Рождение

У всех больниц, как ни странно, есть одно ужасное сходство, которое проявляясь незначительно, не в виде праведных мучеников, передвигающихся по коридору с капельницей в руках, перерастает наконец в сильнейшее вожделение полного изгнания своих болезней от тех условий, даже если они неплохи, пребывание в коих крайне важно для жизни.

В одной из казанских больниц в коридоре сделали палату для стационарных больных, нагрузили кроватями из восьмидесятых, такими раскладушками, пружину которых не раз приходилось чинить, а то и просто бросать это дело. Поставили одну тумбу с отваливающейся ручкой и скрипящей дверкой, наказав не шуметь и не тревожить остальных пациентов. В родильном отделении как-то даже установили избирательный участок на время, тем самым стеснив огромное количество мамочек, написавших позже жалобу, которую к рассмотрению, конечно, не отправили. Как читатель уже увидел, дела обстояли плохо, даже в Московских больницах, куда, казалось бы, должны свозить самое лучшее оборудование. 

Меня доставили рано утром с сотрясением мозга. На то время это была совершенно незначительная боль, из-за которой ехать в больницу, стало быть, весьма глупо, но, тем не менее, меня подхватили на носилки и около трёх часов ночи доставили в отделение. Везли быстро, от чего кружилась голова. Один фельдшер даже накрыл меня своей массивной тёплой курткой, которая отчасти помогла мне заснуть и доехать без происшествий. Тот момент, когда я закрывала глаза, смотря в маленькое окошко на потолке, казался бесконечно красивым, потому что впервые за столько лет жизни я смотрела ввысь и мою голову не посещали никакие мысли, от этого весь окружающий мир становился таким наполненным и значимым. 

Но по приезде, когда мне сообщили ужасную новость о том, что пребывать в отделении мне придётся неизвестно какое количество времени, я резко поменялась в лице. Это было слепое неведение. Я вдруг разом пожалела о всей предыдущей ночи, о том, как глупо было упасть так, чтобы это вылилось затем в неоднозначный вердикт. Я пожалела о том, что меня привезли, о том, что я сообщила друзьям, как сильно болит голова, ведь я бы вытерпела эту боль, потому что там, откуда меня привезли, остался любимый человек, и все слишком быстро обернулось крахом. Я осознала, что впредь все, что было, забудется: наши танцы, тусовки, фильмы, поездки на скейте, всё, что так важно не упускать в юности. Всё, что так важно не упустить, я променяла на больничное отделение и недовольных резким подъемом врачей. 

Я начала страдать, страдала четыре дня подряд. Просыпалась с красным лицом, ложилась с синим, иногда оно становилось фиолетовыми. Кроме обычных таблеток, мне давали успокоительные. Думаю, моя многолетняя депрессия началась именно с того незначительного происшествия, переменившего в одночасье все мои мысли и все мои представления о юности, о том, что должно было быть, но чего не произошло. Сотрясение явилось особого рода толчком к тому, кем я являюсь сейчас, и ежедневно напоминает мне всё неразрешенное и недоступное моему восприятию. 

Долгие четыре дня на меня смотрели шесть глаз, трое лиц, пребывавших со мной в одной комнате и мне было неловко от самой себя, но более неловко от того, что я, вероятно, страдаю из-за пустяков, а они, испытавшие возможно более сильные потери, своих чувств не показывают. Несмотря на эту думу, я не унималась, пила много воды, потом из неё же и проливала слезы, пока в один момент это не прекратилось. 

Ко мне перевели девушку, некрасивую собой, сутулую, со странными вьющимися волосами на непропорциональной телу голове. Она начала говорить со мной, и впервые мои страждущие мысли отошли на второй план. Разговаривали о чем-то второстепенном, затем перешли на личные темы, прогулялись по отделению и остальной больнице, выходили даже на улицу. Качели скрипели, я видела, как трудно ей вставать, передвигаться, раскачиваться. Она хромала на одну ногу и поэтому шаги были тяжелыми, неловкими, даже странными. 

Она успокаивала меня, сострадала моей ситуации, и только сейчас я понимаю, каково было ей и как глупо это выглядело с моей стороны. Всю жизнь она провела, перемещаясь из одной больницы в другую: операции, восстановление, снова операции, в то время как я гуляла, влюблялась, наслаждалась красотой природы и дорожила юностью. Я провела в больнице всего лишь десять дней, а она почти целую жизнь, но не страдала, а, может, страдала, но со мной не говорила об этом. Может, в её жизни будет гораздо меньше прекрасных моментов, нежели в моей, может, никогда не найдётся тот человек, что решит остаться с ней и не побоится полюбить. 

Я постепенно понимала, какими неуклюжими и мелочными были мои мысли, мои страдания по сравнению с тем, что, наверное, творилось в её душе. 

Я плакала, и слезы лились из моих глаз уже по-другому. Они были тяжелыми, падали мне на ладони, врезаясь, будто колом в мою кожу, впивались жалом в руки и заставляли чувствовать дрожь.