Семечки и камеры. (Г)

Деревенский ток.

Нет, не электрический.

Совхозный ток. Сюда в жатву свозится с полей из-под комбайнов машинами зерно. Здесь работницы совхоза зерно веют веялками, очищая от посторонних предметов, сушат, грузят снова на машины и отправляют на элеваторы. Среди работниц моя бабушка. Я вроде как бы помогаю. На самом деле я ворую зерно. У меня голуби. Их надо кормить. А здесь, можно сказать, дармовое зерно. Пяток раз в день с полными карманами сбегаю домой, вот тебе запас на зиму в жатву сделаю.

Я, что бы не попасться, не наглею. Немного помогу, лопатой деревянной зерно под веялку пошвыряю, помогу электрику, кабель принесу со склада. Склад здесь же, их даже два. Огромный, с двумя воротами по торцу, для зерна. И поменьше, с несколькими дверями, для всякой всячины. Здесь, где я беру кабель, мне в глаза бросается очень интересная вещь. Ну, очень интересная. На стене, на шкворне весит несколько разных по размеру, автомобильных камер. Вот это вещь. Кто не понимает, объясняю. На улице лето. Жара за тридцать. После каждой пробежки с зерном до дома, бегом на речку. А там. Там кишмя кишит от купающихся. Шум, гвалт, гомон. И только мои друзья - ровесники Колюха и Галька безмятежны. Они плавают по кругу на накаченных автомобильных камерах. У Колюхи не камера, мечта. Во-первых, она с переднего колеса комбайна СК-4, что считается у нас эталоном. Во-вторых, Колькин отец рукодельник, приклеил с одной стороны камеры клеенку, а с другой полоской клеенки стянул камеру, получилась лодка. У Гальки просто камера, но это не умаляет ее достоинств. Как же чудесно, лежа на животе, осторожно подгребая ладошками, созерцать подводный мир. Правда быстро надоедает, и прыгаешь с камеры в воду. Но надоедает тогда, когда камера под твоим животом. А вот когда на ней не ты, чувствуешь себя обделенным.

Вот они камеры. Я разглядываю пути подхода. Через чердак глухо. Нельзя. Помещение склада от чердака отделяет накат из горбыля. Оторвать горбыль – шум на всю деревню. Двери двустворчатые. Так. Есть идея. Но нужен помощник. Бегу домой с пустыми карманами. Обгоняю Сережку, одного из деревенских мальчишек. Он идет, словно наложил полные штаны. Раскорячившись. А он и действительно полные штаны наложил. Только не …, а зерна. Завязал внизу штанины, и под самую завязку насыпал пшеницы. До чего только не додумаются. Старушкам под веялками не запрещают носить домой зерно в карманах. Работа сезонная, не слишком богато оплачиваемая, работников найти трудно. А тут пенсионеркам и приработок и домашней птице корм. Так вот бабушки пришивали к халатам свои карманы. Старые спарывали, а новые пришивали. Два кармана, полведра. Два раза в день домой, на обед и с работы, вот тебе и ведро.

Серега мне неинтересен. Я бегу дальше. Шурик. Сашка. Мой дружок. Вот этот компаньон. Трусоват немного, но от него ничего особенного не требуется. Помочь мне проникнуть внутрь, вылезти обратно и на шухере постоять.

Шурик мнется, но перспектива добыть камеру склоняет его к преступлению. Договорились на полночь. Сторож, одноногий дед Саша. Догнать не догонит. У него ружье, но по опыту знаем, он его не применяет. Не раз гонял нас с тока, и не разу не стрельнул.

Полночь. Мы на току. Дед Саша курит в своем «Запорожце». Ему, как инвалиду войны выдали машину с ручным управлением. Мы от него с другой стороны склада. Нас он не видит. Главное не шуметь. Мы у дверей. Я еще раз инструктирую шепотом Шурика. Он тянет на себя обе створки дверей, между ними и стеной вверху образуется щель. Я ныряю в нее. Так, с камерами все понятно, они у нас в кармане. Что тут в углу в мешках. А семечки. Дело. И они сойдут за добычу. Я все же сначала решаю перекинуть на улицу камеры, тянусь к ним, но не достаю Ах, е-мое, вот это я не продумал. Как? Чем? Как лиса у винограда.

Снаружи крик, и топот убегающих Шуриковых пяток. Я в западне. Ну вот уж фиг вам. Я прыгаю на двери, своей головой, плечами, животом оттягиваю двери от стены. Я почти на улице. Но внизу тетя Варя, дальняя родственница деда Саши, и кладовщица этого склада в совхозе. Я прыгаю на крышу. Крыша покрыта рубероидом, по местам нахлестов пробита гвоздями через деревянные бруски. Хватаясь за них, я взлетаю на конек крыши, с той стороны здания дед Саша с ружьем, но делать нечего. Я бегу в его сторону, отталкиваюсь от края крыши и прыгаю в зерно. Долетел. Слава богу. Дед Саша кричит. На той стороне голосит тетя Варя. Но я уже на ногах. Убежать от деда Саши большого труда не составило.

Прибегаю домой. Бабушка пьет чай. С ней пьет чай и Шурикова бабушка. Баба Ганя. Шурик здесь же. Он трусит. Тетя Варя его видела. Расскажет его отцу, тот с ремнем дружит.

Я подзываю Шурика, мы выходим на улицу, я втолковываю тому, что бы не сознавался. Не мы и все.

- Она видела меня! – хнычет Шурик.

- Так и меня видела! Так что? Ночь на улице! Темнота! Ошиблась! Не мы и все!

Шурик кивает, мы возвращаемся домой.

Опа!

Чаевничают уже трое. К бабушкам присоединилась тетя Варя.

Нас не сломить. Не мы и все. Тетя Варя устает спорить.

- Ладно. Бог Вам судья! Я чего пришла-то. Вас что ли в милицию сдавать? Малышня! Надеюсь, больше не полезете. Там в мешках семечки привезли. На семена. Сорт какой-то особенный. Что бы их мыши не поели, семечки ядом протравили. Коли насыпали карманы себе, в землю закопайте. Не дай бог сами траванетесь.

- А мы не за семечками лазали! – это Шурик. – За камерами!

Вот так он нас вложил.

А камеры у меня в детстве так и не было. Отец Шурика, тракторист совхоза, прознав, о нашем преступлении, сына не выпорол. Принес со стана старую дырявую камеру, поставил заплатки, накачал. Шурик жмот. Камера ему досталась ценой моих глубоких царапин на груди и животе, а камеру поплавать давал очень редко.