Черный обелиск
Жанр:
Юмор
Вид:
Слесарь-сантехник Пётр Кобылкин умирал. Умирал давно и тихо. Началось это, собственно, с того, что он уснул поздней осенью под холодный дождь, не дотянув до родного порога каких-то метров тридцать-тридцать пять, не больше. Прямо у забора так и рухнул на мягкую от влаги землю. Сначала вроде бы и ничего, как всегда, было. Даже посмеялись вволю с друзьями над этим совсем обычным случаем, а потом и началось… Боли в спине, рези в боку, кровь ни с того ни с сего появилась...
-Туберкулёз почек, милейший, заявил уролог, разглядывая анализы. В запущенной форме. Н-да.
Да не слушай ты их, махали руками друзья, когда сообщил им Пётр свою новость. Им бы только находить в человеке всякую пакость и потом издеваться над ним всю жизнь.
Вон у Ивана, тоже нашли рак чего-то, успокаивал напарник Петра. Он уж совсем было скис, в рот грамма не брал сдуру. Слава богу, хватило ума плюнуть на всё, теперь хлещет водку почище нашего, морду такую, скажу тебе, наел, что ни в какой хомут не пролезет. Так что плюнь и ты.
Вроде бы и успокоился Пётр после таких разговоров, даже выпили они тогда свои 333,3 гэ, то есть две бутылки на три рыла, но, по-видимому, не суждено было ему огорчить врачей и оказаться вдруг здоровеньким. Через три месяца он слёг, пожелтел, скукожился.
Жена его, Варвара, крепкая ещё баба, вроде бы и горевала, а вроде бы и не очень, как-то по настроению всё получалось. Иногда ей даже хотелось, чтоб поскорей всё это…
У больного Кобылкина тоже копошились всякие мысли. Он за долгое своё лежание научился думать, до чего раньше руки просто не доходили.
«Со мной всё ясно, рассуждал он, глядя в окно на одинокое, чёрное от дождя, дерево, а как они без меня будут? Я хоть и не большие деньги приносил, но приносил. Пропивал левые да часть премиальных иногда, а получку ни-ни. А теперь-то как? Младший ещё учится, старший, тоже слесарь, только не сантехник, не захотел продолжить династию, ему, видите ли, стыдно в унитазах копаться да сшибать вонючие рубли. На заводе работает. А там по полгода не платят. Вот и ходит с протянутой рукой, и у отца-сантехника ему не стыдно брать эти самые вонючие рубли. Да ладно, бог с ним, ещё образумится, только не поздно бы было».
Потом мысли уплывали куда-то далеко, вспоминалось давнее хорошее и не совсем хорошее, всякое в жизни бывало, чего уж тут греха таить, не был он и для жены радостью и для детей примером, и опять же с какой стороны посмотреть…
Вспомнилось, как покупал он своё первое ружьё. Одноствольное, простенькое, самое дешёвое. Но за свои, кровные, честно заработанные деньги покупалось оно. Охотился с ним и на уток, и на куропаток, их было тогда, как грязи, на каждом поле, это потом уже они куда-то враз подевались, и никто толком ответить на это не может. Но больше всего нравилась охота на зайца. Он, заяц-то, только кажется смешным да глупым, на самом же деле ума и хитрости ему не занимать. Он, где надо, затаится и пропустит тебя в двух шагах, где надо и на сотню метров не подпустит. А где: ах! ох! Из-под ног! Да кто бы мог подумать, что в дровах будет сидеть! Был такой случай: шёл по горячему следу Пётр, а косой петлял, сдваивал, скидывал и, наконец, залёг. Стоял Пётр у самой норки и раздумывал, как ему поступить: схватить ли хитреца руками, иль поднять пинком? Заяц тоже крепко соображал, как ему выпутаться из этого пикового положения, и ни до чего толкового не додумался, как взвиться вверх на два метра. Снег фонтаном, пыль в глаза! Пока проморгался Пётр, заяц был за добрую сотню шагов. Выстрелил, конечно, но просто так, для очистки совести. Разве ж возьмёшь на таком расстоянии, это ж какое ружьё надо иметь. Как у короля какого, или шейха. С нашего завалишь на пятьдесят - и радуйся.
Со слезой вспомнился любимец Гай, чистокровный ирландец. Вот уж умная и культурная псина удалась, прямо, всем на удивление. Всё с полуслова понимал, только говорить не мог… Да, было время.
Хотел приобщить к этому интересному мужскому делу сыновей, только ничего путного из этой затеи не получилось. Старшего вытянул силком два раза, даже дал выстрелить по еловой шишке, а потом, чтобы закрепить интерес, попросил почистить ружьё: пусть подержит, погладит, почувствует прохладу стали, тепло дерева, думал тогда Пётр, но всё было напрасным. Младший так сразу наотрез от охоты отказался.
Теперь всему этому пришёл конец. Как теперь без ружья, без удочек, без резиновых сапог… купил их совсем недавно, с год, наверное, не больше… А почему без этого? Ведь хоронили давным-давно воинов со всеми их доспехами и вещами, и ещё, бог знает, с чем. Пригодилось ли им это никто не знает. Наверное, пригодилось, иначе, зачем бы они такое вытворяли. Сколько живёт человек на Земле, а никто так и не сказал, есть ли она, загробная жизнь. Одни говорят, дурость это, другие утверждают с пеной у рта, что есть. Попробуй тут разберись! А вдруг, на самом деле, есть эта загробная жизнь, и что тогда, бегать и просить у кого-то там удочки и ружьё? Хорошо, если на своего нарвёшься, отматерит, но даст, а если финн или прибалт какой? Пожалуй, всё это можно решить просто: взять и оформить завещание и делу конец!
Через неделю Петру стало совсем худо. Он отказался от пищи, лежал молча с закрытыми глазами, и совсем не был похож на того шустрого слесаря, способного запудрить мозги любому клиенту.
«Вар…вар…вара», - позвал он жену.
«Чего тебе?» - подошла жена, подсунула подушку.
«Позови того… завещание надо… хочу сделать…»
«Кого «того»? И какое ещё завещание?» - не поняла Варвара.
«Такое…»
«Что тебе завещать? Стены голые. За душой ни гроша. Или ты припрятал их где-нибудь?» - Вдруг её осенила обнадёживающая мысль. - «Скажи так, зачем ещё кого-то тянуть сюда».
«Нет», - настаивал упрямо Пётр. - «Вези его сюда».
«Господи! Да кого, его-то? Попа, что ли? Может, покаяться хочешь? За грехи свои?»
«Нет, не попа, а другого вези…»
Варвара сходила к соседям и от них позвонила старшему сыну, сказала, что с отцом совсем плохо и просила поскорей приехать.
«Ну, чего он тут?» - спросил сын, примчавшись на такси за деньги, что дала жена на покупку костей, – их часто привозят в заводскую столовку и жена бульон из них варит.
«Зовёт кого-то. Завещание какое-то хочет сделать. Может, уже заговаривается?»
«Что завещать-то ему? Ничего ведь нет такого». - Сын обвёл взглядом голые стены.
« А я что говорю!»
«Может, какое политическое заявление хочет сделать? Это сейчас модно. Все шишкари так сейчас делают».
«Ой ли? Ещё брякнет не то, и выпрут нас из хрущовки. Найдут причину и выпрут. Да и искать её не надо: за год за свет не плачено. Говорила всё ему: заплати, заплати, а он на пивко да на водочку эти денежки», - запричитала Варвара. - «Где теперь взять такие деньги? Один гроб две моих получки стоит! Боже ж ты мой!»
«Ладно, успокойся», - сказал сын. - «Я сейчас спрошу, что ему надо?»
Сын бодро вошёл к отцу.
«Привет, батя!» - сказал он и сжал руку отца выше локтя. - «Сегодня ты совсем молодец! Чего ты хотел маме сказать, она ничего не поняла?»
«Завещание… хочу…»
«Кому? Что завещаешь?»
«Вам всем…поторопитесь…»
Немного посовещавшись с матерью, сын умчался в нотариальную контору, вскоре, раскланиваясь и забегая вперёд, ввёл он девчушку с папкой и печатью в узеньких, как птичьи лапки, руках.
«Здравствуйте», - пропищала девчушка тоже птичьим голоском, когда её подвели к койке Петра. Тот не ответил и даже не шелохнулся. Девчушка вопросительно посмотрела на сына и жену сантехника: не опоздали ли?
«Пап, тут к тебе…ты просил…ну, этот…» - затряс сын за рукав отца.
«Нотариус», - подсказала девчушка, прижимая к груди папку.
«Да, нотариус. Ты что-то хотел ему сказать? Говори скорей, а то время идёт, за часы платим».
Девчушка придвинулась ближе к сантехнику и спросила:
«Ваша фамилия, имя, отчество?»
«Ко…ко…был…»
«Кем был?» - не поняла девчушка с лапками.
«Никем он не был. Кобылкин он. Фамилия его такая. И у меня такая же, наследник я. По прямой линии. Первый после жены его».
«Не надо. Он сам должен отвечать», - заявила нотариус, строго посмотрев на сына-слесаря. - «Имя?»
«Пё…пё…тр».
«Отчество?»
«Ге…ге…»
«Герасимович», - опять вмешался сын, не выдержав запора слов у отца. Нотариус молча записала.
«Год, месяц и день рождения?»
«В апреле пятьдесят первого», - подключилась тут и жена. - «В один день с Лениным родился».
«Двадцать второго», - подсказал сын. - «Только пошёл другой дорогой».
«Да уж лучше бы не ходил», - с тоской в голосе усомнилась в выборе дороги жена.
«Что вы хотите завещать?» - спросила нотариус и почему-то посмотрела на голые стены, на сына. Сын сотворил удивлённое лицо и поджал плечи.
«Хо…хо…чу, чтобы, - зашевелил бледными губами Кобылкин, - со мной положили в мо…могилу ружьё ту…тульское…одно…ствольное…»
«Но ружья на учёте в милиции? Я знаю, у папы есть ружья и он их всегда регистрирует», - несмело заявила девчушка, сожалея, что не может исполнить последнего, в общем-то, пустячного, желания бедного слесаря.
«Оно…оно не заре…ре…гистр…»
«Понятно», - радостно закивала головой девчушка.
«Оно без курка…его сын отви…отвинтил…и боёк по…потерял. Я его там…всё равно делать будет…нечего. Хорошо бы…инструмент прихватить…с собой…»
«Понятно, понятно», - продолжала кивать девчушка. - «Так. Завещаю положить в могилу ружьё…»
«…тульского завода, - продолжил Кобылкин, разговариваясь постепенно, - удочку с ка…с катушкой «Дельфин», резиновые сапоги, которые без латок, зелёные, их под голову можно, подошвами наружу, а… а те, с латками, это не пиши, голенища отрезать и будут, как галоши…на огороде…»
«Пап, ты не отвлекайся на дырявые галоши», - нетерпеливо перебил его сын. - «Ты о главном: где деньги, сколько их?»
Выслушав сына, Кобылкин продолжил:
«…а также жену Вар…вар…вару Сергеевну, уро…урождённую Тар…тара…торкину…»
«Чего-чего он там?» - повисла на плече девчушки, заглядывая в листок, жена сантехника, урождённая Тараторкина. Та стала читать записанное:
«…завещаю положить в могилу ружьё тульского завода, удочку с катушкой «Дельфин», резиновые сапоги, зелёные, под голову, подошвами наружу, а также…» - Тут девчушка с испугом посмотрела на жену сантехника и тихо проговорила: - «жену Варвару Сергеевну, урождённую Тартараторкину…»
«Тараторкину», - уточнил сын.
«А мавзолей он построил? Или гробницу? Или холм земли какой натаскал этот Тутайхамон?!»
« Тутанхамон», - поправил сын мать, щёки которой горели адским огнём.
«Хрен с ним, с твоим Хамоном!» - уже кричала Тараторкина. - «Положить рядом жену! Ишь, князь какой! Всю жизнь издевался и там ему ещё надо!»
Девчушка широко раскрытыми глазами смотрела на страшную в гневе жену сантехника и только крепче сжимала вспотевшей рукой-лапкой доверенную печать нотариуса.
«Бутылку ему рядом и больше ничего!» - не могла остановиться, не желая быть заложницей эмансипированная временем Тараторкина.
«Мама!» - с упрёком сказал сын. - «Не надо! Пусть говорит, пусть пишут, разберёмся потом сами».
«Ну да! Запишут! А потом попробуй, не сделай. По судам затаскают его родственнички! Скажут, не мог он просто так сказать, были у него на это причины».
«…жену Варвару Сергеевну, урождённую Тараторкину, - продолжал тихо Кобылкин, не обращая внимания на выкрики жены, - прошу на единовременное пособие сделать поминки, на которые пригласить всех сантехников ЖЭСа, кроме Задвижкина Василия, который недостоин этого почёта…»
«Не одно, так другое!» - всплеснула руками жена. - «Этих сантехников целый полк, и пьют, как в бочку льют. Это же мне всё продать надо, всё, что от мамы досталось. Единовременное пособие», - передразнила она мужа. - «На это пособие крышки от гроба не купишь, а тут пои этих бездельников!»
«А на деньги, что соберут друзья, - продолжал слесарь, привычно не слушая причитаний жены, - поставить крест из…из чёрного гранита…»
«Господи! Да что это с ним деется? Доченька, милая, не пиши пока! Дай передохнуть! У него что-то с головой. Несёт, сам не знает что. Обелиск ему из чёрного гранита! За осиновый крест нечем платить, а ему из гранита, да ещё и чёрного!» - И тихо, чтобы не расслышал завещатель, девчушке, придвинувшись к самому её уху: - «Напиши, миленькая, просто: «крест, поставить крест», а я тут разберусь, какой».
«Не могу я так», - заволновалась девчушка. - «Нас учили писать слово в слово, как говорит клиент. Нас за это ругают, и Лидия Петровна лишает премии».
«Ну, клиент-то того, сама видишь, какой он», - умоляюще глядела жена слесаря в глаза девчушки. - «Он сказал и… это, поминай как звали, а мы тут майся. Крест из гранита…чёрного. Хм».
«Прочитай, что получилось?» - попросил Кобылкин нотариуса и повернул жёлтое ухо в сторону лучшей слышимости. - «Из чёрного гранита», - уточнил он, когда дошли до креста. Девчушка посмотрела на жену Кобылкина с выражением: «я же говорила вам».
«Господи-господи!» - сокрушалась та, не обратив внимания на многозначительный этот взгляд. - «Что деется на белом свете! Ну, пусть бы хоть из крошки мраморной, как у всех таких, так нет же, подавай ему из гранита и ни какого-нибудь, а чёрного. Слава богу, что ещё не красного. Господи! Час от часу не легче!»
«Ничего, мама», - тихо сказал сын и подморгнул ей обнадёживающе. - «Пусть пишут, как он хочет. Я знаю выход».
«Какой, сынок?» - подняла страдальческие глаза на сына мать.
«У меня есть друг, хохол, хоть золотой сварганит. Ни один следователь по особо важным делам не докопается, не то, что какие-то там деревенские родственники», - прошептал он таинственно на ухо матери.
«…и пусть на нём выбьют: «Слесарь-сантехник шестого разряда». Пусть все знают, теряя силы», - продолжал Кобылкин-отец.
«Пап, ты же был четвёртого?» - удивился сын. – «Когда повысили?»
«Какая теперь разница…Зато…» - тяжело вздохнул в последний раз сантехник Кобылкин.
Похоронили Кобылкина в соответствии с завещанием: неучтённое ружьё без курка и удочку с катушкой «Дельфин» положили вдоль туловища, а сапоги спрятали под голову, накрыв их старой наволочкой. На могиле водрузили чёрный крест, так искусно разрисованный под гранит, что все разинули рты от удивления, увидев, как сын, закинув его на спину, нёс к могиле, не проронив и капельки пота, не согнувшись от его кажущейся непомерной тяжести.
На поминках горше всех плакали друзья-сантехники. Они, обливаясь слезами, вспоминали душещипательные эпизоды из жизни преждевременно усопшего коллеги.
«Каких только прокладок у него не было, - сквозь рыдания говорил Квачкин, - и турецкие, и польские, и даже итальянские были. Подойдёшь, бывало, попросишь: «Дай, Петро, прокладку под вентиль пятнадцать». «На!», достанет и даст без всяких слов. Просто так».
«Не был он никогда жмотом, - вытирал ладонью повлажневший нос слесарь Паклин, - последним делился. За это, за жлобство, не любил он Ваську».
«Такого человека потеряли! И-эх!» - простонал кто-то в тёмном углу.
Давали назидательные советы сыновьям, продолжателям фамилии знатного слесаря, быть такими, каким был их отец. Сыновья согласно кивали головами и считали мысленно, сколько выпили и сколько ещё осталось бутылок водки.
Через неделю на том же кладбище хоронили заведующего овощной базой №13 Хрюкина, он умер от инфлюэнцы. Тут получилось так. В округе свирепствовала эпидемия гриппа, и Хрюкин, уже больной, спасая загнивающую картошку, встал с постели и пришёл на базу, там на сквозняке добавил и окончательно слёг. Врачи не отходили от его постели, но и они ничего поделать не смогли. Жена его Николь, попросту Нюшка, перечитывая некролог, что написал бухгалтер базы, балующийся между делом стихоплётством, заметила ему свысока: «Умирают от гриппа простолюдины; директор крупного предприятия может умереть только от ин-флю-энцы!»
Во время похорон самому суетливому человеку тихо шепнул на ухо тип странного вида:
«Есть дешёвый крест из чёрного гранита», - и, озираясь, продолжил: «Сделан по заказу большого учёного, да его сожгли собственные дети. Не крест сожгли, а отца. Мёртвого уже, а не живого. Атомщик он был. И в Бога верил. Заказал себе крест…из мрамора, нет, из гранита. Чёрного. А дети в Бога не верят, сволочи они такие. И чтобы мороки было меньше, взяли и сожгли учёного, вот». Вытирал пот со лба тип, презрительно глядя на мрачного, с явными признаками тугодумия, человека. - «Остался новенький крест».
«Мы не заказывали крест», - уставился в глаза типа тупица-распорядитель.
«Я знаю, что не заказывали. Мы предлагаем вам дешёвый крест …учёного…атомщика!»
«А он сам где?»
«Кто?»
«Ну, атомщик этот?»
«Его сожгли дети-атеисты! Безбожники! Идолопоклонники и сатанисты! А крест остался! Боже! Какой тупой! Так будете брать или нет?!» - почти закричал тип.
«А где эти дети?»
«Умерли в одночасье. Бог покарал!»
«А почему не милиция?»
«Богу было некогда наблюдать за их волокитой, рраз! — и готово! Так будете брать или нет?»
«Кого?»
«Крест! Мраморный! С серыми прожилками!»
«Нет. У нас будет камень с его головой. Все работники базы на собрании так решили. И базу, сказали, назовут его именем».
«С его головой? Какой головой?» – не мог сообразить тип.
«Обыкновенной. Хотели во всю длину памятник, да шибко кривоногий был».
«Шинель бы надели до пят».
«Он не военный. Он директор овощной базы. Хрюкин он».
«Понятно. Голова медная будет?»
«Нет, тоже каменная. Хотели медную, да потом отказались, чтобы бомжы не спёрли и не сдали в металлолом».
Тип, не говоря больше ни слова, отошёл в сторону, остановился, склонил голову, развернулся и подошёл опять к распорядителю.
«Слушай, ты где работаешь?» - спросил он.
«Ну, на базе».
«Да, конечно. Грузчиком?»
«Ну, кладовщик я».
Тип поманил пальцем кладовщика ещё ближе и, более таинственно, чем предлагал свой товар, зашептал ему на ухо:
«Мой тебе совет: бросай эту работу. Тебе нельзя быть мошенником, головка не та. Иди на жэдэ костыли забивать. Забил костыль получил денежку, забил получил...» – На миг задумался. - «Хотя и там надо с умом кувалдой махать, ненароком можно кого-нибудь пришибить. Короче, я тебя предупредил».
Вскоре после этого разговора на вратах прибежища усопших люди, ещё живые, могли прочитать красивым шрифтом выбитое на гранитной доске объявление:
«Всем! Всем! Всем! У кого уже есть или ожидаются покойники! Сообщаем, что по кладбищам города Энска гуляет фальшивый гранитный крест. Его продают нечестные личности без характерных признаков.
Люди! Будьте бдительны! Колупните перед покупкой, и если будет деревянный, сообщите тут же охране или позвоните по 02. Администратор Катафалкин».
-Туберкулёз почек, милейший, заявил уролог, разглядывая анализы. В запущенной форме. Н-да.
Да не слушай ты их, махали руками друзья, когда сообщил им Пётр свою новость. Им бы только находить в человеке всякую пакость и потом издеваться над ним всю жизнь.
Вон у Ивана, тоже нашли рак чего-то, успокаивал напарник Петра. Он уж совсем было скис, в рот грамма не брал сдуру. Слава богу, хватило ума плюнуть на всё, теперь хлещет водку почище нашего, морду такую, скажу тебе, наел, что ни в какой хомут не пролезет. Так что плюнь и ты.
Вроде бы и успокоился Пётр после таких разговоров, даже выпили они тогда свои 333,3 гэ, то есть две бутылки на три рыла, но, по-видимому, не суждено было ему огорчить врачей и оказаться вдруг здоровеньким. Через три месяца он слёг, пожелтел, скукожился.
Жена его, Варвара, крепкая ещё баба, вроде бы и горевала, а вроде бы и не очень, как-то по настроению всё получалось. Иногда ей даже хотелось, чтоб поскорей всё это…
У больного Кобылкина тоже копошились всякие мысли. Он за долгое своё лежание научился думать, до чего раньше руки просто не доходили.
«Со мной всё ясно, рассуждал он, глядя в окно на одинокое, чёрное от дождя, дерево, а как они без меня будут? Я хоть и не большие деньги приносил, но приносил. Пропивал левые да часть премиальных иногда, а получку ни-ни. А теперь-то как? Младший ещё учится, старший, тоже слесарь, только не сантехник, не захотел продолжить династию, ему, видите ли, стыдно в унитазах копаться да сшибать вонючие рубли. На заводе работает. А там по полгода не платят. Вот и ходит с протянутой рукой, и у отца-сантехника ему не стыдно брать эти самые вонючие рубли. Да ладно, бог с ним, ещё образумится, только не поздно бы было».
Потом мысли уплывали куда-то далеко, вспоминалось давнее хорошее и не совсем хорошее, всякое в жизни бывало, чего уж тут греха таить, не был он и для жены радостью и для детей примером, и опять же с какой стороны посмотреть…
Вспомнилось, как покупал он своё первое ружьё. Одноствольное, простенькое, самое дешёвое. Но за свои, кровные, честно заработанные деньги покупалось оно. Охотился с ним и на уток, и на куропаток, их было тогда, как грязи, на каждом поле, это потом уже они куда-то враз подевались, и никто толком ответить на это не может. Но больше всего нравилась охота на зайца. Он, заяц-то, только кажется смешным да глупым, на самом же деле ума и хитрости ему не занимать. Он, где надо, затаится и пропустит тебя в двух шагах, где надо и на сотню метров не подпустит. А где: ах! ох! Из-под ног! Да кто бы мог подумать, что в дровах будет сидеть! Был такой случай: шёл по горячему следу Пётр, а косой петлял, сдваивал, скидывал и, наконец, залёг. Стоял Пётр у самой норки и раздумывал, как ему поступить: схватить ли хитреца руками, иль поднять пинком? Заяц тоже крепко соображал, как ему выпутаться из этого пикового положения, и ни до чего толкового не додумался, как взвиться вверх на два метра. Снег фонтаном, пыль в глаза! Пока проморгался Пётр, заяц был за добрую сотню шагов. Выстрелил, конечно, но просто так, для очистки совести. Разве ж возьмёшь на таком расстоянии, это ж какое ружьё надо иметь. Как у короля какого, или шейха. С нашего завалишь на пятьдесят - и радуйся.
Со слезой вспомнился любимец Гай, чистокровный ирландец. Вот уж умная и культурная псина удалась, прямо, всем на удивление. Всё с полуслова понимал, только говорить не мог… Да, было время.
Хотел приобщить к этому интересному мужскому делу сыновей, только ничего путного из этой затеи не получилось. Старшего вытянул силком два раза, даже дал выстрелить по еловой шишке, а потом, чтобы закрепить интерес, попросил почистить ружьё: пусть подержит, погладит, почувствует прохладу стали, тепло дерева, думал тогда Пётр, но всё было напрасным. Младший так сразу наотрез от охоты отказался.
Теперь всему этому пришёл конец. Как теперь без ружья, без удочек, без резиновых сапог… купил их совсем недавно, с год, наверное, не больше… А почему без этого? Ведь хоронили давным-давно воинов со всеми их доспехами и вещами, и ещё, бог знает, с чем. Пригодилось ли им это никто не знает. Наверное, пригодилось, иначе, зачем бы они такое вытворяли. Сколько живёт человек на Земле, а никто так и не сказал, есть ли она, загробная жизнь. Одни говорят, дурость это, другие утверждают с пеной у рта, что есть. Попробуй тут разберись! А вдруг, на самом деле, есть эта загробная жизнь, и что тогда, бегать и просить у кого-то там удочки и ружьё? Хорошо, если на своего нарвёшься, отматерит, но даст, а если финн или прибалт какой? Пожалуй, всё это можно решить просто: взять и оформить завещание и делу конец!
Через неделю Петру стало совсем худо. Он отказался от пищи, лежал молча с закрытыми глазами, и совсем не был похож на того шустрого слесаря, способного запудрить мозги любому клиенту.
«Вар…вар…вара», - позвал он жену.
«Чего тебе?» - подошла жена, подсунула подушку.
«Позови того… завещание надо… хочу сделать…»
«Кого «того»? И какое ещё завещание?» - не поняла Варвара.
«Такое…»
«Что тебе завещать? Стены голые. За душой ни гроша. Или ты припрятал их где-нибудь?» - Вдруг её осенила обнадёживающая мысль. - «Скажи так, зачем ещё кого-то тянуть сюда».
«Нет», - настаивал упрямо Пётр. - «Вези его сюда».
«Господи! Да кого, его-то? Попа, что ли? Может, покаяться хочешь? За грехи свои?»
«Нет, не попа, а другого вези…»
Варвара сходила к соседям и от них позвонила старшему сыну, сказала, что с отцом совсем плохо и просила поскорей приехать.
«Ну, чего он тут?» - спросил сын, примчавшись на такси за деньги, что дала жена на покупку костей, – их часто привозят в заводскую столовку и жена бульон из них варит.
«Зовёт кого-то. Завещание какое-то хочет сделать. Может, уже заговаривается?»
«Что завещать-то ему? Ничего ведь нет такого». - Сын обвёл взглядом голые стены.
« А я что говорю!»
«Может, какое политическое заявление хочет сделать? Это сейчас модно. Все шишкари так сейчас делают».
«Ой ли? Ещё брякнет не то, и выпрут нас из хрущовки. Найдут причину и выпрут. Да и искать её не надо: за год за свет не плачено. Говорила всё ему: заплати, заплати, а он на пивко да на водочку эти денежки», - запричитала Варвара. - «Где теперь взять такие деньги? Один гроб две моих получки стоит! Боже ж ты мой!»
«Ладно, успокойся», - сказал сын. - «Я сейчас спрошу, что ему надо?»
Сын бодро вошёл к отцу.
«Привет, батя!» - сказал он и сжал руку отца выше локтя. - «Сегодня ты совсем молодец! Чего ты хотел маме сказать, она ничего не поняла?»
«Завещание… хочу…»
«Кому? Что завещаешь?»
«Вам всем…поторопитесь…»
Немного посовещавшись с матерью, сын умчался в нотариальную контору, вскоре, раскланиваясь и забегая вперёд, ввёл он девчушку с папкой и печатью в узеньких, как птичьи лапки, руках.
«Здравствуйте», - пропищала девчушка тоже птичьим голоском, когда её подвели к койке Петра. Тот не ответил и даже не шелохнулся. Девчушка вопросительно посмотрела на сына и жену сантехника: не опоздали ли?
«Пап, тут к тебе…ты просил…ну, этот…» - затряс сын за рукав отца.
«Нотариус», - подсказала девчушка, прижимая к груди папку.
«Да, нотариус. Ты что-то хотел ему сказать? Говори скорей, а то время идёт, за часы платим».
Девчушка придвинулась ближе к сантехнику и спросила:
«Ваша фамилия, имя, отчество?»
«Ко…ко…был…»
«Кем был?» - не поняла девчушка с лапками.
«Никем он не был. Кобылкин он. Фамилия его такая. И у меня такая же, наследник я. По прямой линии. Первый после жены его».
«Не надо. Он сам должен отвечать», - заявила нотариус, строго посмотрев на сына-слесаря. - «Имя?»
«Пё…пё…тр».
«Отчество?»
«Ге…ге…»
«Герасимович», - опять вмешался сын, не выдержав запора слов у отца. Нотариус молча записала.
«Год, месяц и день рождения?»
«В апреле пятьдесят первого», - подключилась тут и жена. - «В один день с Лениным родился».
«Двадцать второго», - подсказал сын. - «Только пошёл другой дорогой».
«Да уж лучше бы не ходил», - с тоской в голосе усомнилась в выборе дороги жена.
«Что вы хотите завещать?» - спросила нотариус и почему-то посмотрела на голые стены, на сына. Сын сотворил удивлённое лицо и поджал плечи.
«Хо…хо…чу, чтобы, - зашевелил бледными губами Кобылкин, - со мной положили в мо…могилу ружьё ту…тульское…одно…ствольное…»
«Но ружья на учёте в милиции? Я знаю, у папы есть ружья и он их всегда регистрирует», - несмело заявила девчушка, сожалея, что не может исполнить последнего, в общем-то, пустячного, желания бедного слесаря.
«Оно…оно не заре…ре…гистр…»
«Понятно», - радостно закивала головой девчушка.
«Оно без курка…его сын отви…отвинтил…и боёк по…потерял. Я его там…всё равно делать будет…нечего. Хорошо бы…инструмент прихватить…с собой…»
«Понятно, понятно», - продолжала кивать девчушка. - «Так. Завещаю положить в могилу ружьё…»
«…тульского завода, - продолжил Кобылкин, разговариваясь постепенно, - удочку с ка…с катушкой «Дельфин», резиновые сапоги, которые без латок, зелёные, их под голову можно, подошвами наружу, а… а те, с латками, это не пиши, голенища отрезать и будут, как галоши…на огороде…»
«Пап, ты не отвлекайся на дырявые галоши», - нетерпеливо перебил его сын. - «Ты о главном: где деньги, сколько их?»
Выслушав сына, Кобылкин продолжил:
«…а также жену Вар…вар…вару Сергеевну, уро…урождённую Тар…тара…торкину…»
«Чего-чего он там?» - повисла на плече девчушки, заглядывая в листок, жена сантехника, урождённая Тараторкина. Та стала читать записанное:
«…завещаю положить в могилу ружьё тульского завода, удочку с катушкой «Дельфин», резиновые сапоги, зелёные, под голову, подошвами наружу, а также…» - Тут девчушка с испугом посмотрела на жену сантехника и тихо проговорила: - «жену Варвару Сергеевну, урождённую Тартараторкину…»
«Тараторкину», - уточнил сын.
«А мавзолей он построил? Или гробницу? Или холм земли какой натаскал этот Тутайхамон?!»
« Тутанхамон», - поправил сын мать, щёки которой горели адским огнём.
«Хрен с ним, с твоим Хамоном!» - уже кричала Тараторкина. - «Положить рядом жену! Ишь, князь какой! Всю жизнь издевался и там ему ещё надо!»
Девчушка широко раскрытыми глазами смотрела на страшную в гневе жену сантехника и только крепче сжимала вспотевшей рукой-лапкой доверенную печать нотариуса.
«Бутылку ему рядом и больше ничего!» - не могла остановиться, не желая быть заложницей эмансипированная временем Тараторкина.
«Мама!» - с упрёком сказал сын. - «Не надо! Пусть говорит, пусть пишут, разберёмся потом сами».
«Ну да! Запишут! А потом попробуй, не сделай. По судам затаскают его родственнички! Скажут, не мог он просто так сказать, были у него на это причины».
«…жену Варвару Сергеевну, урождённую Тараторкину, - продолжал тихо Кобылкин, не обращая внимания на выкрики жены, - прошу на единовременное пособие сделать поминки, на которые пригласить всех сантехников ЖЭСа, кроме Задвижкина Василия, который недостоин этого почёта…»
«Не одно, так другое!» - всплеснула руками жена. - «Этих сантехников целый полк, и пьют, как в бочку льют. Это же мне всё продать надо, всё, что от мамы досталось. Единовременное пособие», - передразнила она мужа. - «На это пособие крышки от гроба не купишь, а тут пои этих бездельников!»
«А на деньги, что соберут друзья, - продолжал слесарь, привычно не слушая причитаний жены, - поставить крест из…из чёрного гранита…»
«Господи! Да что это с ним деется? Доченька, милая, не пиши пока! Дай передохнуть! У него что-то с головой. Несёт, сам не знает что. Обелиск ему из чёрного гранита! За осиновый крест нечем платить, а ему из гранита, да ещё и чёрного!» - И тихо, чтобы не расслышал завещатель, девчушке, придвинувшись к самому её уху: - «Напиши, миленькая, просто: «крест, поставить крест», а я тут разберусь, какой».
«Не могу я так», - заволновалась девчушка. - «Нас учили писать слово в слово, как говорит клиент. Нас за это ругают, и Лидия Петровна лишает премии».
«Ну, клиент-то того, сама видишь, какой он», - умоляюще глядела жена слесаря в глаза девчушки. - «Он сказал и… это, поминай как звали, а мы тут майся. Крест из гранита…чёрного. Хм».
«Прочитай, что получилось?» - попросил Кобылкин нотариуса и повернул жёлтое ухо в сторону лучшей слышимости. - «Из чёрного гранита», - уточнил он, когда дошли до креста. Девчушка посмотрела на жену Кобылкина с выражением: «я же говорила вам».
«Господи-господи!» - сокрушалась та, не обратив внимания на многозначительный этот взгляд. - «Что деется на белом свете! Ну, пусть бы хоть из крошки мраморной, как у всех таких, так нет же, подавай ему из гранита и ни какого-нибудь, а чёрного. Слава богу, что ещё не красного. Господи! Час от часу не легче!»
«Ничего, мама», - тихо сказал сын и подморгнул ей обнадёживающе. - «Пусть пишут, как он хочет. Я знаю выход».
«Какой, сынок?» - подняла страдальческие глаза на сына мать.
«У меня есть друг, хохол, хоть золотой сварганит. Ни один следователь по особо важным делам не докопается, не то, что какие-то там деревенские родственники», - прошептал он таинственно на ухо матери.
«…и пусть на нём выбьют: «Слесарь-сантехник шестого разряда». Пусть все знают, теряя силы», - продолжал Кобылкин-отец.
«Пап, ты же был четвёртого?» - удивился сын. – «Когда повысили?»
«Какая теперь разница…Зато…» - тяжело вздохнул в последний раз сантехник Кобылкин.
Похоронили Кобылкина в соответствии с завещанием: неучтённое ружьё без курка и удочку с катушкой «Дельфин» положили вдоль туловища, а сапоги спрятали под голову, накрыв их старой наволочкой. На могиле водрузили чёрный крест, так искусно разрисованный под гранит, что все разинули рты от удивления, увидев, как сын, закинув его на спину, нёс к могиле, не проронив и капельки пота, не согнувшись от его кажущейся непомерной тяжести.
На поминках горше всех плакали друзья-сантехники. Они, обливаясь слезами, вспоминали душещипательные эпизоды из жизни преждевременно усопшего коллеги.
«Каких только прокладок у него не было, - сквозь рыдания говорил Квачкин, - и турецкие, и польские, и даже итальянские были. Подойдёшь, бывало, попросишь: «Дай, Петро, прокладку под вентиль пятнадцать». «На!», достанет и даст без всяких слов. Просто так».
«Не был он никогда жмотом, - вытирал ладонью повлажневший нос слесарь Паклин, - последним делился. За это, за жлобство, не любил он Ваську».
«Такого человека потеряли! И-эх!» - простонал кто-то в тёмном углу.
Давали назидательные советы сыновьям, продолжателям фамилии знатного слесаря, быть такими, каким был их отец. Сыновья согласно кивали головами и считали мысленно, сколько выпили и сколько ещё осталось бутылок водки.
Через неделю на том же кладбище хоронили заведующего овощной базой №13 Хрюкина, он умер от инфлюэнцы. Тут получилось так. В округе свирепствовала эпидемия гриппа, и Хрюкин, уже больной, спасая загнивающую картошку, встал с постели и пришёл на базу, там на сквозняке добавил и окончательно слёг. Врачи не отходили от его постели, но и они ничего поделать не смогли. Жена его Николь, попросту Нюшка, перечитывая некролог, что написал бухгалтер базы, балующийся между делом стихоплётством, заметила ему свысока: «Умирают от гриппа простолюдины; директор крупного предприятия может умереть только от ин-флю-энцы!»
Во время похорон самому суетливому человеку тихо шепнул на ухо тип странного вида:
«Есть дешёвый крест из чёрного гранита», - и, озираясь, продолжил: «Сделан по заказу большого учёного, да его сожгли собственные дети. Не крест сожгли, а отца. Мёртвого уже, а не живого. Атомщик он был. И в Бога верил. Заказал себе крест…из мрамора, нет, из гранита. Чёрного. А дети в Бога не верят, сволочи они такие. И чтобы мороки было меньше, взяли и сожгли учёного, вот». Вытирал пот со лба тип, презрительно глядя на мрачного, с явными признаками тугодумия, человека. - «Остался новенький крест».
«Мы не заказывали крест», - уставился в глаза типа тупица-распорядитель.
«Я знаю, что не заказывали. Мы предлагаем вам дешёвый крест …учёного…атомщика!»
«А он сам где?»
«Кто?»
«Ну, атомщик этот?»
«Его сожгли дети-атеисты! Безбожники! Идолопоклонники и сатанисты! А крест остался! Боже! Какой тупой! Так будете брать или нет?!» - почти закричал тип.
«А где эти дети?»
«Умерли в одночасье. Бог покарал!»
«А почему не милиция?»
«Богу было некогда наблюдать за их волокитой, рраз! — и готово! Так будете брать или нет?»
«Кого?»
«Крест! Мраморный! С серыми прожилками!»
«Нет. У нас будет камень с его головой. Все работники базы на собрании так решили. И базу, сказали, назовут его именем».
«С его головой? Какой головой?» – не мог сообразить тип.
«Обыкновенной. Хотели во всю длину памятник, да шибко кривоногий был».
«Шинель бы надели до пят».
«Он не военный. Он директор овощной базы. Хрюкин он».
«Понятно. Голова медная будет?»
«Нет, тоже каменная. Хотели медную, да потом отказались, чтобы бомжы не спёрли и не сдали в металлолом».
Тип, не говоря больше ни слова, отошёл в сторону, остановился, склонил голову, развернулся и подошёл опять к распорядителю.
«Слушай, ты где работаешь?» - спросил он.
«Ну, на базе».
«Да, конечно. Грузчиком?»
«Ну, кладовщик я».
Тип поманил пальцем кладовщика ещё ближе и, более таинственно, чем предлагал свой товар, зашептал ему на ухо:
«Мой тебе совет: бросай эту работу. Тебе нельзя быть мошенником, головка не та. Иди на жэдэ костыли забивать. Забил костыль получил денежку, забил получил...» – На миг задумался. - «Хотя и там надо с умом кувалдой махать, ненароком можно кого-нибудь пришибить. Короче, я тебя предупредил».
Вскоре после этого разговора на вратах прибежища усопших люди, ещё живые, могли прочитать красивым шрифтом выбитое на гранитной доске объявление:
«Всем! Всем! Всем! У кого уже есть или ожидаются покойники! Сообщаем, что по кладбищам города Энска гуляет фальшивый гранитный крест. Его продают нечестные личности без характерных признаков.
Люди! Будьте бдительны! Колупните перед покупкой, и если будет деревянный, сообщите тут же охране или позвоните по 02. Администратор Катафалкин».