Каменный plagium

В одном небезызвестном архитектурном институте одного славящегося своими непревзойдёнными архитектурными ансамблями города учился студент. Александр – так звали студента – отличался упорством и дисциплинированностью. Главным же его достоинством было неисчерпаемое воображение, сочетавшееся с чувством вкуса. Проекты зданий Александра своими фундаментальными и, в то же время, лёгкими и воздушными формами напоминали новаторские эксперименты австрийского архитектора Фишера фон Эрлаха, а тщательно выверенные чертежи не усмиряли стремительность форм, пытающихся разрушить пространственную размерность. Не мог ли студент по праву называться Пиранези своего времени?

Но, как это часто бывает, именно время и выдвигало свои требования, далеко не всегда соответствующие устремлениям нашего юного героя. А проводником этих требований был избран профессор, перед которым Александр не мог не благоговеть: тот был знаменит толстыми монографиями по теории и истории архитектуры, часто выступал на многочисленных симпозиумах, срывая овации восхищённых слушателей, да и вообще являл собой самодостаточную умудрённую опытом личность, не проникнуться уважением к которой было невозможно. На лекциях профессора Громова Александр записывал каждое его слово, а потом в ярко-оранжевом круге настольной лампы перечитывал конспекты, оставляя свои комментарии и радуясь, словно ребёнок, тому, что у него есть возможность каждую неделю черпать сокровища из кладезя знаний великого ума современности. А потом – о чудо! – судьба одарила Александра не просто правом внимать профессору, но и правом говорить с ним: профессор согласился сопровождать Александра в пути его профессионального развития, став его руководителем. Тут-то время и заявило о себе.

Пришла пора выпуска. Трепет перед непоколебимым авторитетом охватывал Александра, когда он показывал промежуточные чертежи своего дипломного проекта, тем более что студент так и не смог сравнить своё детище с каким-либо воплощённым творением профессора – возможно, он неосознанно и не стремился к этому, боясь быть раздавленным величием мэтра. Александр мечтал построить высокий многоярусный дворец сложной конфигурации, выполненный из белоснежного мрамора, перемежающегося стеклянными вставками, которые делали мрамор воздушным, а всю конструкцию – парящей. Фасад здания украшался эфемерными скульптурными группами, а ко второму ярусу вели удивительно изогнутые широкие лестницы. Профессор надевал очки в роговой оправе, склонял голову над распростёртой гладью листа, на котором вырисовывалось сказочное, но, в то же время, и современное здание, предполагавшее использование достижений конструкторской мысли; некоторое время изучал его, то глядя поверх очков, то приподнимая их, а потом внезапно замирал, откинувшись на спинку стула. Улыбка постепенно вновь оживляла его лицо и, рассматривая с ласковым прищуром переминавшегося рядом юношу, он изрекал:

– Очень хорошо, Саша, очень хорошо! В этом есть интересная синкретичность. Но Вам нужно быть поближе к людям, – последние слова профессор растягивал, смакуя их, и слегка наклонялся, отчего стёкла его очков начинали сверкать, отражая свет, пробивающийся в окна аудитории. – Попробуйте создать нечто, радующее глаз простого обывателя и, в то же время, не мешающее его деятельности, будь он посетителем дома культуры или же работником офиса.

– Да-да, Пётр Иванович, – тихо отвечал Александр, – я понимаю.

И казалось ему, что он действительно понимал неуместность собственной претенциозности  и ребяческого желания чего-то невыносимо прекрасного, понимал, что ему нужно заняться выработкой стиля, отвечающего функционалу строений. Поэтому студент проводил долгие часы у кульмана, отсекая от вычурных форм плодов своих фантазий всё лишнее и оставляя аскетичную планировку строения, пригодного для жизни, работы и отдыха – статного тёмно-серого строения, испещрённого прямоугольными разъемами окон. Постепенно изначально вкрадчивые и полные уступок слова профессора становились одобрительными:

 – Фасад получился очень гармоничным… Но зачем здесь эти мотивы ионического ордера? Они как-то утяжеляют общий вид. Давайте подумаем, Саша, как сгладить этот эффект?

И Александр с готовностью отвечал:

– Пётр Иванович, можно избавиться от всех элементов ионического ордера. Они здесь ни к чему! Я всё исправлю!

А потом, сбегая по лестнице института с рулонами чертежей в руках, Александр мысленно благодарил профессора за его внимательность, без которой его проекты были бы неупорядоченным набором архитектурных элементов. Так, под чутким руководством профессора Громова, прислушиваясь ко всем его советам, Александр блестяще окончил институт с проектом жилого здания, простого в исполнении, но очень привлекательного, поскольку почти сразу же юный архитектор был вынужден покинуть помпезный город из-за востребованности его работы в провинции.

Пути его с профессором Громовым разошлись. Пока Александр жил и работал в небольшом и достаточно молодом городе, до него доходили сведения, что профессор отправился за границу для исследования современной архитектуры. Довольный своей участью, ни в чём не нуждаясь, являясь создателем большей части зданий, которыми обрастал городок и заказы на которые приходили к нему с завидной периодичностью, Александр женился и воспитал двух детей. За пятнадцать лет, проведённых в городке, он почти не думал о студенческом своём прошлом, изредка с теплотой и признательностью вспоминал добрые советы профессора Громова и под знаменем его девиза –  «Поближе к людям!» – приступал к выполнению очередного заказа. Лишь иногда по ночам снился ему парящий сказочный дворец, но наутро Александр возвращался к кульману с чертежами небольшого дома отдыха или жилого здания так, как утихомирившиеся донжуаны после непрошеных грёз о своих прошлых похождениях возвращаются к привычным – и оттого близким и дорогим – жёнам.

Его труды принесли и некоторое материальное благополучие, позволившее отправиться с семьёй за границу и осуществить таким образом своеобразное паломничество к местам, где архитектурные гении прошлого оставили свой след. Он видел пышно-цветущий Дворец Цвингер Пёппельмана; приветливо встречал его Палаццо Дучезио в городе Ното; беседка Вернике в Парижском саду растений заключала его в свои остроконечные объятия; горделиво красовался перед ним Храм победы и согласия в Стоу. И вдруг в последний день путешествия Александра перед ним предстало высокое здание, удивительно вписавшееся в это великолепие шедевров. Это был полупрозрачный дворец с двумя лестницами, ведущими ко второму этажу. Мрамор подчёркивал грациозность строения, а скульптуры, располагавшиеся на фронтоне, казались живыми – вот-вот сорвутся и полетят!

Александр почувствовал, как слабеют ноги. С замирающим сердцем он подошёл к дверям никогда не виданного ранее, но поразительно знакомого строения и нерешительно толкнул одну из них. Она податливо отворилась, и архитектор, не обращая внимания на оклики жены и детей, не понимающих, что происходит, вошёл в вестибюль, зовущий, приглашающий, такой, каким он и должен быть. Пожилой консьерж с зачёсанными назад волосами смерил нового посетителя равнодушным взглядом, не забыв, однако, учтиво ему улыбнуться:

– Месье, могу ли я быть чем-нибудь полезен?

Александр заворожённо разглядывал лестницу, извилистую и уходящую туда, вверх, в необъяснимо притягивающее пространство. Заметив консьержа, он вздрогнул и тихо выдохнул на полузабытом французском:

– Что это? Как давно это построено?

– Хорошая работа, не правда ли? О, этим зданием все восхищаются уже не менее пятнадцати лет. Вы, наверное, уже обратили внимание на эти изящные…

– Кто же сотворил его? – перебил консьержа Александр.

– Как? Вы не знаете? Пётр Громов, известный русский архитектор.