Дуля

       Степаныч вышел покурить, распахнул окно недавно отремонтированной веранды. В лако-красочную духоту вместе с ночной свежестью ворвался женский визг от соседского дома. Вот же достали скандалы! Степаныч хотел сплюнуть с досады, но одумался - на полу красовался новёхонький линолеум, а мусорное ведро сияло непорочной чистотой. Визг перешёл в вопли, на которые дружно отозвались собаки. Дзынькнули разбитые стёкла. Степаныч выбежал во двор, отцепил заходившуюся хрипом алабаиху Индру, пристегнул поводок и решил вмешаться в частную жизнь соседа по прозвищу Дуля. Не успел сделать двух шагов, как что-то бухнуло, и старенький заборчик, который разделял огороды, с натужным скрипом и треском свалился на кабачковую грядку. Вспыхнуло дворовое освещение - это появилась Фира, Степанычева жена, гневливая любительница вечерних сериалов про ментов. Степаныч по привычке, сложившейся за полувековое супружество, хотел прикинуться глухим и переждать мощное женино "тра-та-та". Но от веранды не раздалось ни звука. Зато кто-то с болезненным ойканьем завозился на поваленном заборе. Оно и понятно, доски-то щербатые... Степаныч оглянулся на Фиру и понял, что на подходе крупная семейная заваруха с упрёками - какой ты мужик, разобраться с соседским шалманом не можешь, доколе это будет продолжаться. А поэтому медлить нельзя. Степаныч крякнул и скомандовал:
       - Фира - в дом! Сейчас я им покажу...
       Меж тем всклокоченная фигура сползла с забора, поднялась, и Степаныч признал цыганку Анжелку. По другую сторону обрушенного заграждения выкрикивала тарабарщину на своём языке Анжелкина товарка Жизель. А к разбушевавшимся женщинам спешил Дуля, ласково и укоризненно приговаривая: "Желека... Шизель..."
       И тут грянул залп ругательств с веранды. Алабаиха, поджав хвост, завертелась возле Степанычевых ног. Цыганки, увидев в Фириных руках мобильник, быстро ретировались и растворились среди частокола сорняков на Дулином огороде. Сам же гостеприимный хозяин погромленного дома и заросшей земли жалобно тянул, глядя на Фиру: "Инада... Иричка... инада". Степаныч отчего-то раздражался, когда слышал это "инада". Как бы то ни было, но соседский лепет всегда умиротворяюще воздействовал на грозную жену. Фира высказывалась всё медленнее и, наконец, почти спокойно закончила:
       - Сам знаешь, только один мой звонок участковому, и на тебя дело заведут. Отправят в дом умалишённых, а твой гарем - в тюрьму.
       Дуля уже перелез через рухнувшие доски и, склонив голову к левому плечу, сказал: "Исидись, Иричка".
       Как так не сердись! Фира набрала воздуха в грудь, но нового залпа не последовало. Она с шумом выдохнула и удалилась в дом.
       Степаныч с Дулей быстро управились с подъёмом и прикручиванием досок к столбам многострадального забора. Обменявшись прощальным рукопожатием, Степаныч спросил:
       - На что тебе этот табор в доме? Гони шалав, пока они тебя не подставили.
       - Упят... ильна упят, - застенчиво ответил Дуля.
       Во дворе погас свет, ажурные занавески окрасились разноцветными сполохами, раздались приглушённые выстрелы. Это Фира села досматривать сериал. Пора и Степанычу домой, но что-то не хочется...
       - С чего ты взял, что они тебя сильно любят? - спросил Степаныч. - От ментов, поди, скрываются. Может, их из-за краж или наркотиков разыскивают. Вот они и решили у тебя пересидеть. А ты - любят, сильно любят.
       Дуля растянул губищи в улыбке, зажмурил небольшие глазки и произнёс: "Упят, акриста".
       Степаныч наконец-то от всей души, с оттягом, сплюнул на рассадно-перегнойное месиво и отправился в дом, радуясь, что Фира не слышала соседа. Ишь ты, любят его, как Христа... А Степаныч - атеист по жизни, только вот жена с этим смириться не может.
       Степаныч проспал чуть ли не до девяти часов утра. Разбудил блинный запах. Добродушно-хлопотливая Фира похвалила мужа:
       - И когда только успел? Молодец. А я полночи провертелась, не могла уснуть. Ну, думала, Галька разорётся из-за этих кабачков.
       Степаныч недоумённо уставился на жену. А она, быстро перебегая от плиты к холодильнику, трещала:
       - Гляжу и глазам не верю: ни один не выпал, два к колышкам тряпочками подвязаны. Ровненькие, кажись, даже подросли.
       Степаныч выскочил на улицу. Кабачковая грядка топорщилась бодрыми тёмно-зелёными листьями. А вчера он чуть не упал, поскользнувшись на раздавленном растении. Надо же, на одном из них распустился ярко-оранжевый граммофончик. Подымив безвкусной сигаретой, Степаныч отправился заканчивать завтрак. Мрачно жуя блины, подумал: за десять лет так и не выяснилось, что за человек этот Дуля - то ли конченый идиот, то ли святой... Согласно пожизненному атеизму, выходило первое. Но иногда мнилось совсем другое.
       Куркины приобрели усадьбу в Средней Елани, как только вышли на пенсию. Дом на окраине достался совсем дёшево и уже окупился бы с рыночной торговли, кабы не аппетиты невестки Гальки, которой то шубы подай, то отдых на каких-то островах, то новую машину. Сама же только на внучку "расщедрилась". Поначалу казалось, что с соседом повезло: дурковатый косноязычный мужик, инвалид с детства, выручал по хозяйству. Всё, за что бы ни взялся, выходило ладно да крепко. Посадки вблизи Дулиного участка росли как на дрожжах. Фира разузнала, что мужика прозвали Дулей из-за сходства профиля с фигурой из трёх пальцев: низкого покатого лба, курносого носа и скошенного подбородка. При такой отталкивающей наружности Дуля был безмерно добрым и безотказным, целыми днями в любой сезон вкалывал на чужих хозяйствах. Не брал ни копейки, однако был сыт и одет, правда, в обноски. А ему большего и не хотелось. Пенсия и арендная плата за сколько-то там гектаров копились на сберкнижке, которой Дуля не пользовался. Был ещё большой дом, наследство матери-председательницы, не пережившей развала сельхоза и Союза. Конец спокойной среднееланской жизни наступил в марте, когда в доме инвалида появились пришлые цыганки. "Желека и Шизель, - объяснил Дуля сельчанам. - Ильна упят". За три месяца Анжелика и Жизель успели выпить, полаяться и подраться почти с каждым мужиком в селе. Адка, нахальная и оборотистая продавщица магазина, робко обслуживала их, а женщины вообще обходили стороной. Уж очень пристальным, недобрым был цыганский взгляд. Старая подруга Дулиной матери, тётка Дарья, однажды посетила с диверсионной целью развесёлый дом инвалида. Но быстро убежала от взбесившегося "гарема". А вот сейчас, видно, дошло до внутренних разборок...
       Фира, управившись со стряпнёй, сказала Степанычу:
       - Ты это... пригласи Дулю на блины. Вишь, какая гора? Самим не осилить.
       Степаныч согласно кивнул, но жена не успокоилась:
       - Нет, лучше я схожу за ним.
       - Зови, если что, - меланхолично отозвался Степаныч.
       - Куда там зови... - протянула с издёвкой Фира и не выдержала, похвалилась: - Видал, как я вчера отшила этих приблуд! Как сказала, что участковому звоню, сразу сбёгли!
       Степаныч неопределённо хмыкнул.
       Через пять минут она явилась без соседа. Степаныч всполошился и помчался к тётке Дарье. Спустя час представитель органов правопорядка, неподдельно взволнованный, поехал в город, но быстро вернулся. С заплаканным, молчаливым, потерявшим улыбку Дулей. Участковый сказал, что нашёл бедолагу возле трассы. Дуля со слезами на глазах махал рукой всем проезжающим. С тех пор инвалид не проронил ни слова, тоскуя по сбежавшим цыганкам. Каждое утро провожал мчащиеся мимо Средней Елани автомобили. И вот что странное: на этом отрезке областной магистрали не стало дорожно-транспортных происшествий. Совсем.
       Ноябрьским сереньким утром Степаныча разбудило кошачье мявканье. Со сна подумалось, что жена опять закрыла Мульку в подполе. Степаныч подскочил и осоловело уставился на жирную кошку, которая шлёпнулась с кровати на пол и поленилась запрыгнуть обратно. Что за чёрт? Вопли приблизились к дому. Алабаиха заскулила, вторя звукам. Через минуту раздался требовательный стук в дверь.
       Степаныч почувствовал, как быстро и тревожно забилось сердце. Фира приподнялась в постели и спросила озадаченно:
       - Вроде ребёнок плачет? Иди посмотри, старый...
       Фира ошиблась. Плакали два младенца. На крыльце широко улыбался Дуля, держа в каждой руке по кульку, свёрнутому из плохоньких застиранных одеялец.
       - Желека... Шизель... - объявил счастливец и вытянул губы трубочкой, показывая, что новорожденным нужно молоко.
       Степаныч сбегал, в чём был, до ворот и увидел следы шин на выпавшем ночью снежке. Вот значит как... Цыганские шалавы подбросили инвалиду ненужных младенцев.
       Фира радостно погрузилась в заботу о подкидышах и вовлекла в богоугодное дело чуть ли не всё село. Дуля расцвёл и помолодел, умилённо наблюдая, как бабки кормят, купают, пеленают малышей. Участковый съездил в город, а на следующий день в Среднюю Елань нагрянула комиссия. Фира и Дарья было встали стеной, но старух уболтали помочь изъятию младенцев. Дарья объяснила Дуле, что нужно притащить из её дома старую кроватку, которая уцелела после внуков-близнецов. Дуля радостно побежал за дитячьей мебелью. А когда вернулся, нашёл только четыре полосы автомобильных следов.
       Фира и Дарья рыдали на веранде, Степаныч метался возле них, пять раз пытался выйти к соседу, но так и не смог. Дуля исчез в этот же день. Сначала всем показалось, что село осиротело. А потом привыкли.
       Прошло десять лет. Соседский дом почти рассыпался, а огород пошёл ямами. Однажды к участку подъехали чёрный джип и минивэн. Из машин выбрались две шикарно разодетые молодки с девчонками-подростками и группа рабочих в спецодежде известной строительной фирмы. Степаныч, тетешкая долгожданного внука, подобрался к забору поближе, стал зорко наблюдать и внимательно слушать. Внезапно отскочили прибитые крестом доски, и из чёрного дверного проёма, обмотанный паутинной куделью, под июльское солнце шагнул... Дуля. Протянул руки к красоткам с детьми и вымовил: "Желека... Шизель". Женщины бросились Дуле на шею и заголосили. Он осторожно, едва касаясь мелированных кудрей, погладил их по головам. Потянулся было к ребятишкам, но девчонки испуганно спрятались за матерей. Строители зашныряли по участку. Дуля сиял и словно обнимал всё вокруг мокрым взглядом. Увидел через забор соседа и заспешил к нему, умудряясь не запутаться в высоченной траве и не угодить в ямы: "Паныч...аагой..." Степаныч позвал невестку: "Галина! Дитя возьми". Растолстевшая Галина выплыла на крыльцо и нехорошо прищурилась на суету. Она давно хотела купить соседний участок, но не удавалось. Молча взяла ребёнка, прошла в дом и открыла кухонное окно - подслушивать, ну как без этого.
       - Дуля... соседушка... ты где пропадал-то? - спросил Степаныч, пытаясь проморгаться.
       - Нет, ниаадал, - ответил Дуля и показал на свои глаза, - инада, Паныч, инада.
       - Повезло тебе, Дуля, - всхлипнув, сказал Степаныч. - Встретился со своими... Желекой и Шизелью... Мож, и мою Фирку вернёшь? А?.. Хоть на минутку... внука показать...
       Больше Степаныч не смог сказать ни слова, утёр разбухший нос о рубаху и затрясся в беззвучных рыданиях.
       - Иричка... еде-еде, - тихо, но одновременно так, что услышал весь мир, ответил Дуля.
       - Да... Фирочка везде, - откликнулся Степаныч.
       Он долго стоял, опустив голову, не поднимая глаз на соседа. Теплый ветерок то теребил волосы на затылке - "стричься пора, старый"; то вроде как трогал за плечо - "обедать, суп стынет"; то влажно дышал в сухие губы. Степаныч зажмурился и подумал: может, ему всё почудилось? Нет воскресшего Дули... Нет рядом Фирки... Вот откроет глаза и не увидит ничего, кроме бурьяна и чёрной от времени развалюхи. Тогда он сказал: "Верую!" Решительно, прямо глянул перед собой и улыбнулся обеспокоенному Дуле.