Издать книгу

RELAX: мы сделаем все сами

Иллюзия души.

RELAX: мы сделаем все сами
 Предлагаю вашему вниманию еще одну чудесную вещь от Кагарыча:
 
Кота сослуживица Наташкина сосватала: «Мама-папа сиамские, только родословную не стали делать – дорого очень. Вот и раздают по знакомым. Бери, не пожалеешь». 
Поддавшись на уговоры, жена принесла пищащий комочек шерсти домой. На следующий день, освоившись на новом месте, котенок опрокинул вазу. Куча хрустальных осколков, обнаруженая супругой вечером, чуть было не решила кошачью судьбу, но вступилась дочь. Так и назвали котика – Трах. Как в воду глядели: все стеклянное в пределах досягаемости его лап превращалось в сверкающую пыль. 
Супруга, впрочем, отыгралась по полной. После разбитого торшера – Траху уже полгода было, ни с кем из домашних не советуясь, отвезла к ветеринару. Так у бедного животного из всех доступных плотских удовольствий остались только жратва и сон. Чем он и занимался круглыми сутками уже лет десять. 

Странно, в голове кавардак несусветный, и в боку колет. Рука правая затекла. Надо к врачу сходить. 
Хотя... зачем? 
Будь все как будет.
В ответ на попытку сменить позу кот, не открывая глаз, выпустил между шершавых подушек лап острые коготки и легонько вонзил мне в предплечье. Типа – не смей! 
Это еще что такое? Я дернулся всем телом. Попытался, если быть точным. Дернулся еще раз. Слева порядок... но справа! Правой половины не чувствую, будто нет ее. 
Отбросил кота левой рукой, дотянулся до правой – в боку закололо еще сильней, закружилась голова, на лбу выступил пот. Ущипнул ногтями правое плечо. Не чувствую! Неужели так сильно затекла рука? 
Пальцами левой руки схватил правый сосок. Сжал. Крутанул. Еще раз! 
Не чувствую. 
Ни! Че! Го! 
Сердце колотится - вот-вот выскочит из горла. Мысли... мечутся-скачут, собрать в кучу невозможно. Унял дрожь, попытался вдохнуть полной грудью. Легкие словно тисками сдавило. 
Жену надо позвать. Черт, она в спальне, в другом конце квартиры, не услышит сквозь сон. 
Точно! Позвоню, мобильник у нее под подушкой. Мой на тумбочке прикроватной должен быть. 
Закинул руку за голову, пошарил, что-то свалилось с грохотом. 
Нашел, поднес к глазам, а в них слезы, оказывается. Сморгнул, набрал номер.
- Эфо я, - на ее «алё» не своим голосом прошамкал, с трудом проталкивая слова сквозь горло.
- Кто это? – Вполне нормальный вопрос для еще не проснувшегося человека. 
Что с голосом моим!?
- Эфо Афтем. Фаха, мне плохо, пофойфи, пофалуйфта.
- Котя? Что с тобой? Ты где? – еще не проснулась, не успела сообразить, что муж на диване в другой комнате. 
- В гостиной, - голос мой, не похож на мой! Что со мной?
- Ты из гостиной звонишь… по мобильнику? – Все, почти проснулась.
- Таха… подойди! – От боли в груди, нелепости ночного звонка, сонно-благостного настроения и отсутствия ноток беспокойства в голосе жены, совсем обидно.
- Иду, - и нажала отбой. 
- Тёмка… что с тобой? – Склонилась, одарив запахом свежевымытых волос. И еще... каким-то ранее не слышанным запахом. 
- Ташик, я не могу пошевелиться.
- Что?! – Переполошилась сразу, взъерошилась вся. 
Включила свет, откинула одеяло, всмотрелась мне в глаза. Ощупала взглядом тело. Я напряг шею, приподнял кое-как голову. Лежу на спине. Слева живой, сразу видно. Справа бледный… ненормальный и потусторонний. 
Присела на край дивана. Ощупала мои руку и грудь справа, ущипнула несколько раз бедро, следя за реакцией. 
Я даже не поморщился. Нет ничего. Не чувствую. 
Набрала номер «скорой». Охватила неудобно мою левую ладонь, положила себе на колени, спрятала глаза и, чуть покачиваясь, молчала до приезда врачей. 
Другие мы стали. Всего полгода прошло, а мы чужие… Раньше дышать не могли порознь – всегда все вместе, сквозь грозы семейных скандалов, похмельные тучи дружеских попоек и засасыващее болото повседневной рутины.
Всего полгода, ведь. Шесть месяцев. 
Прости, Ташик. 
Прости, Бог. 

Простите все. 

* * * 

В окна, не спрашивая разрешения и наполняя комнаты праздничными искрами, заглядывало полуденное солнце. Едва не подворачивая ноги на крутой лестнице, галопом через две-три ступени, сверху скатилась дочь. Чмокнула в щеку и умчалась к столу, намешивать свой безумный, целебно-питательный коктейль.
- Папка! Ты чего, забыл? – Она встряхнула челкой в лучах света, искорок в воздухе стало больше на порядок.
- О чем? – Я старательно делал вид, что увлечен газетой.
- Пап… Ты чего! Ну даешь…
- Что такое? – Главное, не выдать себя интонацией.
- Как?! Действительно забыл? – Ее голос едва уловимо изменился, стал плаксиво-обиженным, совсем как у маленькой.
- О чем? – Пусть позлится, тем пуще радость будет.
- Вот не ожидала от тебя, - она недовольно засопела и отвернулась к окну.
Я выдержал минутную паузу, украдкой поглядывая поверх газеты на ее спину, которая всем своим видом демонстрировала сильную обиду владелицы.
- Шкафчик снизу открой, - с упорством, достойным более важного дела, я снова закрылся «Спорт-Экспрессом».
Стукнула дверца, зашуршал пакет. Все же я не мог пропустить это. Мне надо видеть выражение ее глаз! 
- Папка! – Она держала в руках ключи с брелоком и книжку техпаспорта. - Я не верю… ты… ты the best! – подскочила ко мне, словно ребенок, а не семнадцатилетняя девица, прыгнула, сминая в полете газету, мне на колени, чмокнула гладко выбритую щеку – ради нее старался! - и не останавливая слитного движения, вскочила - понеслась в заднюю часть дома. Разглядывать подарок. 
Я не утерпел – поднялся на второй этаж, к слуховому окну: дочка сидела в красном кабриолете и деловито настраивала зеркала. Открыла дверь, обошла машину, ногой в тапочке постучала по колесу – дочь своего отца! – провела наманикюренными пальцами по переднему крылу, резко подняла голову, так что я не успел спрятаться, поймала мой взгляд, по-детски улыбнулась и показала большой палец.
В дом вошла с телефоном около уха.
- Ксю… ты обалдеешь… красная, с откидным верхом, совсем как хотела… ага… завидуй, детка! Все лапа, жду к шести… только без опозданий, поможешь мне… Такси бери. На ночь останешься, предков предупреди, - дочь взглянула на меня, спрашивая разрешения, я кивнул в ответ – все же день рождения. - Ага, пока. Подарок не забудь! – Со смехом крикнула в уже отключившуюся трубку.
- Папка! Ты чудо. Спасибо тебе, - она прижалась шелковой щекой к моей заскорузлой, потерлась зажмурившись, поцеловала в нос и унеслась на второй этаж переодеваться. 
- Подарил? – Жена сощуренными после сна глазами взглянула неодобрительно на искорки солнца в воздухе – как же, она помешана на чистоте, а тут пыль в доме, а сегодня гости… Сделала себе кофе и вырвала из моих рук газету. 
Не дадут мне сегодня прессу почитать!
- Ты бы видела ее глаза! – Я поперхнулся в попытке описать нахлынувшие чувства. - Таха, угадали! Мы подарили то, что она хотела больше всего!
- Еще бы. Ты себя после школы вспомни. Сам рассказывал – из гаража не вылезал. Ирка в тебя пошла, только дай железяку какую, не оторвешь... рано ей машину, - жена вздохнула, поставила пустую чашку в раковину, обернулась ко мне, - Ты едешь сегодня в клуб?
- Да. Надо встретиться с Игорем, кое-что по работе обсудить.
- Ясно. Иру возьмешь? – Дочь как раз появилась на площадке второго этажа, на ходу надевая легкую кофту, и услышала вопрос матери.
- Папка! Ты давно обещал… - она уже не первый раз просилась в аэроклуб, я отказывал – сначала самому надо научиться штурвал держать, потом детей учить. Но сегодня вряд ли получится увильнуть…
- А как же приготовления?
- Мам… можно… с папой? – Она умоляюще, прямо-таки шантажирующим взглядом посмотрела на мать.
- Чего уж там… – перед Иркиным обаянием, да в день рождения, мало кто мог устоять. - Только к четырем чтоб дома были!
- У-р-р-р-а-а-а! Предки, я вас люблю! – Чмокнула мать в щеку, мне подмигнула и снова унеслась к подарку.
- Вертит нами, как хочет, - жена посмотрела укоризненно дочери вслед, потом вздохнула опомнившись, - впрочем, она всеми вертит.

Дочка щебетела всю дорогу – об однокурсниках и подругах, о том, как хочет выучить французский и хинди, что Светка дура и зря сделала аборт, что Димон подлец, а Катьяка доиграется со своей травкой. Так получилось, что с самого ее детства у нас не было друг от друга секретов. Почти. Она могла рассказать о тяжелых днях и кинувшем парне, а я о неудачах на работе и прогнившей администрации района. Каждому свое.

- Пап, не смей мне сегодня возражать, - укатав бедный ЯК-4 за полтора часа вусмерть, я и не думал возражать, тем более, дочерь все это время терпеливо возюкалась с техниками у другого самолета. - Дядь Игорь приехал, ждет тебя на ланч… только я с ним полечу! – Ее тон на корню пресекал всякие возражения. - Дай мне полетать… пап… очень прошу. Знаешь ведь, давно хочу.

Игорь имел собственную Сесну, летал давно и плотно, не чета мне. Говаривали даже, что на любительских слетах призовые места занимал, хотя врут, скорей всего. 

- Здравствуй, Игорь Викторович! – пожал жесткую ладонь главного налоговика нашей области. Странный он все же человек. – Как дела твои?
При деньгах и почете, а одевается, как хмырь. Совсем за собой не следит. Зато спец, каких не сыскать. В каждом деле совершенства старается достичь. Кремень, а не человек. 
- О делах потом говорить будем, - он чудаковато подмигнул мне, с чего бы? – Наследницу твою поздравить хочу, - он обернулся к Ире, - Знаю-вижу, родители всем радуют молоду девицу, - дочь в несвойственной ей манере зарделась, - только уверен, в карьере помогать не станут, считают что сама выбираться должна… Потому, отдельный для тебя презент, - он достал из внутреннего кармана конверт и передал Ире. - На стажировку поедешь… с группой из моего Управления. Через месяц. Париж. Три недели. Перелет, проживание и сопровождение за счет налоговой службы, - он еще раз придурковато мне подмигнул и откинулся в кресле, ожидая реакции. 
Ира, не веря ушам, открыла конверт и достала приглашение с билетами. Вскинула глаза сначала на меня, потом на Игоря, снова на меня. Подошла, не сказав слова, обняла Игоря, отстранилась, посмотрела умоляюще на меня. Разве ей откажешь?
- Вижу, по душе мой подарок. Ну и славно. Все ребятки, я полетел, - Игорь энергично поднялся и хлопнул меня по плечу.
- Пап...
- Игорь, постой… тут такое дело. Окажи услугу, будь добр. Я только начал осваиваться, а ты уже пару лет налетал. Да и самолет у тебя не чета аэроклубовским. Возьми именинницу с собой. Давно мечтает.
Он остро взглянул на меня – «Доверяешь? Ценю.» - Ира нетерпеливо плясала на месте, Игорь посмотрел на нее еще раз, махнул рукой – пошли! 

- Go, boys! Shit, quickly please! – Они на пару бегали вокруг самолета, подгоняя иностранных техников, которые заканчивали предполетную подготовку. 
Завидно, блин! Пусть только что вылез из кабины, пусть прилившая кровь только-только вернула лицу здоровый цвет, пусть через неделю снова поднимусь на полтора часа в небо… но сейчас, через десять минут, они будут рассекать облака и видеть звезды. Елки-палки! Чтобы понять это, надо сесть за штурвал! На десять… на пять минут… да что там! – даже минуты хватит, ощутить свободу полета. Ты – птица!

Турбина взревела, первый пилот отпустил тормоз, Сесна прыгнула вперед, разогналась, словно ласточка, оторвалась. 
Go! You can do it! 
Самолет круто взял вверх, забрался в зенит, добавил оборотов и сходу сделал бочку, завис на высшей точке и без перехода, свалился в пол квадратной петли. 
Выровнялся. Дал газу, ушел в обратный иммельман. Винтом сквозь облака! Только крылья сверкают на солнце… и снова – сквозь стружки невесомого пара. 
Вот дает!
Дочь, небось, визжит от восторга!
Вышел в горизонт, сбавил обороты. Отдает управление второму пилоту. Давай, доча. Небо – твоё! Ты можешь. 
Покачала крыльями, пробуя машину. Она умеет – это в крови. Круто взяла штурвал от себя, самолет пошел к земле. 
Вот молодчина! Наверно Игорь подсказал – отжала педали, ушла в срывной поворот. 
Чувствуешь?! Вот – сила! Вот – свобода!
Давай, бери на крыло – и вверх! Забирайся выше... и вниз! Вот невесомость! 
Проняло?!
Планируй, пусть ветер в крылья. Штурвал к себе, педальку в пол! Вертись! Молодца. Пронзай туман и дождь, лети! 

Вот убрала обороты – и на снижение пошла. 

Я отвернулся слезы солнечные смахнуть, протер салфеткою глаза, когда услышал возбужденное «Смотри-смотри!»
Сесна выходила из винта пике, видно как тяжело машине, пилот выровнял глиссаду, вдруг самолет вздрогнул. Еще раз. 
Передают управление. 
Машина вниз и на крыло. 
Пилот взял рулями в противофазу крену. Крылатая машина замерла, скрылась в облаках. Появилась. Ну же! Добавил оборотов. 
Будто гигантской лапой, их ухватило за крыло и завертело. 
Только не это! Горизонтальный штопор? 
Педали в пол! Рули в обратку! Форсаж!
Носом! 
Выходи! 
Ну же!
Мать твою!
Их перевернуло через хвост. 

Я уже бежал. 
Трава запутывает ноги, я голову задрал – давай, родные!
Игорь – это точно был он – дал взлетный.
Убрал. Взял горизонта на себя. 
Отжал. 
Как далеко. Как низко.
Ошибся кто-то. 
Сквозь облака.
Еще попытка – вой паденья, непонятно что. 
Я споткнулся и упал.
Поднялся. 
В небе. Чисто. 
Только клубится вдалеке.
Забрал промежду пальцев шершавые колосья. Подкосились ноги. 
Я огляделся в горизонт и полусферу неба. Чисто. 
Может... аварийной сели?
Побежал. 
В мозгах - пустынь. Откуда столько пыли?
Все это. Не со мной. Не с нами.
Все это. Сон.
Смахнул затмившее глаза – бегу. Бегу, $лядь! Я бегу.
Там вывороченные комья глины. 
Но я бегу. Бегу навстречу, мать твою!

Вот. 
Я продираюсь сквозь металл. Сквозь рваную траву. Сквозь кровь, одежду и землю.
Где? Она.
Где? Где!
Дочь моя!
Я сгреб все что смог достать, прижал к губам. Прижал.
Ты! 
Сука!
Мать твою! 
Твори! 
Верни, я так тебя прошу!
Заколотился головой. Руками. Телом. Закричал. Не мог молчать. 
Я всем кричал, себе. 
Я загребал и целовал все что мог достать. 
Я. 
НЕ. 
МОГУ. 
Ты извини. 
Ты сука, ты прости. 
Верни. 

Спустя мгновение меня подняли. Понесли. Царапаюсь, лягаюсь. Меня несут, а я ору. Я не могу. 
Скорее, ведь она жива! Найди ее – кому-то говорю. Он головой мотает, взгляд отводит. Я бью его. Ты врешь! 
Бью и вырываюсь. И бегу. К металлу, развороченной земле. 
Я знаю, моя кроха здесь. Я ее найду. Я рядом, здесь я, выходи. Пойдем домой, вернись!
Оставь меня, я не уйду! Где дочь моя? Не говори. Молчи. Только молчи, а то убью.
Твори! Верни, я так тебя прошу!
Дочь! Кровь моя! Я не могу. 

Мне сунули наполненный стакан. Выпил. Наверно, водкою наполнен, не знаю. Вкуса нет. 
Я снова попросился к порванной траве. Меня сводили. Полежал. Руками землю загребал. Фигуркою лепил комки. Слезами все вокруг полил. Клочки какие-то собрал. Отняли. Опять собрал и спрятал. Мое. Не тронь, а то…
Домой свезли и на пороге сиротой оставили. 
Я позвонил в дверной звонок.
Открыла Таха. Улыбкою встречает. 
- Наташка, милая, прости. Наша дочь мертва. Прости.
Сказал. Упал. 

* * * 

Инсульт. На нервной почве. Врачи все время лебезили, говорили – ты не волнуйся, все пройдет. 
Я. НЕ. МОГУ. 
Ты извини. Все время встало в этот день. День смерти.
Через два дня я убежал из клиники. Поехал к месту катастрофы. Обломки собраны заботливыми чужими руками, цветов полно, земля разровнена, трава покошена, посередине плешь удара. Я на колени, заплакал десятитысячный раз. До вечера ревел. Не мог уйти. Пришел водитель Сашка, плеча коснулся, спросил, когда домой. Помог подняться, усадил в машину, привез, к двери подвел. А в доме – пустота.

На следующее утро, перед самыми похоронами, я спалил кабриолет. Которого касалась моя дочь. Красивую красную машину. Зачем теперь нам кабриолет? 
С женою была теща, ко мне все тоже постоянно кто-то лез. Звонили люди, говорили так необходимые им слова. Приезжали «искренне сочувствовать», несли в подарок четные цветы. Правительственной телеграммой утешали – «сожалею» и «крепись».

Их хоронили вместе. В один день. Закрытые гробы, кто где – не разберешь. 
Все посетители, все в черном, все окружены цветами. Все прячут в пол глаза. Все по-фальшивому потеют и мечтают поскорей убраться. Они приехали отдать долги. Общественно-циничные. Политкорректные. Противные. Долги. 
Они не рады. Не печальны. Они здесь, потому что надо. Им навязали похороны, они томятся в ожиданьи кожаных салонов стоящих рядом лимузинов. Они поставят галочку в еженедельнике – посетил. И им зачтется. Все зачтется. 

Вот и пришли попы, кадилами вооружены. Бормочут про себя. Про Бога – нараспев. Ему ведь, так приятней. Они уверены, а Богу наплевать на ритуал. Плевать ему на все, на самом деле. 
Они, все посетители, по очереди болтают о своем. Несуществующие слезы промокают белоснежными платками. А я стою. Шатаюсь. Не думаю. Вспоминаю. 
Я помню, как она бежит с царапкою на пальце. Помню.
Я помню ее первый сентября. 
Я помню первое ее свиданье. 
Любимые все песни.
Помню.
Я помню. Мать твою! Я помню все. За что?!! 
Как можно жить с настолько дорогим в душе... источник чего мертв. 
Я помню апельсинов корки, что чистил ей. 
Я помню. Все отдам. Прости. 
Ты! Пожалуйста, живи. 
Ты умерла три дня назад. Без спроса. 
Мне все равно! Только живи. 

Гробы, чудовищные черные коробки, начали опускать. Вот я ступил на край – и снова на колени. Я весь – в тебе. Я пошатнулся, рукой чужою остановлен от паденья. Вниз. Туда, где все мое. Туда, где память. Где весь я. 

Я никогда не мог подумать, что буду так любить. Что все мое – внутри – в тебе. 
Уставшие и умелые гробовщики уверенно опускали. Ссыпалась бережно срезанная глина. На лаковую черную постель. И бурыми осклизлыми буграми пачкала ее. 
Будь, доча, в море с парусами. Будь, милая, в раю. Будь радостна, родная. 

Меня подняли, дали горсть земли. Я кинул, отвернулся. Меня куда-то повели. Я механически, сквозь мутные глаза и разум в плаче, шел, ни о чем не думал. Вспоминал. Детские качели, обкусанные ногти пальцев, сжавшие поеденные ржою трубы, мягкие игрушки, книжки, голос, ее глаза в двенадцать, девять, пять. Я помнил все те сказки на ночь. Все телефонные пустые разговоры. И утренние милые, семейные скандалы. И первые шаги. Паденья. Слезы. За каждую готов отдать по литру крови. Мне хватит каждую оплатить. 
Верни. Я так тебя прошу. 
Хочешь… я взамен? Скажи мне. Не молчи! 
Скажи мне, сука! Я – взамен! Согласен?
Не молчи. 
За что?!
Ты только не молчи.

* * *
 
На следующий день мы с женою молча собрались и съехали из дома в городскую квартиру. Зачем нам, всем двоим, огромный дом. То место, где все о ней. Где запах. Вещи. Каждая. На каждом месте. Все о ней. 
В квартире проще. Мы не любили здесь бывать. А доча так и вовсе не ночевала никогда. Здесь не дышалось, не спалось – она так говорила.

Наташка, Таха, Ташик, мой нескончаемый товарищ и жена, странно стала зависать, совсем как компьютерная железка. Взгляд остановлен, перезагрузка. Мы месяц не общались. Слова не сказали. Другие. Без нее. Не можем жить. 
Нас навещали. Теща, тесть, психолог и друзья. 

Я ездил на работу. В личном кабинете на пятом этаже садился тупо у окна и наблюдал за мультиком снаружи. Они все постоянно убегают. Они не добрые, не злые, не живые. Они – те, что за окном, черно-белые герои. Побед и поражений, важных им. Мне неинтересен этот мультик. Но я смотрю. 
Мне приносили подписать огромное количество бумаг. Наверное, важных документов. Я не читая ставил роспись. Всем, везде. Спустя недели приносили меньше. Спустя квартал про меня забыли. Я знаю – Шеф распорядился. Он самый лучший шеф на свете, но он мудак. Потому что не выгоняет вон.
Очередное утро у окна. Весь день смотрю на серое, безжизненное небо. Которое любил и боготворил. Которое убило. Смотрю на тополя и пух осенний, на шапки снега и набухающие почки. Смотрю сквозь кварцевую пленку стекол и задаю себе вопрос - зачем я жил? 
Грустно, страшно и противно – всю жизнь куда-то я бежал и где-то воевал, все эти годы кому-то что-то я лизал и многим, очень многим врал. Я не особенный, я как все, просто удача в один отчетливый и ясный миг изменила мне. И это невезенье ураганом смыло мыльную завесу с глаз и обнажило сердце. 
Недели, месяца, сижу у чертова окна и думаю о нас. Жене, себе и той собаке, что не подарил, когда просила дочь. Я думаю о том, как переиграть, что сотворить кошмарное, чтоб все вернуть назад. Да-да, вернуть ту самую мыльную завесу. 

К концу клонился очередной бессмысленный, в терзаниях проведенный день, когда раздался осторожный, деревянный стук. Я отвернулся от стекла, дверь приоткрылась и появилась голова. Гривастая, знакомая, с застенчивой улыбкой на лице. За головою появилось тело, прошло по кабинету и протянуло руку.
- Здравствуй, братишка… - неуверенно промямлил лучший, самый старый друг.
Ни слова не говоря, я отвернулся и застыл. Прислали тяжеляк. Мои родные, заботливые и сердечные, вытащили джокер – проверенного друга. Из самого дремучего, пропахшего сигаретой и институтским пивом детства. Все остальное уже было – попытки напоить, вывезти в круиз, охота и рыбалка… тьфу. Не надо ни-че-го. Отстаньте от меня.
- Ну, что ты сам не свой, - он обошел меня и облокотился на подоконник, - Артем, я знаю… тяжело. Ты загоняешь себя в угол, еще чуть-чуть… и все. Ты на Наташку посмотри, она не только мать, но и жена… а тут выходит, потеряла дочь… теряет мужа, прямо на глазах. Все видят, знают, понимают… но ты здоровый, молодой мужик, тебе же нет еще и сорока. Давай попробуем вдвоем, сегодня вечером, сейчас, развеяться немного… не возражай! Я не предлагаю баню и шалман, пойдем в кабак, ты можешь даже не говорить, просто слушай. Если согласен, кивни! Я подожду.
И он настроился на долгое ожиданье. 
А мне было… все равно. Я посмотрел в окно, там шел все тот же мультик, впрочем, он одинаковый всегда, перевел взгляд на ожидающего друга и чуть охрипшим от долгого молчания голосом спросил:
- Тебя прислали или сам пришел?
Олег перевел взгляд за окно. Неужто тоже интересна мизансцена с черно-белыми мультяшными фигурами? Впрочем, отвечать уже не стоит – он промолчал, осознавая лживость отведенных глаз. 
- Вези. Чего уж там.
Он наклонился, крепко взял меня за плечи, встряхнул – и я увидел в его глазах… посверкивание слез. Он быстро справился с собой, а зря. Ты обнаженный, когда плачешь. По влажным автострадам слез, что остаются на щеках, можно забраться в душу. 
Через глаза в слезах она – наружу.

Олег быстро доехал до заранее выбранного им ресторана, вот засранец, даже меню наверно обсудил заранее. Мы прошли в пустынный зал, без указаний с нашей стороны на столе появились графины с водкой и коньяком, холодные закуски и салаты. Был уверен, значит, что поеду. 
Он бросил на меня взгляд, схватил графин и разлил по первой рюмке водки. Подхватил свою и приподнял в ожиданье. Я покачал головой в ответ, он усмехнулся – «то ли еще будет» - выпил, и не спеша, захрустел малосольным огурцом.
- Скажи мне Темка, тебя бесят обгоняющие по встречке через сплошную?
- Ну да... как и любого другого, - только начавшийся разговор начал напрягать. Зачем, спрашивается, поехал? Пара часов у окошка – и домой. А там другое окно ждет.
- Так вот, сейчас ты мчишься полным ходом по встречке и...
- Всех бешу? 
- Я не о том хотел сказать. Не две сплошные линии ты пересек, а высокий отбойник. Отгородился им от всех, кто тебе помочь хочет, кто в одном с тобою направлении едет, отгородился, словно стеной, и летишь наперекор потоку. Тебе-то все равно, жить не охота, понимаю. Но рано или поздно ты в кого-нибудь влетишь. Не только сам погибнешь, других утащишь за собой в могилу.
- Кого же, например?
- Хотя бы собственную жену. Она не переживет. Погибнет. Понимаешь?! – Он налил себе вторую рюмку, парой капель обновил мою.
- На жалость давишь? Что ты так рьяно защищаешь мою жену? – Постепенно я начал заводиться. Безразличие потихоньку уходило, запахи ресторанной кухни, вонь сигарет Олега, даже запах разлитого по рюмкам алкоголя засвербил в носу.
- Я не ее защищаю. Семью вашу. Тебя конкретно. Мы тыщу лет знакомы, я не могу смотреть, как на глазах рушится все, что десятилетиями создавалось.
Мы просидели часа три, Олежка постоянно говорил, пытался растормошить. Не скажу, что не получилось. Я стал злиться. 

Через неделю он заехал снова, и мы продолжили разговор, уже в другом ресторане. 
Еще через неделю, поздно ночью, меня разбил второй инсульт и парализовало справа, ровно половину тела.

* * * 

Теперь у меня есть персональное средство передвижения. В нем я всегда единственный водитель и пассажир, ведь это инвалидная коляска. 
Чума на батарейках, а не машина. 
Электровеник, вашу мать. 
Из больницы я вернулся через месяц. Наташка в ночь моего второго инсульта не проронила ни слова. Сидела рядом и смотрела в пол. Повезло – «скорая» приехала быстро, врач посмотрел, даже дыхание слушать и осматривать не стал, сразу отправил санитара за носилками. 
На следующий день заехал Олег. Еще через день – коллеги с работы. Таха появилась через неделю. Осунувшаяся, похудевшая, снова с каким-то незнакомым, чужим запахом.
В тот момент я утвердился в мысли – она мне изменяет.

День катился за днем, я на своем электровенике гонялся за котом, сшибал «инвалидкою» предметы интерьера. Трах помогал вовсю – носился по шторам и коврам с задранным хвостом и, кажется, до безумия был доволен, что на десятом году жизни им занялись всерьез и все внимание ему. 
Погони чередовались «зависанием» у окна – все так же я смотрел на город и людей. 

Серые, за пластиком окна – безмолвные, кичливо целеустремленные и напряженные, накачанные смогом и дурно пахнущие лживыми целями и понтами. Никто из них не понимает: все это ритмичный бег в пульсирующее никуда. 
Все чаще я ловил себя на постоянном желании сойти с ума. День, ночь, смешались в голове, я ел и спал, носился за котом, все – в трансе и умственном забвении. 

Когда я был здоровый, постоянно в сутках часа не хватало – свежекупленные с мыслью «очень интересно, обязательно прочитать» книги, в которых пролистано было десяток страниц, копились годами. Постепенно становились неактуальными и забывались. Времени не хватало ни что. Бывало, одну и ту же книгу с одинаковыми, здравыми размышлениями о полезности, я покупал дважды, а то и трижды.
Все урывками, все бегом. Выбраться раз в месяц в кинотеатр с семьей, два раза в год на остров в океане, все остальное – работа. 
Там жизнь, там драйв – огромное количество знакомых, переговоры, интриги, бесчисленные кабаки по пять раз на неделе. Главное в работе что? Сломать партнера, где надо самому сломаться, а остальное время – нон-стоп рутина – миллионы документов, написанные офис-спейсами вокруг, читать-визировать-уничтожать.

Теперь времени – хоть учитайся! Только зачем мне эти знанья? 
С тех пор, как прыгнул на очередную должность и дали служебную машину, даже в пробках работал. Ноутбук и телефон – то, что надо. Именно тогда исчезло желание управлять автомобилем самому. Я испугался. Как же так!? На очередной встрече пожаловался шефу – «жизни никакой, сплошь все-везде работа,» - он и посоветовал пойти в аэроклуб. Чувство свободного полета, говорит, не сравнится ни с чем другим. Всю накопленную злость и адреналин там будешь тратить. Все так и вышло… все да не все! Про свободу неконтролируемого падения надо было самому догадаться.

Я таращился в темный потолок. Дверь в комнату приоткрыта, наверное, на кухне и вовсе открыта настежь – слишком хорошо был слышен голос жены. Как это бывало часто в последнее время, сон ушел посреди ночи, и заснуть теперь не светило до утра. 

- Да, Юль. Все так, но не могу! - Голос супруги с оттенком скорой истерики прервался – слушала ответ подруги. - Да, инвалид, надежды никакой, но он живой! – Вот это уже интересно, оказывается, разговор-то обо мне, - Не помню, рассказывала тебе или нет… Мне лет десять было, я из школы шла. Вдруг слышу, за кустами повизгивает кто-то. От голода и боли. Я раздвинула сирень, там… щенок. Руки протянула, он лизнул. Я поднимать его, он скулит и надрывается совсем. Смотрю, задние лапы плетьми висят. Бедняга, дрожит, тыкается носом, руки лижет шершавым языком. Я знала – дома быть скандалу. Я не мать Тереза, черт возьми! Но как пройти безучастной мимо боли… когда ты в состоянии помочь. Принесла его домой, уложила на бабушкин пуховый плед, чтобы согрелся. Дала воды и колбасы. А он дрожит. По шерстке, в дворовых колтунах, невесомо провожу, что-то бормочу и вижу – он тонет в ласке и заботе. Слезы мои, словно дождь, он доверился мне. Все, что нужно ему – остаться здесь. Чтобы гладили, шептали разные слова, ведь он так давно всех потерял. Маму, братишку и сестер. Он попрошайничал, а как иначе выжить? Когда в порыве злости его ударили кирзовым сапогом, он перестал ходить. Забрался в куст, где мама родила, забрался умирать. Я не могла оставить все так… не могла. Меня ругали. Очень сильно. Отец хотел его отнести. Я не дала. Мелкая была, но все силы и упертость в струнку напрягла, на папку посмотрела… он прочел в глазах, и отступил. Всю ночь щенок скулил, и рядом плакала я. Не сомкнула глаз. В школу не пошла. К обеду он глаза открыл, слабо хвостом вильнул, лизнул ладонь и умер. Я сразу поняла. Прямо в пушистом платке подняла, в игрушках лопатку пластмассовую нашла… пошла к кусту сирени, где его нашла. Немного мерзлая земля... долго я копала. Эх, Юлька, не желаю тебе знать, каково это – могилу копать… Я утирала слезы-сопли, рядом лежал безымянный щен. Он мало видел добра, но в свой последний день… был счастлив. Как думаешь, много значит… быть счастливым на пороге смерти? В любви купаться, ласкою загорать. Ты, понимаешь, о чем я, Юль!? 

С кухни потянуло слабым запахом сигарет. Странно, Таха не курила. Бедная Наташка, бедная моя. Из жалости со мной… спасибо, мать Тереза.

- Юлька, не плачь. Ты не поняла, я не о том, я не жертвую собой. Пойми… я по ночам, в поту, согревая льдышки ладоней дыханьем, думаю, как помочь, как вытащить его оттуда, куда он сам себя загнал. В пульсе моем имя его. Никому не отдам. Мой муж отчаялся, устал, он в тупике. Он сильный и он сходит с ума. Я ищу… и не могу найти ответа – как спасти? Он гибнет каждый день… и рядом, в могилу с ним… лягу я. Вот так, подруга… ты мне больше не говори то, что сказала. В следующий раз не пойму…

Дальше я не слушал… в голове стоял невообразимый бардак из отчаяния, гнева и стыда за себя… и любви к жене. 
Лапа моя… прости. Дурак. Руки опустил. Закопался в себе. Подозрениями себя извел. Да что я о себе! Ты на супругу посмотри, скоро год, как терпит твои выкрутасы.
Позвать ее? Все рассказать? Пообещать исправиться, по-другому жить начать…
Нет. Ничего не говори. Просто докажи. Ей и себе. 

* * * 

Снова смотрю в окно. Это не транс, нет. Не вижу, что там, за стеклом. Думаю.
Это наказание? Все, что произошло? Но не сделали мы ничего с такой высокой ценой.
Испытанье? Кто наслал его, зачем?
Оно последнее? Или нам ждать еще серьезных бед?
Не понимаю, кто и как, зачем и почему, спецом или случайно, творит такое безобразье.

Ладно, хватит слюни распускать, впереди работа.
- Доктор, это вы?
- Да, кто это?
- Артем Максимов, я наблюдаюсь у вас.
- Конечно, помню… как ваше самочувствие, Артем?
- Как самочувствие?… Доктор, я не могу ходить… У меня подвижна лишь одна рука… с трудом проталкиваю слова сквозь глотку. Вы спрашиваете о моем здоровье, я правильно вас понял?
- Не кипятитесь, молодой человек. Я все прекрасно помню. Мы недавно только поменяли стекла, что вы разбили. Я слушаю вас, Артем. Вас что-то беспокоит?
- …простите. Да, Артур Денисыч, беспокоит. Я хочу восстановить подвижность. Так быстро, как это возможно.
- Это… реально. Потребуется много усилий с вашей стороны. Необходимо очень сильно захотеть, приложить старание и проявить терпенье. Будет больно. Очень больно. Но главное – ваше желание. Только одно хочу добавить…
- Да, профессор.
- Артем, у вас последняя попытка. Третий инсульт будет последним. Вы должны это понимать.
- Я готов.
- Ну что же, хорошо. Я пришлю к вам медсестру. Она покажет комплекс упражнений и будет наблюдать за изменениями.
- Я буду ждать.
- Артем… я читал о вас в газетах, понимаю, насколько вам тяжело. Артем, поверьте старому профессору – ваше выздоровление возможно. Главное в голове. Будет невыносимо тяжело… но я желаю вам удачи.
- Спасибо, Артур Денисыч. Я постараюсь.
На следующий день пришла сестра.

С меня сходило семьдесят потов, я рыдал, судорожно дрожал в кровати от бесконечных игл, вонзающихся в тело. В конце первой недели процедур от дикой боли в позвоночнике сломал зуб.
После ухода медсестры, когда был один в квартире, я в голос выл, да так, что вторили собаки соседей. Нескончаемая круговерть процедур, домашние задания – и постоянная боль, в каждой мышце, жилке, в каждом нерве.
Через месяц дикой боли я пошевелил правой кистью. Еще через два – выпрямил ногу.

Да, телом занимались спецы, им виднее. Но что делать с душою?
Кто я и зачем? Опять же – почему? Чем занять себя помимо физических истязаний? Как вылечить себя внутри?
- Олег? Узнал?
- Да, Артем. Как ты?
- Потихоньку… Братишка, просьба небольшая, поможешь?
- Конечно, о чем речь…
- Ты помнишь нашу группу? – По молодости одно время мы в местном Доме Культуры зажигали.
- Ага… весело было. Чего уж там… молодые, какой с нас спрос.
- Олег, мне нужен синтезатор. Самый лучший из тех, что сможешь достать быстро. Деньги – не вопрос… сделаешь?
- Темыч! Прости, но как у тебя с головой?
- Ты, наверное, забыл, я – инвалид. Еще вопросы будут? Ты поможешь?!
- Темка… дружище… Конечно, помогу. Завтра буду у тебя.

На следующий день Олег притащил огромную студийную Ямаху. Мы разместили ее у окна. На все свободное от физических упражнений время я поселился рядом – я был лишь там. Все позабыли пальцы, но помнила голова. В наушниках, верхом на «инвалидке», я круглые сутки долбился в пластик клавиш деревянными руками, но пропасть в четверть века не хотела отпускать.

Город за окном. Извивающийся в стремлении урвать народ. Чадящие машины.
Бездушные заводы и стерильные магазины. Праздники лицедеев и променады лизоблюдов.

Начнем с подложки. В разрез с канонами, да плевать.

Рассвет. Тонкой коркой льда трещит асфальт дорог. Дым сизый с выхлопом рычащих труб. В небе густится кимберлитом смог. Волной аккордов сотрясая электросеть, бурлит водою кипяток.
Бах! - стукнула входная дверь подъезда. За ней вторая. Бум!
Автомобили по дорогам, все больше.
Цок-цок – звенит асфальт каблуками секретарш. Вступает барабан – бам! – машина опрокинула в нутро помойку. Сразу за ней – скрипкою – трели мобильников. Весь город в сетях звенящих коммуникаций.
На фоне просыпающегося Зверя – тарельчатый перезвон бутылок забулдыг.
Вот он, держи! Посвистом альта в школу бежит мальчишка. И сразу гудками электричек – разбуженный тромбон.
Давай!
Белыми костями фортепьяно на маршруте весь автобусный парк. Его перебивает перестуком черных клавиш по рельсам скачущий трамвай.
Не спать!
Взвыла тормозами скрипка, вторила еще одна. Тух! – посыпались стекла разбитых фар. Со скрежетом открылись двери, и быстрым перебором струн гуслей на перекресток полился возбужденный мат.
В пробках тысячи машин, они спешат. Дела. Горном закричал нетерпеливый – и вот гудит горнистами уж целый полк.
А сердце города бьет все сильней!
Тот Зверь проснулся, он хочет крови.
Стеклянные коробки зданий, сдобренные никотином, кофеином и утренним похмельем, перестуком ксилофона глотают офисный планктон. И снова скрипками – запели авторучки, подписывая указанья резолюций, верша смычком судьбу своих рабов.
Вжик! Каждым взмахом!
Здесь рулит кодекс и эфемерная пыль, что остается от перебора пачек баксов. 
Да – прибыль! Кто последний?
Где чувства?
Ослепла Вера. Спивается Надежда. Бежит Любовь.
Да вон, смотри: где-то между нами, ее видят дети, старики. Вне времени они. Не важен им захвативший взрослых ритм.
Давай попробуем понять? Если получится, в душе своей поднять то, что потеряли в бесконечной борьбе. Понять через отупение пути домой – ведь едешь ты не только спать и жрать? Сквозь дурман офисных проблем – вспомнить радость весеннему солнцу и ручьям. Не морщась от оков кредитов – хлопнуть в ладоши, прыгнуть на месте, просто так.
Ну же! Хлопай!
Давай! Прыгай!
Ты можешь!
Громче! Еще!
Не говори, что это сон. Это года твои – в песок. 
Ради чего…
Вот, вечер наступил. Время саксофона. Его проамериканский баритон, сквозь забитые ватой усталости уши, врывается на закате дня и вносит беспокойство, замешанное на лживом удовлетвореньи прожитым днем. Да-да... поужинать в соседстве с телепанелью, ребенку сказку на ночь почитать, зевнуть, подмышки почесать, почистить зубы, спать. Спать…
А завтра снова...

Понадобилась семь недель, чтобы написать первую композицию. Я передал компакт Олегу, он обещал дать послушать эксперту. Через неделю позвонил:
- Дружище, да ты гений!
- Что, понравилось эксперту?
- В пень эксперта! Впрочем, он тоже от восторга вне себя. Я разместил твою работу на паре сайтов в интернете. Ссылки сейчас кину, посмотри. 
- Положительные отзывы?
- Ты по английски ведь читаешь? Сам увидишь... Артем, ты меня прости, но последние двадцать лет ты занимался не тем делом. Впрочем, сам, сам, сам...

Я был опустошен. Читал восторженные комментарии и понимал одно – я сделал то, что было нужно. Необходимо для меня. Для возвращения обратно, к любимой двадцать лет жене.

* * * 

Стол был накрыт на славу: по центру запеченное под майонезом мясо, справа маслянистые опята, сбоку сельдь под шубой, чуть дальше горкою укроп, петрушка и кинза, маслин пиала, тонко нарезанный лимон на блюдце – все это великолепие смотрелось особо вкусно… по-домашнему. 
Со смертью Ирки мы потеряли дом. Пришло время снова его обретать. 
Полтора года прошло… а как вчера случилось.
- Таха, ну даешь! – Я решил больше не прятаться в коридоре и въехал на своем электровенике на кухню, обхватил жену со спины за ноги, поднял голову в попытке поймать взгляд. - Куда ты столько наготовила? – Она, ни слова не говоря, ловко вывернулась и чмокнула меня в макушку.
- А мы не будем торопиться. Нам много друг другу следует сказать. Вот и будем беседовать, хоть до утра… Давай за стол.
Я смотрел на нее и улыбался. Молодец она у меня. Сильная, смелая, настойчивая. Себя – в подушку по слезинке, наружу не пускала, внутри держала боль. Мужа парализованного, сходящего с ума и убивающего себя, не бросила. Сильная. Любимая. Моя.
- Чего ты на меня так смотришь? – Она улыбнулась в ответ, положила на тарелку чего-то – я не мог отвести от нее глаз. Полтора года в одной квартире, бок о бок, а как будто все это время ее не видел. - Открывай вино, выпьем, повод есть - она передала мне бутылку, штопор. Звонко вылетела пробка, забулькало в бокалах, и по кухне поплыл аромат французского десертного. - Тёма, пожалуйста, послушай. Мы вместе двадцать лет… это много. И мало в то же время. Мы через разное прошли, будем надеяться, что худшее позади... – ее голос на мгновение сорвался, но спустя секунду она собралась. - Мой муж! – Наташа встала, обошла стол и опустилась на колени рядом с инвалидным креслом. - Я люблю тебя. Буду любить всегда. Ты только не гони меня. И только об одном Бога я молю…
- Тсс! - Я прижал палец к ее губам и покачал головой.
Взял крепко за плечи, приподнял. Она встала и отошла. И я решился.

Оперся левой рукой в подлокотник, правой чуть-чуть помог, скинул ноги, уперся и отжался. Встал. Покачнулся. Ошарашенная Таха, не в силах пошевелиться, - в метре от меня. 
Я могу. 
Влажные ладони скользят по креслу. 
Могу.
Решайся! 
Еще мгновенье – упадешь. 
Могу! Мать твою. 
С силой оттолкнулся. Покачнулся. Сделал шаг навстречу ей. Дрогнула правая нога. Шагнул еще. 
Да. Мы можем. Взял ее руки, легонько сжал.
- Ташик, теперь послушай ты. Ты самый… человек на свете. Я знаю, пока мы вместе, по силам все. И… я тебя люблю безумно. Мне жизни нету без тебя. – Полной грудью вздохнул, в попытке исправить сбитое дыхание, - Можно я закончу твою мольбу? – Она кивнула, не отрывая взгляда. - И только об одном Бога я молю… пусть он заберет нас обоих вместе. В один час. 
Таха прикрыла глаза, качнулась с пяток на мыски, потянулась к моим губам. Угадал. 

Я скрипнул зубами, отпустил ее руки и мокрой тряпкой свалился на пол. 
- Ноги слишком слабы, не держат. Прости.
Она неудобно схватила меня за плечи, попыталась поднять, да куда там. В груди кольнуло первый раз.
- Ташик, кресло подкати, не надо надрываться.
Она дернулась за «инвалидкой», на половине шага остановилась, на колени опустилась, по девчачьи улыбнулась и к моим губам склонилась. Мы целовались так… в последний раз… давно. Сто миллионов лет назад. 
В прихожей соловьем запел дверной звонок. Мы оторвались друг от друга, тяжело дыша. В груди кольнуло снова.
- Таха, не ходи, - схватил ее за руку.
- Да это соседка, я соли у нее взяла, сейчас отдам – и мы продолжим диалог, - она схватила солонку и, хитро улыбнувшись, уплыла.

Я привычно дополз до кресла, начал подниматься, когда в прихожей хлопнула входная дверь. Кольнуло в третий. Я вывернул шею в попытке разглядеть. Раздался приглушенный вскрик и мат в ответ. Звук удара. Секунды растянулись зимним, белым снегом. Еще удар – и моя Наташка, моя жена, вылетела вперед спиной из коридора. 

Взорвались звезды в голове. Нет.
Она упала шеей на угол тумбы. Нет. 

Уши уловили отчаянный, нечеловеческий хруст. Жена обмякла на полу. Чужая тень стряхнула меня с кресла, громко заорала. Я не слышал, что. В моих ушах разбуженным вулканом все повторялся этот хруст.

Я потянулся, ногтями уцепился за ковер. Что с моей женой?! Я не вижу – она дышит? Передвинул руку дальше и впился всей пятерней в мягкий ворс. Я зарычал. Что было сил я закричал. И снова передвинул руку. 

Меня перевернули на спину, склонилась чья-то рожа в лыжной маске. Я потянулся в нее кулаком. Его отбили, снова закричали. Я вас не слышу. Что с моей женой? Перевернулся на живот и снова уцепился за ковер. Посыпались удары. Снова крики.
- Дай код от сейфа! Дай…
Что с моей женой? Я полз, и тепло-липкое лилось сверху в глаза и рот. 
Что с моей женой! 
Нет.
За что…
Мне их удары помогали, они толкали меня к ней. На скрюченную кисть и уцепившиеся в ковер пальцы с силой наступили, и я услышал эхо того хруста. Это хорошо, что правая рука – она еще слаба после паралича. Я снова закричал и, ухватившись за чужую ногу левою рукой, подтянулся к ней. Ты так и стой. 

Вдруг все исчезли. Мы здесь вдвоем. Мы в целом мире вдвоем. Моя жена. Моя душа. Моя единственная. И где-то с краю – я.
Я спешу, ты, пожалуйста дождись, я скоро. 
Не торопись. Не умирай. Тогда и мне придется тоже. 

Все. Я рядом. Моя родная. Самая любимая. Моей любви нам с головой. 
Пожалуйста, живи.
Я снова уцепился за ковер, пополз. Где ж телефон?
Казалось, минули года. Мои изломанные пальцы цепляли все, что могли достать. 
Быстрей ползи. Она дождется, если поспешишь. 
- Алло! Скорая? Мне срочно. Адрес…

* * * 

Сощурился навстречу солнцу и выкатил коляску на крыльцо больницы. Весна, птички поют, ручьи бегут. Полгода прошло с того дня. Перелом шейного позвонка. Три операции. Восстановительный курс. Впереди заграничные клиники и снова операции. Без гарантий. 
Полгода, как Наташка без движения. Два года со дня смерти дочери. Два года бесконечного кошмара.
- Наташка! – Я склонился к ее уху. – Мы справимся. Ты не сомневайся. Главное – хотеть. Я сделаю все, что надо. 
Поцеловал ее зарумянившуюся на весеннем сквозняке щеку и покатил коляску к микроавтобусу.
Мы вырулили на пустое загородное шоссе – дачникам еще рано, а работающие в городе уже укатили, - когда я поймал удивленный взгляд жены: куда едем-то?
- Ташик, я продал квартиру. Не смог вернуться после того, как тебя отвез. Так и продал, ни разу больше не зайдя. Надеюсь, не обидишься…
Она два раза медленно моргнула, говорить все еще было тяжело.
- Мы едем в наш дом. Таха – домой! Наташка… ведь не сдадимся?!
Жена посмотрела мне в глаза, и уголки ее губ чуть приподнялись вверх.
- Знаю. Не сдадимся. Мы вместе – сила. Я тебя люблю.

* * * 

Доча, нам тяжело. И страшно без тебя.
Мы с мамой справимся. Я знаю.
И я уверен, скоро встретимся с тобой. Ты не скучай.

Все испытания даются человеку Богом. Они все в меру наших сил... 
Но ты скажи, зачем?
Все испытания даются с одной лишь целью... для сравненья.
Выходит... Он боится нас?

* * * 

ЭПИЛОГ

Выдержка из официального некролога:
«...в кровати собственного загородного дома были обнаружены мертвыми Артём Аркадьевич и Наталья Николаевна Максимовы. По словам медиков, смерть обоих супругов наступила от обширного инфаркта, приблизительно в одно и то же время. 

Артем Аркадьевич скончался в возрасте семидесяти девяти лет и известен мировому сообществу как композитор и лауреат мировых премий в области классической музыки. 

Наталье Николаевне на момент смерти исполнилось семьдесят семь лет, она знаменита своей меценатской деятельностью и благотворительностью – десятки детских домов и интернатов находились под ее постоянным патронажем. Тысячи людей по всему миру скорбят об утере Матери наравне с пятью приемными детьми супругов Максимовых. 
Смерть четы Максимовых является невосполнимой...»

Ну... здравствуй, доча... вот и мы.

© Кагарыч
 

+6
18:55
853
Долго буду отходить.
Местами казалось, что стихи. Без рифмы, без размера, но… Не знаю почему.
Все верно, это такая задумка автора, чтобы подчеркнуть весь драматизм ситуации…
А мне не понравилось.Потому, что как только девочка села в самолёт, стало ясно, что она разобъётся.
Ну не знаю, я считаю что эта вещь даже сильнее, чем «Под куполом»