Совести.нет

Ленка собирала свои вещи, мне почему-то надо было при этом присутствовать. Не почему-то, конечно, ведь уйди я, когда ещё посчастливится узнать какой я редиска. Сначала я внимательно слушал, мялся как школьница и даже немного краснел. Потом начал злиться. Долго злиться было нельзя – нельзя радовать Ленку. Я никогда не был сторонником конфликтов. Поэтому абстрагировался в размышления о том, что приготовлю, когда Ленка уйдёт. Наверное, сварю гречку. Надо будет почитать в интернете, как это делается. Я раз сто варил гречку сам, но это было до Ленки, стало быть, сто лет назад. Сто лет это много. Люди в основном и не живут столько, а я всего лишь забыл, как правильно не помирать с голода. Я провалился туда – в целый век назад, где я был свободным. Пытался вспомнить, как тогда проходили дни, но вспоминались почему-то одни лишь печеночные котлеты. Я любил их настолько, что мог есть каждый день. Картошка в любом виде, печеночные котлеты, пирожки с вишней из магазина возле работы. И всё. И я счастливый человек. В общем, я проголодался, а Ленка никак не уходила: не могла то ли закончить с вещами, то ли не все продуманные гадости озвучила.

Мой мечтательный взгляд совсем уж вывел будущую бывшую жену из себя. Она уточнила, не издеваюсь ли я. Вернее сказала, что точно издеваюсь и… Да ну её с её словами!

По комнате носился щенок. Я притащил его домой буквально только что, перед тем как Ленка сообщила, что Добби (я) свободен. Я пока не решил, зачем притащил животное в дом, я ведь никогда не был собачником. Как-то вообще спонтанно получилось. Я думал о судьбе щенка и не был уверен, что оставлю его у себя. Пока тот не начал грызть упавшую на пол Ленкину блузку.

– Совести у тебя нет! – закричала мне пока ещё жена. Потом увидела, что творится с её блузкой и повторила то же самое дворняге, не без матов. Судьба собаки была определена. Мы подружились.

Всё закончилось тем, что Ленка договорила какой я плохой, упаковала все шмотки и гордо ушла, бросив на прощание два взгляда. Выразительный и испепеляющий – мне. Как на кусок того, что только цветом смахивает на шоколад – щенку. Мы с пока безымянной собакой сходили в супермаркет, потом сварили гречку и нажарили котлет. Пока я насыпал ужин, мой новый друг притащил в зубах из комнаты Ленкин бюстгальтер.

Я не думая сфотографировал и отправил Ленке, добавив текст: «Знакомься, Совесть. А ты говоришь, нет у нас».

Жена тут же прислала цену бюстгальтера, явно преувеличив.

Я тоже ответил цифрой. «А это с тебя за мои испорченные нервы». В цифре было шесть нолей. Спустя пару минут добавил: «И это только за два часа пока ты уходила». Я преуменьшал.

Кушал я невнимательно, кое-как проглотил несколько котлет, с остальными помогла Совесть. Я был слишком увлечен остроумной перепиской с будущей бывшей женой, так что Совесть получила прощение. Периодически Совесть откуда-то приносила разные забытые Ленкой вещи вроде майки или лака для волос. Я не знаю, где собака всё это находила, Ленка всегда отличалась тщательностью, но Совесть явно стремилась убрать из квартиры все следы присутствия жены.

Совесть начинала нравиться мне всё больше. Я написал об этом Ленке. Жена ответила, какие мы оба нехорошие. Я обиделся и пошел спать. Совесть не давала мне спать.

***

Остатки отпуска я потратил на воспитание Совести и совместные прогулки. За сто лет жизни с Ленкой… Впрочем, при чем здесь она… Я всегда жил как заключенный. Дом – работа – дом. С редкими переменами в маршруте. Теперь хотелось ходить по городу, и я мог выйти на улицу хоть посреди ночи, хоть в пять утра. Совесть была солидарна, тоже режим не приветствовала.

Я сбросил килограмм пять, пришлось купить новые брюки. Живот, из-за которого Ленка от меня ушла тоже постепенно исчезал. На самом деле Ленка ушла от меня не из-за живота, а из-за того, в кого я превратился. Живот – лишь одна из иллюстраций.

Я снова подсел на печеночные котлеты и даже нашел в другом конце Винницы пирожки похожие на те, любимые, со времен «до Ленки». Я так и не понял, почему семейная жизнь искоренила все мои привычки. Я научился обходиться без женщины и вспомнил, что это куда проще и где-то даже приятнее. Я старался максимально выстроить дни такими, какими они были до брака. В каких-то моментах очень даже получалось восстановить былое, но те свобода и счастье не случались.

Ленка несколько недель гордо не давала о себе знать – я был доволен. Потом появились какие-то бытовые  и юридические вопросы. Мы общались исключительно эсемесками и серьёзно у нас не получалось. За недели тишины поднакопилось шуток, да и вообще юмористический голод давал о себе знать, а это вам не гастрономический или сексуальный. Я радовался, что Ленке что-то от меня нужно, прикалывался над ней и отправлял снимки Совести. 

Отпуск закончился, я вышел на работу, и Совести пришлось смириться и подстроиться под мой распорядок. 

«Теперь я управляю Совестью», – отчитался я Ленке. Хотел бы я видеть её лицо в моменты, когда она получала мои СМС. Впрочем, выражений из фантазий вполне хватало.

***

Октябрь подходил к логическому завершению. Мне не спалось, и я стоял на балконе. Было прохладно, хорошо и грустно. Я вдруг осознал, что за последние сто лет, вернее за девять с половиной лет брака с Ленкой вся моя жизненная энергия направлялась почти только на неё. Я шутил с Ленкой, кушал с Ленкой, спал с Ленкой, смотрел с Ленкой телевизор и читал рядом с ней газету. Говорил не по делу я тоже только с Ленкой. Моя жизнь была крепко привязана к её, моя жизнь где-то даже посвящалась Ленкиной. И это было взаимно. Взаимно удобно и честно. Не большая любовь, не великая страсть и прочая мура, а просто четко налаженный быт. Тоже работа, с которой мы славно справлялись. (Впрочем, может поначалу и были любовь и(ли) страсть, может даже не маленькие, не помню). Мы. А теперь только я. И Совесть. И официальна работа. А у Ленки – мама, подруги-дуры, куча клиентов (она парикмахер). Ленке есть на кого растрачивать энергию, а я как какое-то ничтожество сочиняю по привычке для неё шутки и жду удобного случая, чтобы поделиться. Даже Совесть намекнула мне, что пора привести в дом ещё людей, мол, у тебя собака, ею надо заниматься, ты хандришь, а гости хотя бы из вежливости со мной поиграют.

Я стал обзванивать старых знакомых. Всем было не до меня и моих приглашений: у кого дети, у кого дела, кто сменил номер, некоторые и вовсе поумирали или не вспомнили, что за Артем.

Я не знал, как заводить новые знакомства после тридцати. Я и до тридцати в этом особо не разбирался. Попытался разговориться с соседом по лестничной площадке, но тот насторожился и поспешил зайти к себе. Пытался шутить с незнакомкой в лифте и продавщицей в магазине, где брал пирожки с вишней. Обе оказались замужем. Ступор от мысли «причём здесь это, я ж не в кровать тебя зову» посодействовал тому, что я упустил возможность как-нибудь продолжить и вытянуть беседы. Мне казалось, что я упустил в этой жизни всё. Работать я стал плохо и часто выслушивал от начальника угрозы быть уволенным. Я радовался и улыбался как дурак – со мной хоть кто-то говорил. Собака начала жить какой-то своей жизнью, гуляла сама и возвращалась к вечеру. Возможно, где-то ею занимались и играли с ней. Ленка была права: Совести у меня не было, теперь уж точно. В отчаянии я хотел написать об этом бывшей или даже позвонить ей. Но решил, что лучше повеситься. Шла весна, везде грязь и мокро, настроение – как погода. Я полгода был разведенным и никому (даже Совести) ненужным мужчиной.

В жизни до Ленки я был самым настоящим параноиком. Это расстройство и те, кто были в курсе, всегда скреблись в дверь четыре раза. Я в ответ – три. Потом гость – два раза. Я – два, гость – три, я – три, гость – четыре. Я – последний один и открывал дверь. Пароль. По-другому ко мне никак нельзя было попасть. У меня однажды из-за этого заскока даже с милицией проблемы были: я не пускал стражей порядка. Потом оказалось, что они вообще адресом ошиблись и зря со мной, придурком, столько провозились. 

По ночам мне иногда казалось, что в дверь кто-то скребется. Я вставал с постели, прислушивался, обливался потом и даже пытался отвечать. Но отвечать было некому. Я бы мог рассказывать эту историю о шифре и добавлять: «Это давно в прошлом, но некоторые знакомые до сих пор так делают». Паранойя действительно осталась в прошлом. Как и знакомые. И прийти ко мне ночью могла только Ленка, но она, конечно, не могла. Моя Ленка тоже осталась в прошлом, в осени. Появилась новая, не моя зимняя Ленка. А потом ещё более новая – не моя весенняя. И у этой Ленки теперь тоже какая-то своя жизнь. И мои шутки ей больше не нужны, они её не задевают и не смешат. Я один в целом мире. Мир целый, а я нет. Как будто родители закрыли дома и пообещали, что вернутся через два часа. Но прошло уже аж два часа сорок минут, а их всё нет. И ты уверен, что тебя бросили навсегда. 

По ночам мне казалось, что я схожу с ума.

***

А потом случилось совсем ужасное! Совесть украли! Мне надо было с кем-то разделить горе, и я набрал номер Ленки. Мы не переписывались с Рождества (и то просто обменялись сухими поздравлениями), а разговаривали последний раз и вовсе когда разводились. Бывшая жена на удивление быстро ответила.

– Внимательно. – Всё та же фразочка. Как у Декстера Моргана.

– Ленка! У меня Совесть украли!

– Тоже мне новость.

Я задумался, откуда бывшая знает, что у меня пропала собака.

– Это всё?

– Ленка, так что мне делать-то?!

– Найти кого-то другого для издевательств, а этот номер удалить!

Связь оборвалась. Я перезвонил. Снова на удивление быстро прозвучало «внимательно». Плюс «быстро». «Внимательно и быстро». Это значило, что Ленка либо занята, либо строга.

– Ты не поняла! У меня Совесть пропала!

– Дурак! У тебя её никогда не было.

– Да была же! Ты её видела. Она пришла, когда ты ушла. Вернее, перед тем как ты ушла. То есть не сама пришла, а я её принёс домой. Собака. Я потом тебе ещё её фотографии скидывал.

На той стороне помолчали.

– Дурак.

– Ленка…

– У меня позавчера день рождения был. Ты не поздравил даже и звонишь теперь со своей сукой. Хоть бы из вежливости…

Связь оборвалась. Ленка, конечно, не перезвонила. И я не стал.

Совесть не украли. Позже я узнал, что она сама от меня сбежала. Оказывается, некоторое время жила на две семьи пока наконец-то не определилась.

А тогда я представлял, как буду искать мою собаку. А когда не найду (откуда-то это знал) – заведу другую. Только имя никак не мог подобрать. Креативность никогда не была лично моей чертой, вот с Ленкой мы совместными усилиями что-нибудь да придумали бы. В итоге я решил, что назову нового пса No Name, сокращенно можно – Нона. Вспомнил, что кто-то рассказывал мне о кокер-спаниеле с такой кличкой. И ничего, что новая собака была бы вообще-то женского рода, а Совесть был мужчиной.

***

Я пожалел всех собак мира и не стал ломать их судьбы и приводить домой. У меня теперь остался только начальник, который видимо из жалости не выгонял меня с работы. К лету я сбросил ещё килограмм семь-восемь, совсем перестал готовить. Голодная смерть не казалась мне чем-то из ряда вон. Я совсем обленился и перестал выходить куда-то помимо здания, где ругалось начальство. 

Я всё время думал о Ленке. Но не так как мужчина думает о женщине. Я использовал воспоминания о совместной жизни для анализа нынешней раздельной (то есть конкретно моей), перспектив на будущее и необходимости будущего как факта.

Я как-то одновременно жалел себя и не щадил. Так, например, в один из июньских дней с высокой пожарной опасностью и соответственной температурой 30+ я вывалил своё тело на улицу. Я проспал работу, когда проснулся – тупо отключил телефон и пошел бесцельно бродить городом. 

Вспоминал один разговор с Ленкой, мы обсуждали какой-то нелогический поступок одной из её многочисленных подруг-дур.

«Оправдание – это же инстинкт самосохранения. Если бы люди не научились оправдывать любые свои поступки и верить себе, представляешь, какова бы была статистика суицидов! Да человечество бы вымерло давно!»

Я не знаю, чьи это слова: мои или её. Да это и неважно. 

«Совести у тебя нет!»

Я знаю, чьи это слова. Её. И мои. Это важно. Это меня гложет. У меня действительно нет совести и речь уже не о собаке. У меня и собаки-то больше нет как раз из-за этого – я бесстыдная сволочь. Я вспоминал, как вел себя с Ленкой накануне развода и после. Она ведь вернулась бы… Даже не смотря на живот и прочие иллюстрации превращения меня в другого человека. Этот уход, собирание вещей – это же фарс, недостаток страстей и(ли) уверенности в нужности. Она наверняка уехала тогда к маме, рыдала и ждала от меня правильных и серьёзных действий. А все мои действия были неверными и шуточными. И ей это надоело. 

Я оправдывал себя тем, что никогда до конца не понимал, чего же на самом деле хотел, и чего хотела жена. Вот и сейчас не понимаю. Я мог бы попытаться вернуть Ленку. И Совесть. Впрочем, они не совместимы, так что придется выбирать. Впрочем, имею ли я право выбирать, право на них? Не поздно ли? Я мог бы завести новую Ленку и новую Совесть (на этот раз, кстати, можно попробовать кота), освободить место и сменить сферу деятельности. Съездить на море. Просто заняться наконец-то с кем-то сексом. Завести юмористический блог «Совести.нет». Да много чего мог бы… Но хочу ли я этого всего? Чего-то из этого? Вообще чего-либо?..

Такой вариант не катил. Оправданий не было. Я просто дурак. Дурак и эгоист. Ленка вряд ли без меня несчастна, совсем наоборот. Мне показалось, что я увидел её в толпе – счастливую, смеющуюся и под руку с другим мужчиной. А может – сидящую на балконе ресторана, внимательно изучающую спутника и пьющую вино. А может и не показалось.

Я ходил по Виннице и видел бездомных и домашних собак, томящихся от жажды, потных девчонок и старух, трамваи, фонтаны, торговые центры, музеи, рестораны, башню, потных дедов и мальчиков. Потных туристов и местных всех возрастов. Я видел это всё и не видел ничего. Пока не увидели меня.

– А я всё думала, куда вы пропали! Хорошо, что вы живы!

Возле кафе-музея «Пан Заваркин и Сын» меня окликнула женщина. Она сказала, что хорошо, что я живой и смотрела на меня с такой улыбкой как будто мы как минимум лучшие друзья, ей сообщили о моей кончине и вдруг она встречает меня. Я знал голос, и лицо тоже помнил, но не помнил откуда.

– Виталя, это я о нем тебе рассказывала!

Я посмотрел на Виталю и всё понял. Это продавщица, у которой я покупал пирожки с вишней и к которой клеился. То есть это она подумала, что клеился, да ещё и странно так, а я просто хотел поболтать. Она пожаловалась мужу. Теперь они встретили меня. И вряд ли случайно. И хорошо, что я ЕЩЁ жив.

Я ждал смерти. Хотя бы удара. Хотя бы словесных разборок. В общем, я настроился и пытался держаться мужественно. Получалось не очень – я переспал, и недоедание тоже сказывалось.

– Вы правда знаете, кто такой Кимитакэ Хираока? – неожиданно спросил у меня муж продавщицы.

– Ну да…

Виталя хлопнул меня по плечу, но не как соперника или врага. Как чуть ли не единственного в городе человека кроме него, кто увлечен последним из самураев Кимитакэ Хираока. На самом деле я думаю, что нас больше, но мало кто знает настоящее имя японского писателя и драматурга.

У них с женой были одинаковые улыбки, как будто у брата с сестрой. Я смотрел на них, тридцатисемилетний и потерянный и начал понимать чего хочу. Я хочу, чтобы кто-то улыбался просто потому, что я вернулся, жив, знаю наизусть историю и прочитал всего Юкио Мисима. И улыбаться в ответ. А со временем, когда окрепну – быть инициатором подобных улыбок. И всё. И я счастливый человек.