Традиция или свобода?

Я влюблялся в людей, как это принято говорить, красиво и с каплей оригинальности. Я влюблялся не в их лица, не в обволакивающие всё моё нутро глаза, не во влажные веки, никогда не знавшие того пустого пространства, возникающего из воздуха, и не в расслабленные уголки рта, источавшие искренность. Я мог смотреть сквозь человека и никогда не увидеть его таким, каким он предстает по отношению к другим, но беспричинно испытать влюбленность и загореться необузданным желанием. Мне нравилось это ощущение целостности и обобщенности, когда мы смотрели в одну сторону и на одни и те же объекты, словно капли воды в одном потоке изначально выбравшие одну точку соприкосновения и следующие за ней. Кем мы были? Мы не знали о моей всепоглощающей влюбленности, потому что мысли были этому моменту неподвластны, мы не знали о твоём вечно скованном сомнении, потому что движения никогда не выдавали своей тайны. Но мы прекрасно знали о существовании единого, что, наконец, должно было открыться нам и заставить взглянуть впереди себя. Оно было враждебно. Оно желало нашей отверженности взамен на свободу, но мы не решались. 

Раз мы встретились в незнакомом городе и будто старые соседи, приготовили на день благодарения пирог из вишни, водрузив на самый кончик не долгожданную самую сочную и спелую ягоду, а некую абстракцию, бывшую, как это позже выяснилось, тонувшей шлюпкой. Сладкий пирог испепеляло своими лучами солнце, поэтому фигура французского судна всё больше оправдывала своё местоположение и тем самым становилась поводом для написания картины ничем иным, как масляными красками. Мы выглядели смущенно, стараясь смеяться и изредка вздрагивали, поймав друг на друге ясный, но неуверенный взгляд, как будто боялись показаться себе некрасивыми и подать ложную надежду. У нас было одно ужасное сходство, помимо всего остального его весомость можно было бы сравнить со сходом тяжелой лавины в центре Австралии на распластавшейся на далекие километры Виктории. Это молодость, которую невозможно было обуздать или усмирить, которая, протягивая застрявшему в болоте палку непременно выпускала её из рук. Она не позволяла нам по долгу разговаривать, тем более назначать встречи, она внезапно сталкивала нас друг с другом, а затем вновь разводила мосты, поэтому ни в какой другой момент в наших головах не было большей определенности, чем при самой первой встрече и самом первом взгляде сквозь. 

Молодость не была тем единым, она была лишь пособником, подстрекателем того вражески настроенного огромного пространства в головах большинства людей, заполненных не теми идеями, не теми желаниями и мотивами. Единым были люди, обстоятельно излагающие и доносящие до своих последователей, как это было в семнадцатом веке, институционность. Вражески настроенные против каждого, кто намеревался сделать хотя бы шаг из всеобщего круга мысли, заложенной эпохами, а посему вражески настроенные против самих себя и своего выбора. 

Они желали отверженности взамен на свободу, но мы так и не решались и оставались внутри, сдавливаемые судорогами времени. Кто мы были?