да трудовые будни ничем не отличались от военного.

Обычный деревенский быт. Впечатление такое, что попал в средневековую деревню, где живут бесправные севры, у которых есть только одна обязанность – тяжелый крестьянский труд на господина. И разумеется, покорность. Никакое сопротивление недопустимо. Да и никто и не думал сопротивляться и сомневаться в правильности того, что происходило в стране.

А как выживаете – это уже ваше личное дело. Захотите – выживите! Не захотите – милости просим! Сверху только одни призывы: «Давай! Еще! Больше!»

Подробно на несколько страниц описывается технология изготовления кизячных брикетов, которыми отапливались саманные полуземлянки долгими зимними месяцами, работа в поле и на ферме, где основная рабочая сила – женщины, подростки и инвалиды, которым удалось уцелеть в военном аду, чтобы попасть в мирный ад; одежда, еда, вокзалы, где ночуют, дожидаясь поезда, сутками на лавках и на полу и радуются, если удается достать кипятку, где ветераны – обрубки войны просят милостыню, потому что государство, которое они спасли, не видит их в упор, ибо какой от них сейчас толк. И всё это чаще с беспристрастностью, с мельчайшими подробностями, которые не придумает самый искусный писатель. Никакой патетики! И от этого эмоциональное воздействие еще сильнее.

Автор –не антисоветчик. Напротив, она живо откликается на все призывы и принимает их всей душой и верит им, пока непосредственно не окунется в повседневность новой инициативы и не переживет ее изнутри. Но это не изменяет ее положительного настроя к жизни. Удивительно! Но оптимистический взгляд на жизнь сохраняется несмотря ни на какие лишения.

А вывод, который возникает после прочтения книги: у нас удивительный народ, такого терпеливого, трудящегося, отдающего себя целиком, нет и не может быть. Поэтому такой народ нельзя победить и сломить. Но главное здесь: вечная российская проблема – противопоставление народа и власти, простых людей и государства. Власть, которая живет сама по себе и для себя, создав свою особую республику и для которой многомиллионный народ – это всего лишь статистические единицы, бесплатная или в лучшем случае полубесплатная рабочая сила, которая должна беспрекословно, еще и с энтузиазмом выполнять все решения властей, порой совершенно бесчеловеческие. Но автор нигде об этом открыто не говорит. И скорее всего так не считает и возмутилась бы, если ей такое сказали.

Эту книгу надо читать. Она лучше всяких учебников, псевдоисторических кинофильмов расскажет о нашем прошлом, в общем-то, не таком уж и далеком. И тогда мы лучше поймем себя и свой народ.

В «Сибирских огнях» мне больше всего по душе рубрика «Народные мемуары», то есть произведения, которые публикуются здесь. Их авторы не являются профессиональными литераторами. Раздел «Прозы» я тоже прочитаю, хотя не всё. Публикации там бывают очень неравноценные, поэтому что-то без сожаления пропускаю.

У профессиональных писателей вы, конечно, обратите внимание на стиль, художественные приемы, умение создавать сюжет, обрисовывать героев, использовать «заманки» для читателя. И литературных критик никак не пройдет мимо всего этого.

А в «Народных мемуарах» меня привлекает совершенно иное. Несмотря порой на корявость, косноязычие, даже речевые ошибки, они интересны своей жизненностью, непосредственностью. И если писать о них, то, конечно, не с точки зрения художественного мастерства, но оценивая их достоверность, искренность, эмоциональность. И тут без публицистики уже никак не обойтись. Здесь, пожалуй, это будет главное.


Бушмин, Кунгуров и С° … Читать не рекомендую. Я понимаю, что авторы подобной стряпни получают немалую денежку. Разумеется, не в рублях, которые они ненавидят всеми фибрами своих душ, которые у них вряд ли имеются. Всё-таки щедрым спонсорам я дал бы совет: поискать новую плеяду авторов вне зоны психиатрической больницы. Поверьте! Страна у нас большая, найдутся и другие места. Такой концентрации злобы, нескрываемой ненависти к России, ко всем живущим в стране, к каждому отдельному человеку вынести невозможно, если вы не страдаете патологическими расстройствами психики, к примеру, не склонны к садомазохизму.

Всё равно, что вы в руки взяли гремучую змею! Хорошо, что успели отбросить, завизжать и отскочить в сторону, прежде чем она успела вас укусить. Бррр! Впечатление такое, что выпусти сейчас этих… чуть не брякнул «людей» … на волю, они же нас с вами начнут рвать зубами, полосовать ногтями. Ох, и напьются кровушки! Хоть сейчас снимай фильм ужасов! Кассовый успех гарантирован!

Не подумайте, что я отговариваю не читать их – чуть не ляпнул «произведений». Для подобного рода писанины есть другое слово, которое я не употребляю из-за цензурных соображений. Непременно найти (хотя искать ее не надо, поскольку ею забиты полки книжных магазинов, а также Интернет. У нас же диктатура и жесточайшая цензура, как нам кричат со всех сторон, только успевай головой вертеть.  Опять вытаскивают Сталина, дескать, эпоха сталинизма не закончилась…

Покушайте этак плотно, усядьтесь поудобней, непременно поставьте рядом с собой тазик, скорее всего он вам понадобится, и приступайте к чтению кн… (чуть не вырвалось «книжонок»). И довольно скоро вам станут понятны и близки стихи Данте из «Божественной комедии».  Те стихи, которые в книге под названием «Ад».

Не надо бороться с кунгуровыми, бушмиными и С°! Они только и жаждут этого. Ничего для них нет желаннее и почетнее, чем предстать в роли жертв так проклинаемого ими режима. Надо напротив, чтобы люди пожелали взять эти кн… (тьфу! Опять чуть не вырвалось!), ЭТО в руки, и тогда они испытают здоровое чувство отвращения, как они испытывают его, когда замарают руки в зловонном дерьме.  Но, разумеется, делать это людям с неустойчивой психикой не рекомендуется.

Вы пишите, пишите… чуть не вырвалось «ребята»! Но это, знаете, по привычке. Уж в образе ребят их можно представить только при очень богатой фантазии. Даром деньги, тем паче не в рублях, никто не дает. Ну, разве, что печенюшкой угостят. Хотя они и печенюшке будут рады, если она из рук… ну, сами знаете кого.  И ведь туда не собираются сваливать за бугры, паки там они никому сто лет не нужны.

 

Открытия можно делать не только в науке. Каждый может открыть что-то новое, неведомое до сих пор для себя. И стать первооткрывателем. Пусть и для самого себя.  Я открыл недавно для себя нового писателя – Юрия Казакова. Нет! Нет! Это не молодой современный автор.  А еще советский писатель, уже ушедший из жизни.  Может быть, если у писателя была бы не такая широко распространенная фамилия, он всё-таки больше был бы на слуху.

Не то, чтобы до этого я совершенно не знал про такого писателя. Ну, есть Юрий Казаков, автор рассказов. Фотографию даже его помню и рассказ, прочитанный еще в школе «Тихое утро».  Рассказ неплохой. Но сильного впечатления не произвел. И вот читаю его сборник «Во сне ты горько плакал». И открываю для себя нового писателя (нового для меня, конечно).  Книгу закрывать не хочется.

Небольшие, порой совсем маленькие, порой чуть побольше рассказы с простым незамысловатым сюжетом, а то и бессюжетные, минутная зарисовка, сценка…Хотя сюжет порой отсутствует, но это не значит, что его нет, если под сюжетом понимать не просто внешнюю канву событий, а то, что происходит с душой человека. «Подводное течение», невидимое внешне, вот что составляет часто сюжет рассказов писателя. Герой никак особо не проявляет себя, но с ним происходят серьезные перемены.  Часто его жизнь круто меняется за какие-то считанные мгновения.

Мне это напомнило рассказы Хемингуэя, за спиной которого стоит Чехов, как и за спиной многих писателей двадцатого века. Тот же лаконизм, отсутствие резонерства, «подводное течение», когда герои болтают о пустяках, а чувствуется необычайное напряжение…

Героиня одного из рассказов – некрасивая девушка, попавшая по распределению в деревенскую школу. Это повзрослевшая «некрасивая девочка» Заболоцкого.  Изумительное необыкновенное стихотворение, которое вряд ли кого оставило равнодушным.

Значит, нечего ей надеяться на личное и семейное счастье. Это не для нее. Для любой женщины, осознавшей такое, это катастрофа. С этим грузом очень тяжело жить.  Хотя бы ребенка завести. Но какая девушка, даже самая некрасивая не мечтает о счастье, о любви! А вдруг свершится чудо? Оно непременно должно произойти.  Оно не может не случиться. Всем существом своим она ждет и верит в невозможное. Иначе жизнь не имеет никакого смысла, ни малейшего оправдания. Вот ее приглашают на деревенскую свадьбу. Так уж принято было, что в деревне на праздник приглашают всех жителей. Все веселятся, пьют. Одной ей не до веселья. Поют песни, потом танцы под гармошку. Ее, конечно, никто не приглашает. И она уже жалеет, что пошла на свадьбу. Для того, чтобы в очередной раз пережить свою некрасоту и понять, как ты несчастна?

Трезвая и грустная, она уходит со свадьбы. А по дороге ее догоняет пьяный парень. Это его возлюбленная выходит замуж. Он в ярости и считает, что ему делать нечего на этом чужом празднике жизни. Как это посмели его отвергнуть, такого самого лучшего?

Он лезет к ней, но получает отпор. Тогда он назначает ей свидание за деревней на следующий вечер. Она не верит. Ей впервые назначили свидание. Неужели свершилось? Вообразите, состояние нашей героини! А вдруг это оно и есть счастье? Так хочется в это верить. И она поверила. А дальше бессонная сладкая ночь! Она мечтает, рисует в своем воображении картины предстоящего счастья.

Бог услышал ее, молитвы ее свершились, хотя сознанием она не верит в Бога, потому что с малых лет ей внушали, что никакого Бога нет, это всё выдумки эксплуататоров. Но душу не обманешь. Она требует чуда, верит в него, она не может без чуда. И вот оно несомненно случилось. Завтра всё произойдет, она обретет счастье. Что она передумала, перечувствовала, пережила в эту ночь, писатель почти не говорит, так вскользь, намеком, вроде как мимоходом, но читатель-то всё понимает. Почти весь день она собирается и готовится к этому свиданию, думает только о предстоящем и ни о чем другом не может думать, отбрасывает всякие страхи. И ей кажется, что и не такая она уж и некрасивая, раз ее полюбили.

Мы-то люди опытные и знаем, чем должно закончиться это свидание, поэтому уже заранее сострадаем героине, а кто-то в сердцах чертыхается: «Ну, что же ты такая дурочка!» Дальше могли бы не читать, но будем читать, непременно дочитаем, и сердце будет сжиматься от боли и сострадания, как будто это с нами. Всё произойдет именно так, как мы и предполагали.  Иначе в жизни не бывает.

У парня-то одна мыслишка: «Почему бы не попользоваться, если рядом сейчас ничего поприличнее нет?» Он начинает лапать ее, нисколько не скрывая своих намерений и без всяких прелюдий. Получает отпор, который его нисколько не расстроил. Если бы от той, которая нынче замужем, конечно, это был бы для него удар. А от этой замухрышки… Ведь даже победой над ней ни перед кем не похвалишься.

Когда девушки начинает решительно сопротивляться, он довольно спокойно воспринимает это и убегает за компанией парней, идущих в соседнюю деревню на танцы. Может, там что обломится и получше, и покрасивей, не то, что это мымра.

Для нее всё рухнуло. Жалко ее до слез! Милая, наивная, трогательная девушка!

Это жизнь. Она катком по судьбам, по душам, а не гладит всех подряд по головке: «Какие вы милые да хорошие!» Что будет дальше с нашей героиней? Не будем загадывать и заглядывать в будущее. Конечно, мы желаем, чтобы счастье повернулось к ней лицом.

Из прозы последних десятилетий прошедшего века были у всех на устах Астафьев, Распутин, Белов, Шукшин… Их читали, ставили спектакли по их книгам, экранизировали. Их произведения включены в школьные хрестоматии, по ним пишут сочинения.

Весьма талантливые, великие писатели, произведениями которых зачитывались не только их современники, но и потомки. Это наша гордость и слава. Юрий Казаков с полным правом может стоять рядом с ними. В чем-то даже он превзошел их. Но так уж сложилась его писательская судьба, что остался он в сторонке.  Прошел не очень заметно. И современному читателю еще предстоит с ним встреча.

Сильно Юрий Казаков не был отмечен и читательским вниманием. Но читателей здесь вины нет, поскольку читали тех, кто был на слуху, чьи книги издавались миллионными тиражами. Потому что был он писателем тихим, в публицистические темы не лез, глобальных проблем современности не поднимал и за лозунги власти не агитировал. Думаю, что открытие Казакова еще предстоит, потому что во многом он ушел дальше своих современных собратьев по перу, именитых и отмеченных различными государственными премиями. «Тихое утро», «тихий писатель», но в то же время такой накал чувств, страдания, неразделенной и нерастраченной любви, тоски и мечты о светлом. То, что близко всем нам.

Можно назвать его русским Хемингуэем, современным Чеховым, но любые сравнения неуместны и неверны. Талант всегда своеобразен и неповторим, и в сравнениях не нуждается. Юрий Казаков шел своей тропой в стране, которую мы зовем великой русской литературой.

Свой кирпичик Юрий Казаков в фундамент великой русской литературы заложил. Непременно найдите его книгу! Уверяю, что вы не разочаруетесь, открыв для себя нового писателя.

Проклятая русская литература

Под таким углом классику XIXвека у нас никто не рассматривал. Нет, конечно, были отдельные попытки, поползновения. Но чтобы вот так массивом, скопом собрать всех тех, кто составил эпоху в истории нашей литературы, названную «золотым веком» …

Кого-то книга повергнет в шок, станет неприятным откровением и, может быть, оттолкнет от русской классики, хотя автор никак не имела это целью своего произведения. Вероятно, кто-то воспримет это как пасквиль, очередное очернительство, на сей раз добравшееся до святая святых – великой русской литературы. «Да сколько же можно издеваться и изгаляться над нашим прошлым!»

Такие читатели тоже будут неправы. Но понять их можно и нужно. Столько чернухи еще не обрушивалось на голову ни одного народа.

Тут невольно приходит на память сравнение с историей ленинского образа, который на протяжении века пережил такие катаклизмы! И может служить уникальным примером.

В советские времена был создан сусальный образ вождя, лишенного всяких недостатков и слабостей, и на протяжении семидесяти лет он внедрялся в сознание миллионов людей. Даже малейшая критика воспринималась как святотатство. И уже был не человек, а божество, изображения которого можно было встретить на каждом шагу, посмотреть на его оболочку выстраивались километровые очереди. Количество издаваемых его произведений не имело равных.

Миллионы людей совершали ритуальные действия, прославляя вождя. Родилась новая вера в марксизм-ленинизм – светлое будущее всего человечества. Потом нам подали суп с котом: заявили, что десятилетиями всё передовое человечество жестоко обманывали. На самом деле это никакой не святой, а черт с рогами. И такой он и рассякой, исчадие ада, хуже всех гитлеров вместе взятых, да и тот перед ним младенец, агнец. Ну, такая бяка, что хуже и быть не может. Это тоже была великая ложь, но еще более худшая, чем прежняя, ложь, погубившая немалое количество людей, лишенных в мгновение ока идеала и кумира.  Это привело к такому расколу общества, который можно было сравнить с гражданской войной.

Как у Боккаччо (помните в «Декамероне» молодые люди, бежавшие из города от чумы на загородную виллу, каждый вечер собираются вместе на очередную пирушку, и каждый по очереди должен рассказать какую-нибудь любовно-авантюрную историю, случившуюся с ним или с его знакомым. Так веселее им провести время, когда со всех сторон дышит смерть. Тем паче, что живое общение в те времена было единственным развлечением.

В книге Ольги Михайловой «Проклятая русская литература» молодые люди филологи, каждый из которых специализируется в своей области истории русской литературы «золотого века» собираются по вечерам, закупившись до этого коньяка и закусками, и каждый из них по очереди рассказывает литературоведческо-авантюрную историю, разоблачающую очередного писателя-гения. Благо гениев в ту эпоху оказалось немало, то и встречи наших литературоведов растягиваются на долгое время. Книга литературоведческого «Декамерона» получилась захватывающей. И вот неожиданный эффект, чем больше рассказчик обличает своего героя-писателя, тем сильнее у читателя желание перечитать произведения этого писателя, но теперь уже под иным углом восприятия, обогащенным новыми знаниями. Оказывается, что писатели-гении, чьи бородатые суровые лики смотрели на нас на протяжении долгих лет из урока в урок, отбивая всякую охоту читать их произведения, это живые люди, а не страшилки, придуманные для детей школьного возраста. Они любили и ненавидели, страдали, совершали ошибки, мучились, искали себя и смысл жизни, были порой несправедливыми и пристрастными. Они стали нам ближе и понятнее.

Никакого юбилейного глянца! Это живые классики во всей их приглядной и неприглядной красе, которые не только создавали шедевры, но и просто жили, как все мы с вами. Советую прочитать. Интересное и полезное чтение вам гарантировано.


Есенин к нам приходит в третий раз. И каждый раз его приход, как раннее солнечное утро, когда комнату быстро наполняет радостный трепещущий свет. И жизнь после ночных сновидений, порой кошмарных и пугающих, наполняется веселым и нужным смыслом. Три поколения открывали его для себя. И каждый раз он был иным.

Пареньком он приезжает в Петербург и идет к Блоку с тетрадкой стихов. Какой нужно было обладать дерзостью и самоуверенностью (в положительном смысле этого слова)! Простой деревенский парнишка и поэтический бог, перед которым трепетали даже маститые поэты! Представим эту картину! Скучающий от трагизма жизни, надеющийся только на всемирный катаклизм, который наконец-то принесет жажду жизни, Блок смотрит (презрительно? насмешливо?) на угловатого паренька. Очередная порция рифмованной чепухи? Но почему бы за чашкой кофе не развлечься шутом? И случается чудо! Волк не съедает ягненка, а облизывает его, как мать теля… Вот оно свежее, глубинное, природное! И какой звонкий, уверенный голос! Как будто ворвался свежий ветер.

Это была первая встреча с Есениным. У России появился ее новый певец! Он был разный: и праздничный, патриархальный, и дерзкий богоборец, и богохульник, и потерявший себя, запутавшийся человек. Но всегда он был живым, непосредственным голосом эпохи, своего народа. Маяковский, увидев ее в сапогах и рубахе навыпуск, рассмеялся и сказал, что вскоре он окажется от этой бутафории. И оказался прав.

Я не очень доверяю версии убийства Есенина, политического заказа. Но это отдельная тема. [i]    Есенин последних лет жизни был во многом уже другим, чем, когда он появился в Санкт-Петербурге.

А потом наступило забвение. Не очень вписывался поэт в новую эпоху индустриализации, когда всем надлежало радоваться веселому пенью гудка. Да и происхождение не совсем пролетарское, да и вывихи с заскоками порой почти антисоветскими… Есенина изъяли для массового советского читателя, считавшего, что поэзия – это то, что он изучает на школьной скамье. А там в хрестоматиях Есенина не было.

Вернулся Есенин спустя три десятилетия. Для меня это был 1969-й год. Мы ехали из Новосибирска в Шушенское. Сразу замечу, что побывать в домике (хотя это не домик, а большой просторный дом), в котором проживал Владимир Ильич с Надеждой Константиновной, не довелось. Комплекс был закрыт на ремонт-реконструкцию, кругом строители, стройматериалы. Но эта неудача потеряла свою остроту, перекрыта была другой удачей – открытием Есенина. Со мной ехали ребята из других школ. И вдруг они стали читать и даже петь стихи Есенина, которые я никогда до этого не слыхал, да и о самом Есенине знать не знал. Это было ни на что не похоже, ни на какие другие стихи, которые мы читали и учили до сих пор. Конечно, Пушкин… Конечно, Лермонтов… Но это всё довольно далеко, это звучало везде и всюду. А таких стихов не было! Пронзительных, трогательных, по-детски непосредственных! Старшеклассник среди нас пацанов даже прочитал крамольные стихи из «Москвы кабацкой». А я-то до этого думал, что подобное можно лишь тайно переписывать из тетрадки в тетрадку, которая никоим образом не должна попасть на глаза взрослых. Разве настоящие поэты могут писать подобное?

Потом уже, вернувшись назад в Новосибирск, отравился в свою родную библиотеку и – о! чудо! – есть там сборник Есенина. Так Есенин приходил к нам во второй раз. Приходил как вызов официозу, тем стихам, которые звучала на внеклассных мероприятиях и на уроках, посвященных советской поэзии. Он был, не побоюсь повторить, живее живых, то есть тех, кто жил и здравствовал, и получал Ленинские премии и премии Ленинского комсомола за выдающийся вклад в воспитание и прочая и прочая.  Это как в июльский зной, когда выплывешь по заводи, вода теплая, парная, вы разомлели да и купание не доставляет вам особого удовольствия, и вот, и вдруг холодная освежающая струя, которая вернет вам свежесть восприятия, вкуса к жизни. Таковым было и открытие Есенина для нас. Да потом в десятом выпускном классе звучал Есенин как певец природы и родины. Совершенно непонятно было, почему он полез в петлю. А учительница пожимала плечами. «Кто же его знает! Да и в общем-то, ребята, злоупотреблял он этим делом. Вы уже взрослые, вам можно сказать об этом». А в университете Юрий Борисович Постнов, читавший лекции по зарубежной литературе, у которого Есенин был в любимцах, зачастую приводил подлинные (а может, и нет) слова какого-то нынешнего виршеплета: «Да я такой же, как Есенин! И пью, как Есенин!» «Нет! – говорил Юрий Борисович, - Есенин и пил по-есенински!» Только позднее до меня дошел смысл его слов: поэта нужно судить не по его образу жизни, а по творчеству.                      

Чем близок поэт современному человеку? Есенин жил в переломную трагическую эпоху, которая и вызвала разлад и разлом в его душе. Он хотел войти в современную жизнь, принять ее. И не мог. «Железный Миргород» победил милую его сердцу патриархальную Русь. Рушились устои, обрубались традиции. Надвигалось новое, непонятное, страшное и пугающее. Есенин поехал с Айседорой Дункан в Европу, в США. И что же? Откровенно скучает и не принимает зарубежной действительности. Его неумолимо тянет на родину, к Руси, где есть нравственность, есть духовность, то, чего он не находит за границей. Отсюда дебоши и скандалы, которые считали на Западе проявлением диких московитов.

Что сейчас представляет угрозу для русского народа? Потеря своей идентичности. Повторяется ситуация столетней давности, но в еще более крупных разрушительных масштабах. Тогда в период Великой русской революции власть в стране была захвачена радикалами-интернационалистами, которые главным своим врагом провозгласили великорусский шовинизм. Уничтожить всё русское: историю, культуру («Скинем Пушкина с корабля современности!», «Весь мир насилья мы разрушим до основанья…»), духовность. Такого тотального натиска Россия еще никогда не переживала; безжалостно обрубалось, уничтожалось всё, что было связано с русским миром. И то, что не могли сделать многочисленные захватчики, начиная с татаро-монголов, сотворили бесы-интернационалисты. И сейчас ситуация повторяется. Бесконечные разговоры о благах интернационализации и глобализации, вхождении в европейскую семью народов…А что это такое мы и другие народы уже ощутили на собственной шкуре; наши братья на Украине вынуждены были взяться за оружие, чтобы защитить свой русский мир, спасти свои семьи от уничтожения.

И одной из этих опор является для нас поэзия Есенина. Чуткая обнаженная поэтическая душа не могла не ощутить и не отозваться на эту надвигающуюся на страну катастрофу.

Мы знаем Есенина веселого, гармоничного, белокурого ангела-певца. И это есть и будет с нами. «О! красно украшенная земля Русская!» Сейчас мы узнаем Есенина – трагического провидца. И открываем для себя «Страну мерзавцев», вещь страшную, поэму-предупреждение. Открываем для себя «Черного человека», который глядит на нас из зеркала, высмеивая и вытравляя наши светлые воспоминания. Уже не грядущий, а пришедший к нам хам, для которого ничего святого: ни родины, ни любви, зовущий нас к наслаждению пороком.

А последние стихи, написанные по легенде кровью, потому что в ленинградской гостинице «Англетер» (опять символ англо-саксонского, убивающего всё русское мира!) не топили и чернила замерзли. Так ли это или нет, но легенда значимая. На крови давали клятву, кровью связывалось братство.

До свиданья, друг мой! До свиданья!

Поэт не прощается, он знает, что впереди будет новая встреча. Это звучит, как перифраз пушкинского: «Нет! Весь я не умру. Душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит…»

Милый друг! Ты у меня в груди…

Но кто он этот, милый друг?

«Железным Миргородом» назовет он западную цивилизацию. Здесь царствует мир кувшинниковых и свиных рыл. Механизация заменяют душу. Здесь нет духовности. Здесь торжествует меркантилизм. Нажива – божество западного человека. Не это ли ожидает его родину? Поэту не хочется в это верить. Он постоянно дерзит, бросает вызов западному истеблишменту, он плюется и ругается. Не то ли, но с еще большим размахом и неприкрытым цинизмом, мы видим на современном Западе? Попрание и отвержение семейных устоев, безудержная пропаганда гедонизма, возведение в норму извращений и смертных человеческих грехов.

Если кликнет рать святая:

- Брось ты Русь! Живи в раю!

 

Я скажу:

- Не надо рая!

Дайте родину мою!

Но успокоения и гармонии не было.[ii]

Маяковский на смерть поэта откликнулся стихотворением «Есенину». Невольно возникает ассоциация с лермонтовским «На смерть поэта». Но у Лермонтова –  это гневное обличение светского общества, которое он считает виновником гибели поэта. У Маяковского – не общество, а сам поэт погубил себя, потому что не мог понять и занять достойное место в новом обществе. О том, как создавалось стихотворение Маяковский напишет статью «Как писать стихи». Здесь он говорит о первом своем впечатлении от известия о гибели Есенина. Он напишет: «Недоуменье смяло». Недоуменье, то есть не могу понять причины самоубийства, не нахожу ему никакого оправданья, в конце статьи Маяковский напрямую осудит Есенина. Так не должно быть. Заканчивает он стихотворение концовкой, над которой долго бился, потому что здесь должно быть самое главное, вывод:

Надо жизнь сначала переделать,

Переделав, можно воспевать.

Что это? Совершенное непонимание? Да не хотел Есенин ничего переделывать. Напротив, идущая и грядущая переделка страшила его. Ему была мила и близка «Уходящая Русь». Уходила страна, исчезала целая вселенная. Она безжалостно уничтожалась, предавалась проклятиям, осмеивалась. А что вместо? Комсомол, который наяривает рьяно «агитки Бедного Демьяна»?

Гибель Есенина символична. Это гибель уходящей Руси. Русь теряла свою душу. Наступал «Железный Миргород». Жеребенок проиграл в соревновании с железным конем.[iii]

Сейчас российское общество ищет национальную идею, поскольку приходит понимание, что это та цементирующая нас сила, которая сделает общество сплоченным, придаст осмысленность и целесообразность существованию российской государственности. Поэтому неслучайно обращение к истокам, к той России, которую мы потеряли. Это та идея, которая вернет гордость великой стране. Это величие не в державности, огромности территории страны, хотя и это тоже. Но прежде всего, это величие в особенностях русского духа, нашей ментальности.

Уже в позднее советское время традиции Есенина продолжат так называемые поэты-деревенщики, поэзию которых назовут «тихой», в отличии от «громкой», эстрадной, политехнической, одической, политизированной поэзии шестидесятников. «Деревенщики» же не вписывались в мощную струю оптимистически-одической «громкой» поэзии.

Но где сейчас звонкие эстрадные вирши поэтов-ораторов, поэтов-публицистов, написанные на потребу дня, сиюминутные отклики на события внутренней и международной жизни? А вот интерес к «тихой» поэзии не ослабевает.

 

О своем первом восприятии есенинской поэзии я написал следующее стихотворение:

На уроке заскучали,

Отвлеклись ученики,

Но внезапно прозвучали

Эти дивные стихи.

Ведь такого не встречали

Эти дети до сих пор …

И звонка не услыхали,

Не рванулись в коридор.

Словно в класс влетел весенний

Ветер с запахами рек…

Так пришел Сергей Есенин

В новый двадцать первый век.

                        -

Он был и есть душой народа,

Судьбой отмеченный поэт…

Бывает на наряды мода,

На гениев же моды нет.

Излом эпохи… Смерч кровавый,

Войны палаческий топор…

И кто был правый и не правый

Понять не можем до сих пор.

И в сердце боль: что будет с Русью,

Воскреснет снова или нет?..

И синим взором смотрит с грустью

На нас с портретов этих лет.

Да! Мы живем в другой эпохе,

И той Руси давно уж нет.

Но там же близок нам далекий

И вечно молодой поэт!

Всё так же голос его звонок

И дарит сердцу благодать…

И хочет глупый жеребенок

Коня железного догнать…[iv]

Новейший местный самиздат

Явление, которое незаслуженно обойдено вниманием как критиков и писателей, так и значительной части читающей аудитории. Между тем это явление уникальное, хотя и не новое, и приобретающее всё больший размах.

Это издания, которые выпускают на местах, в районных центрах, деревнях, микрорайонах увлеченные инициативные люди, которые обычно являются руководителями или активистами различных творческих объединений.

Здесь без инициативы никак не обойдешься, поскольку, чтобы эти издания появились на свет и дошли до своего читателя, нужны… потираю сейчас большой, средний и указательный пальцы. Понятно без слов – ЧТО. Где подбросит районная администрация, которая запишет себе это в актив, где депутат перед выборами из собственного фонда, особенно, если он из «Единой России», сиречь партии власти.

В Карасукском районе Новосибирской области каждый год появляется на свет от одного до нескольких подобных изданий: поэтических сборников, историй сел и школьных заведений, изданий отдельных авторов. Уже многие крупные села обзавелись такими сборниками, где прослеживается становление и развитие этих населенных пунктов, даны биографии сельчан, внесших значительный вклад.

Созданием и изданием поэтических сборников в Карасуке активно занимается Владимир Степанович Шуст, ныне пенсионер, бывший учитель, сам пишущий и публикующий стихи, участник поэтического клуба. Калиновская школа, благодаря прежде всего директору школы Ирине Анатольевне Дорнес, издала два поэтических сборника, составленный из стихов местных поэтов, живущих в населенных пунктах Калиновской администрации. Мне не нравится сочетание «самодеятельные поэты», а по душе больше другое, может быть, и банальное: «хорошие поэты», ну, и… понятно какие.

Я понимаю, что имеют в виду составители этих сборников. Уж так у нас принято именовать людей, для которых искусство не является профессиональной деятельностью, которой они занимаются постоянно.

Профессиональные писатели и поэты состоят в союзе писателей, работают в разных редакциях и регулярно издаются, а самодеятельные – это любители, которые поскрипывают пером или постукивают на клавиатуре компьютера в свободное от основного занятия время, чаще всего для собственного удовольствия.

Ох! Какой-то бред получился. Хотя что, кроме бреда, может получиться у самодеятельного критика? Вы можете представить самодеятельного плотника или самодеятельного космонавта. Ну, на худой случай, самодеятельного президента?

Но есть такое ёмкое русское слово «паразит». Но как бы это сказать? Вы чувствуете, как я мучительно подбираю слова, часто отделываясь словами-паразитами. А куда без них? Хотя бы лучше без них. Для многих пишущих такие сборники стала единственной возможностью опубликоваться и познакомить со своим творчеством более широкий круг читателей, чем домашние и сослуживцы по работе.

В основном это поэтические сборники. Почему можно понять. В обыденном сознании существует предубеждение, что умение рифмовать уже свидетельствует о литературном таланте. Да и проза требует гораздо больших и физических, и духовных усилий.


Александр Проханов пишет про себя. Как, впрочем, и многие писатели.  Главный положительный герой (с большим знаком плюс) – это он сам. Меняется писатель, меняется и его герой. Герой носит разные имена, он может быть даже женщиной, но почти всегда это рупор его взглядов, это его отношение к реальности, к тому, что происходит вокруг. По другую сторону баррикады политиканы, дельцы, хитрецы, лжецы, а порой и откровенные наймиты вашингтонского обкома, сидящие в отечественных кабинетах. Видение мира Прохановым в его политологических романах черно-белое. Либо друг, либо враг. Россия растоптана, унижена, предана и предаваемая на каждом шагу политической мразью – с одной стороны. А с другой – носители высокого духа, героизма, патриоты, богатыри, как будто только что сошедшие со знаменитой картины Васнецова. Их можно убить, но победить их нельзя. Изначально задан конфликт, где будут поражения, горечь, хэппи-энда не будет, потому как его не приходится наблюдать в современной России. Но эпилог не оставляет безотрадного впечателения. Пока есть такие люди, Россия не погибла, есть надежда на ее возрождение. Россия непременно возродится! Она снова станет империей! Великой! Иного пути нет! Либо империя, либо Россия исчезнет.

Ни одно значительное событие новейшей истории России автор не обошел своим вниманием. Участником многого он был сам. Как по «Человеческой комедии» Бальзака можно изучать историю Франции первой половины девятнадцатого века (это не мои слова, а Карла Маркса), так и по книгам Александра Проханова можно увидеть панораму современной России, ее героев и антигероев. Конечно, если интерес к чтению возродится в будущем. А пока только-только детектищицы и фэнтезисты издаются массовыми тиражами. Для литературоведов же творчество Прозханова останется лишь историко-литературным феноменом, ярким проявлением особого направления в российской литературе.



[i]С 26 ноября по 21 декабря 1925 г. Есенин лежал в клинике 1-го Московского государственного университета с диагнозом: белая горячка и синдром помрачения сознания, ведущий к самоубийству. Врачи справедливо считали, что положение его безнадежно. 21 декабря Есенин самовольно покинул клинику. Подр. см. об этом: Панфилов А.  Есенин без тайн. М., 2005. С. 235 – 251.

[ii]«Сейчас сижу в Остенде. Паршивейшее Бель-Голландское море и свиные тупые морды европейцев. От изобилия вин в сих краях я бросил пить и тяну только сельтер.

Там, из Москвы, нам казалось, что Европа – это самый обширнейший район распространения наших идей и поэзии, а отсюда я вижу: боже мой, до чего прекрасна и богата Россия в этом смысле. Кажется, нет такой страны еще и быть не может.

Со стороны внешних впечатлений после нашей разлуки здесь всё прибрано и выглажено под утюг. На первых порах твоему взору это понравилось бы, а потом, думаю, и ты стал бы хлопать себя по колену и скулить, как собака. Сплошное кладбище. Все эти люди, которые снуют быстрее ящериц, не люди – а могильные черви, дома их – гроба, а материк – склеп. Кто здесь жил – тот давно умер, и помним его только мы. Ибо черви помнить не могут».( Анатолий Мариенгоф. Роман без вранья. – СПб., «Азбука-классика», 2010. – С. 156 – 157).

«Знаете ли вы, милостивый государь, Европу? Нет. Вы не знаете Европы. Боже мой, какое впе­чатление, как бьется сердце... О, нет, вы не знаете Европы.

Во-первых, боже мой, такая гадость, однообра­зие, такая духовная нищета, что блевать хочется. Сердце бьется, бьется самой отчаяннейшей нена­вистью, так и чешется, но к горю моему один не­навистный мне в этом случае, но прекрасный поэт Эрдман сказал, что почесать его нечем. Почему не чем? Я готов просунуть для этой цели в горло сапожную щетку, но рот мой мал и горло мое узко

Что сказать мне вам об этом ужаснейшем цар­стве мещанства, которое граничит с идиотизмом? Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет, здесь жрут, и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока еще не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной мо­де Господин доллар, а на искусство начихать, самое высшее — мюзик-холл. Я даже книг не захотел из­давать здесь, несмотря на дешевизну бумаги и пере­водов. Никому здесь это не нужно.

Здесь все выглажено, вылизано и причесано так же почти, как голова Мариенгофа. Птички сидят, где им позволено. Ну куда же нам с такой непри­стойной поэзией? Это, знаете ли, невежливо так же, как коммунизм. Порой мне хочется послать все это к черту и навострить лыжи обратно.

Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа, которую здесь сдали за ненадобностью в аренду под смердяковщину». (Там же. – С. 158 – 159).

[iii]«Ни в одних есенинская стихах не было столько лирического тепла, грусти и боли, как в тех, которые он писал в последние годы, полные черной жутью беспробудности, полного сердечного распада и ожесточенности» (Там же – С. 81).

[iv] «Вот вам наглядный случай из этого. Ехали мы из Тихорецкой на Пятигорск, вдруг слышим крики выглядываем в окно и что же видим: за паровозом что есть силы скачет маленький жеребенок, и скачет, что нам сразу стало ясно, что он почему-то вздумал обогнать его. Бежал он очень долго, но наконец стал уставать, на какой-то станции его поймали. Эпизод — для кого-нибудь незначительный. А для меня он говорит очень многое. Конь победил коня живого, и этот маленький жеребенок был для меня наглядным, дорогим, вымирающим образом деревни и ликом Махно. Она и он в рево­люции нашей страшно походят на этого жеребенка тягательством живой силы с железной...

Простите, милая, еще раз за то, что беспокою вас. Мне очень грустно сейчас, что история пере­живает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого. Ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал, а определенный и нарочитый, как какой-нибудь остров Елены без славы и без мечта­ний. Тесно в нем живому, тесно строящему мост из-под ног грядущих поколений. Конечно, кому от­кроется, тот увидит тогда эти покрытые уже пле­сенью мосты, но всегда ведь бывает жаль, что, если выстроен дом, а в нем не живут, челнок выдолблен, а в нем не плавают».

А в прогоне от Минеральных до Баку Есени­ным написана лучшая из его поэм — «Сороко­уст». Жеребенок, пустившийся в тягу с нашим поездом, запечатлен в образе, полном значимойлирики, глубоко волнующей. (Там же. – С. 110 - 111).