Антарктида не прощает ошибок. Часть 10

Озоновая дыра в Антарктиде

   Многие, наверно, слышали, что в Антарктиде появилась озоновая дыра. Действительно, после моей зимовки, станция «Молодежная» принимала очередную смену полярников, среди которых был впервые специалист, который занимался изучением всех ее свойств и влияния на человека.

   Озоновый слой расположен в атмосфере и защищает нас от губительного воздействия солнечного излучения. Почему же озоновый слой разрушается? В слое озона появляется дыра из-за выделения бром – и хлоросодержащих   – мельчайших частиц, которые вступают с молекулами озона в химическую реакцию. Ослабление озонового слоя ведет к увеличению потока солнечного излучения и губительной космической радиации. А это приводит к возникновению раковых заболеваний у людей.

   Впервые озоновая дыра была замечена в Антарктиде в 1985 году Европейским космическим агентством, данные засек спутник Envisat. За один год дыра в Антарктиде увеличилась на 2 миллиона квадратных километров.

. И дыра эта перемещается. Когда она появляется, куда перемещается, какие факторы на это влияют? Вот это все и должен решать вновь прибывший специалист.

    К сожалению, я улетел на другую станцию, и мне не удалось с ним подробнее поговорить на эту  

   На станции своим чередом идет работа. Запуск метеорологических ракет стали проводить уже два раза в неделю. Ракета М-100 запускается на высоту 100 км.

Распускается парашют, и спускаемый аппарат — голова ракеты — передает на пункт слежения данные: температуру воздуха, скорость и направление ветра, состав воздуха по слоям, ионное излучение, и многое — многое другое. Спускаемый аппарат — самое ценное для «науки». За ним следят приборы и определяют приблизительно место приземления. Удачным считается запуск, если «голова» приземлилась в 20–25 км от станции. Тогда начальник ракетчиков Виктор Кожин, мой давний знакомый, просит меня поехать с ним на нашем вездеходе за этой «головой». Случается, что ветер подхватывает парашют и уносит его далеко в море, и наши поиски заканчиваются неудачно.

   Было бы несправедливо не сказать несколько слов о ребятах, с которыми я зимовал.

Мы все по характеру разные, и «притирка» друг к другу произошла не сразу. А мне нужно было подобрать ключик к каждому. Потому что я знал из рассказов бывалых полярников — наступит к середине зимовки такой момент, когда не захочется разговаривать и смотреть друг на друга. И тогда этот «ключик» пригодится. Самый спокойный из нас — это Саша Брезгунов. Он никогда ни на что не раздражался, не повышал голос. Любимое его занятие — резьба по дереву. Ему нужно было березовое полено, и он уходил на его поиски на причал, где когда-то шла разгрузка судов, где на высоких камнях были складированы различные грузы. Находил такое бревно. Как правило, оно было все во льду и придавлено каким-нибудь контейнером. Он терпеливо пилил себе нужный кусок и таким образом обеспечивал себя работой.

Главное — себя занять! Иначе поедет «крыша». И такую работу находил себе каждый из нас. Игорь Борисов изобретал электронное зажигание для своего автомобиля, целыми днями пропадал в своей лаборатории, которая находилась тут же, в нашем доме. Виктор Кремляков занимался чеканкой, Николай Шереметьев читал повести и романы разных лет. По-моему, он уже не один раз перерыл всю станционную библиотеку. Володя Кондратьев возился с аппаратурой в своей будке руководителя полетов, которая возвышалась над нашим домом. Я плел сети. Распутывал капроновый канат, которым запасался у моряков, когда разгружались корабли. Работа эта долгая, нудная, но она помогала отвлечься во время долгой зимовки.

   У нас был вездеход ГАЗ-74. Мы на нем в хорошую погоду ездили в кают-компанию на обед, а когда во время сезона шли полеты, то и на верхний аэродром в район горы «Вечерняя». Это все время на подъем 20 км пути по вехам. Вехи — это на определенном расстоянии друг от друга впаянные в лед стояки. На стояк сверху надевается старый изношенный черный сапог.

Когда метет метель и вокруг белизна, черный сапог — отличный ориентир, его видно за несколько метров. Я однажды возвращался после обслуживания самолетов на вездеходе домой. Мела метель, видимость бала минимальная. Ориентир только по вехам, потому что глазу больше не за что зацепиться, вокруг белизна. Две вехи унесло ураганом, и я ушел в сторону. Долго плутал, пока снова не вышел на нужный след.

Вездеход наш старенький, ему нужен ремонт. Отремонтировать его можно только в стационарном гараже на станции, а там технический отряд ремонтирует свою технику. Дождались очереди, вытащили краном двигатель, перебрали его.

Молодцы наши ребята! Великолепные специалисты, хорошо разбираются в технике! Теперь весь сезон мы «на коне».

   Внизу у горы «Вечерняя», о которой я говорил, находится поселок, в котором зимует отряд по подготовке верхнего аэродрома к приему тяжелого самолета ИЛ-76Д. Отряд из 12 человек — это повар, радист, специалисты по строительству аэродрома. Своей бани у них нет. Они каждую неделю приезжают на «Молодежную» в баню в отведенное для них время. Приезжают, если позволяет погода. А она позволяет не всегда…

   Середина зимовки уже позади, а коварство Антарктиды не ослабевает. Пока мылись ребята в бане, погода ухудшилась. Водитель был опытный, и он принял решение ехать, пока светло. В дороге сбились с пути, и сильно ушли влево. Вездеход свалился с барьера в море. Все погибли…

   Антарктида не прощает даже малейшей ошибки. Она словно поджидает свою жертву, и проглатывает ее целиком. За всю свою работу в Антарктиде, я видел много случаев гибели людей. Начинаешь разбирать, анализировать. Можно ли было избежать этого, как-то предвидеть? А как? Да, в отдельных случаях можно. Как говорят — виной всему — человеческий фактор!.. А если ситуация непредвиденная и нелепая? О которой не думал и не ждал ее? Загадка? Да! Я до сих пор бьюсь над ней и не нахожу ответа.

   Вот об этом факторе из личного опыта я и расскажу.

Где-то после середины зимовки я, после прыжка с вездехода, почувствовал боль в правом коленном суставе. Сколько смог, терпел боль, но все же решился показаться доктору. Игорь Кривенко, мой хороший знакомый по работе на станции «Мирный», осмотрев ногу, вынес вердикт: разрыв мениска, нужна операция. Хочешь отработать спокойно сезон — соглашайся! Иначе отправят домой самолетом. Время еще есть, все успеет восстановиться, если не давать нагрузок.

Я согласился на операцию, она длилась четыре часа.

Ассистентом был геофизик Валерий Роднов. При виде крови чуть не потерял сознание. Лицо сделалось белее полотна. Да и я был не лучше. Нога перевязана жгутом выше колена, кровь не циркулировала. От боли я уже ничего не соображал. Была одна мысль: только бы скорей все закончилось. Доктор, видя мое состояние, дал обезболивающую таблетку.

   Через неделю начались осложнения, ногу раздуло. После повторного  хирургического вмешательства, дело пошло на поправку, и через некоторое время я уже самостоятельно ковылял по своему дому. Коридор у нас длинный, и я тренировался, как и положено. Только никаких нагрузок нельзя!

  Антарктида любит сильных людей. Таким был врач – хирург, участник 6 антарктической экспедиции Леонид Иванович Рогозов. Операция, совершенная им, навсегда останется в истории медицины.

О Леониде Рогозове рассказал его сын Владислав, который в настоящее время работает в Великобритании, в отделении анестезиологии больницы Шелфилда.

   В 1960 году этот молодой доктор, обучавшийся в клинической ординатуре по хирургии Ленинградского педиатрического медицинского института, отбыл на станцию Новолазаревская как врач Советской антарктической экспедиции.

На четвертом месяце зимовки 29 апреля  1961 года молодой врач почувствовал себя плохо и спустя какое-то время понял, что у него воспалился аппендицит. Курсы антибиотиков только ухудшили его состояние. Выход оставался только один – срочная полостная операция.

(Выдержка из дневника Л. Рогозова)

«29 апреля, 1961 год

 Похоже, у меня аппендикс. Я пока молчу об этом. Зачем пугать моих друзей? Чем они могут помочь?

30 апреля, 1961 год

Я не спал всю ночь. Сильно болит. Снежная буря бьется сквозь мою душу, воет, словно сотня шакалов. Дурное предчувствие пробирает меня… Это все…

   Я вынужден думать о единственно возможном выходе: самому оперировать себя… Это почти невыполнимо,…но я не могу опустить руки и сдаться.»

Кроме Рогозова ни одного медика на Новолазаревской не было. Эвакуация больного тоже не представлялась возможной, так как ни на одной из ближайших антарктических станций не было самолета, да и плохие погодные условия все равно не позволили бы полет на станцию, находящуюся в 80 километрах от берега. Тогда Рогозов принял решение проводить операцию самостоятельно. Для этого он подготовил трех ассистентов, которые не имели к медицине никакого отношения – метеоролога Александра Артемьева, механика Зиновия Теплинского, и начальника станции Владислава Гербовича. Первый должен был выполнять функции медбрата, в задачу механика входило направлять свет, а Гербович дежурил на случай, если кто-то из его товарищей потеряет сознание.

( Выдержка из дневника Л.Рогозина)

30 апреля, 1961 год

18.30

« Я никогда во всей своей жизни не чувствовал себя так ужасно. Здание трясется, как маленькая игрушка во время бури. Парни все узнали. Они приходят, чтобы успокоить меня. Я же огорчен – испортил всем праздник – завтра 1 Мая. А теперь все бегают вокруг, подготавливают анклав. Нам надо стерилизовать лежанку, так как будем оперировать.»

20.30

« Мне становится хуже. Я сказал ребятам. Они начали выносить из комнаты все, что нам не понадобится».

Врач решил обойтись без перчаток, так как понимал, что придется на ощупь иссекать аппендикс. В лежачем положении, с полунаклоном на левый бок, врач провел местную анестезию раствором новокаина, после чего сделал при помощи скальпеля 12 – сантиметровый разрез в правой подвздошной области. Временами, смотря в зеркало, временами на ощупь, он удалил воспаленный аппендикс и ввел антибиотик в брюшную полость. Рогозов несколько раз был на грани обморока, потерял много крови, но тем не менее операцию завершил. По окончании операции он отметил, что на аппендиксе было темное пятно, оно означало, что любое промедление могло привести к летальному исходу.

Таким образом, 27 – летний советский врач 30 апреля 1961 года за 1 час 45 минут сделал сам себе успешную операцию и вошел в историю. Через пять дней у него нормализовалась температура, еще через два дня были сняты швы.

Экспедиция, в которой участвовал Рогозов, вернулась в Ленинград в октябре 1962 года. Через год он завершил свое обучение в ординатуре и поступил в аспирантуру все того же Ленинградского педиатрического медицинского института. В 1964 году защитил кандидатскую диссертацию.

Леонид Рогозов работал фактически до последнего дня жизни. Умер он 21 сентября 2000 года от осложнений после операции в связи с раком желудка. Похоронен на Ковалевском кладбище Санкт-Петербурга.

   Когда я окончательно окреп, доктор попросил меня изготовить для него металлические лыжи. Он увидел такие лыжи у аэролога Васи Костырева. Вася катался на них с горки, аж дух захватывало.Но ведь лыжи металлические, это опасно и можно сломать ногу! Мои доводы ни к чему не привели. Мой милый доктор настоял на своем: нужно сделать, а там посмотрим.

   Неужели горький опыт прошлых экспедиций ничему не научил?

Вот как описывает его в своей книге «Профессия?— полярник» полярный метеоролог Игорь Цигельницкий:

«Очень грустная эта история, но я считаю, что рассказать о ней необходимо, чтобы было понятно, чем грозит в тех условиях минутная потеря бдительности, малейшая неосторожность.

Есть в Антарктиде острова, горы, мысы и заливы, названные именами тех, кто не успел завершить начатое дело и остался навсегда в этой суровой стране.

Остров Хмары, названный в честь Ивана Федоровича Хмары, который погиб в самой первой антарктической экспедиции, провалившись под лед со своим трактором на рейде " Мирного”. Бухта Кричака на Земле Виктории — в честь метеоролога Оскара Григорьевича Кричака. Остров Поппа в море Сомова, названный именем немецкого метеоролога Ганса Христиана Поппа, погибшего в Мирном во время пожара в 1960 г. Мыс Смирнова на Земле Уилкса, названный в честь моего друга и однокашника Александра Захаровича Смирнова. Гора Рыскалина — в честь механика — водителя Василия Яковлевича Рыскалина, погибшего во время нашей экспедиции при разгрузке на рейде станции «Молодежная».

Это далеко не полный список тех, чьи имена остались не только в сердцах родных и друзей, деливших с ними все радости и невзгоды, но и на географических картах, в атласах и справочниках.

Безрассудная смелость, неоправданный риск, а чаще всего нелепый, трагический случай — и обрывается яркая, наполненная до краев жизнь.

   Проходят годы. Но никто из зимовщиков «Мирного» 14-й САЭ не может забыть о трагедии, разыгравшейся в начале 1969 г. Помнят о ней и наши друзья в Германской Демократической Республике.

   С первых лет советских исследований в Антарктиде возникла добрая традиция обмена специалистами из разных стран. И в нашей экспедиции еще по дороге в «Мирный» на «Профессоре Зубове» собрался интернациональный состав. Русские, поляки, французы и немцы полтора месяца работали и отдыхали бок о бок.

Французы сразу же проявили свой темперамент. Там, где они, вечно шутки и смех. Вместе с нашими геофизиками им предстояло проделать труднейший поход из «Мирного» на станцию «Восток», проводя в пути исследования магнитного поля Земли. Польские микробиологи, рослые спортивного склада ребята, направлялись на зимовку в «Молодежную». Геофизик из ГДР доктор Манфред Шнайдер направлялся зимовать на внутриконтинентальную станцию «Восток», а еще трое немецких специалистов по приему и анализу спутниковой информации оставались вместе с нами на зимовку в «Мирном».

Сдержанные, вежливые, подтянутые, они повсюду держались вместе и потихоньку обрастали разноцветными бородами каждый на свой фасон. По— настоящему мы познакомились с ними только в «Мирном», когда оказались соседями по пятнадцатому славному дому.

Клаус Дидерих, самый молодой из тройки, был рослый крепкий парень с юношеским ломким голосом. Пышная русая борода и открытая детская улыбка делали его похожим на Деда Мороза. И не сговариваясь, все стали звать нашего Клауса Санта — Клаусом. Клаус по утрам занимался гантелями, штангой, обтирался холодной водой и всегда был в отличной спортивной форме. Он и одевался по-спортивному: свитер и «техасы».

Аппаратура по приему спутниковой информации была изготовлена в ГДР. Клаус и его друзья принимали участие в ее разработке. Здесь, в «Мирном», они должны были собрать и настроить эту сложную аппаратуру и как можно скорее начать прием спутниковых данных в виде фотоснимков облачного и ледяного покрова.

Этих данных с нетерпением ожидали наши синоптики. Ведь на снимках видны циклоны в виде обширных облачных спиралей. Имея последовательную серию снимков, при соответствующих знаниях и навыках можно определить, куда и с какой скоростью движется циклон,— только тогда прогнозы смогут правильно предсказать погоду.

По-русски наши немецкие друзья вначале говорили неважно, поэтому в разговоры вступать стеснялись. И только когда первый снимок со спутника был принят и отпечатан, Клаус выскочил из крохотной фотолаборатории в наш «холл» и выпалил: «Ельки-пальки, ребьята, смотреть сьюда, даже наш «Мирный» хорошо видеть!» Откровенно говоря, разобраться без специального навыка в сплошной мешанине из облаков было довольно трудно, тем не менее все охотно разделили искреннюю радость Клауса. Снимок действительно был очень четким, контрастным, а самое главное— первым.

Позже наши немецкие друзья обжились, начали бойко разговаривать по-русски, наравне со всеми до седьмого пота катали здоровенные бочки с горючим, до блеска надраивали тарелки на камбузе, нарезали пилой идеально ровные кубики снега, а по вечерам до изнеможения ворочали штангу и сражались в настольный теннис. Неожиданно Клаус проявил себя еще на одном, весьма полезном для общества поприще. Два раза в месяц, перед очередной баней, он бойко орудовал ножницами, бритвой и электромашинкой, устилая пол нашего «холла» клочьями разномастных волос. В начале зимовки в нашем доме все остриглись наголо «под Котовского», а потом стали ревниво следить за своей внешностью. Клаус оказался настоящим виртуозом и брался за стрижку любой сложности.

Все трое— Клаус, Ганс и Хайнц— были неважными лыжниками, но лыжи были у всех, и кататься они любили. Надо сказать, что условия для лыжной ходьбы в Антарктиде не совсем подходящие. Поверхность снега неоднородна. Участки твердого, слежавшегося, отполированного ветром наста сменяются длинными полосами вязкой снежной пыли.

Поэтому единой мази не подберешь, настоящей лыжни не проложишь, и ходьба превращается в мучение. Но если где-нибудь с подветренной стороны сопочки найдешь достаточно длинный шлейф однородного мягкого снега, то ничего— можно прокатиться.

Этим умело пользовался наш лучший слаломист Валерий Белязо. Лихо у него получалось. Смотришь— секунду назад стоял Валерий на макушке сопки, и вдруг только снежная пыль висит над склоном, а сам лыжник уже стоит внизу у подножья.

В этот злополучный день я стоял на подвахте, а это значит, что работы было гораздо меньше, и, быстро справившись с нею, я мог заняться своими делами. Погода стояла великолепная: над замерзшим океаном пламенел закат, окрашивая все вокруг — небо, снег и лед — в багряный и пурпурный цвета. Легкий морозец при полном штиле. Редкий для Мирного в осенний период погода.

У меня лыж не было, но упустить такую погоду как начинающий кинолюбитель я не мог.

Клаус, Ганс и Хайнц, как всегда, отправились кататься все вместе. Вместе с ними пошел Валерий. Лыжники медленно поднимались по пологому склону сопки Радио, а потом все по очереди скатывались по лыжне, проходившей параллельно ледяному барьеру. Тут же вертелась под ногами любившая общество Ксюха. Краски, освещение— прямо на заказ! Я с большим удовольствием поснимал эту живописную группу. Но вскоре потянул легкий поземок, камера стала замерзать, и пришлось отправиться в дом отогревать ее.

Дома меня быстро разморило в тепле, и, чтобы до ужина не ложиться, я зашел к синоптикам поболтать. Не успел я притворить за собой дверь, как следом влетел взъерошенный Виктор, наш старший синоптик, и упавшим голосом сказал: «Клаус разбился!»

Поначалу никто из сидевших не мог осознать смысл сказанного, потом все разом закричали: «Как, где?»

«Упал с барьера у аэрологии,— еще тише ответил Виктор. — Сейчас уже принесли, лежит в санчасти».

Позже Валерий рассказал, как это произошло. Сопка Радио им вскоре надоела: забираться долго, а катиться медленно.

Пошли к нам на сопку Комсомольская, там склон покороче и покруче. Почти вся Комсомольская— сплошной гранит, и только сбоку прилепился маленький ледничок. С северной стороны сопки метров на двадцать внизу, под барьером,— замерзшая бухта, лед на ней чистый, как зеркало, весь снег с него, словно метлой, вымело ветром. Катались, конечно, вдоль барьера и на край не лезли.

Клаус в четвертый или пятый раз забрался на самую макушку сопки, к нашему складу, и собирался по старой лыжне снова спуститься в овраг. Но то ли он начал спуск в другом месте, то ли не успел собраться перед толчком, только лыжи неожиданно пошли не по старой лыжне, а вбок по склону, к краю ледяного обрыва. С этой стороны снежный склон был отшлифован ветром до блеска, и даже просто на ногах удержаться на нем было невозможно.

Лыжи пошли все быстрее и быстрее, и Клаус бросился на наст плашмя, чтобы руками и телом затормозить, погасить скорость скольжения. Но было уже поздно…

Ребята стояли в каких-то пяти метрах, но ничем, буквально ничем, не могли помочь. Спасти Клауса мог только кусок веревки, но ничего похожего под руками не было, не было и времени, чтобы найти его. Конечно, сыграла свою роковую роль и секундная растерянность, охватившая всех. Но этих секунд оказалось достаточно, чтобы случилось непоправимое. На глазах у друзей без крика Клаус исчез под барьером.

   Первым опомнился Валерий, скинул лыжи, сбросил с себя куртку и, словно на стометровку, рванулся далеко в обход под барьер. Когда добежал, Клаус лежал на льду без сознания.

Через трое суток «Мирный» провожал нашего Клауса в последний путь. Хотели дождаться солнышка, но оно скрылось надолго. Был очень холодный день. Ветер, стекавший с купола, немилосердно сек лица.

Вездеход на самом малом ходу полз по застругам к острову Буромского, названного в честь гидролога Н.И. Буромского, погибшего при обвале ледяного барьера в феврале 1957 г. На вершине этого острова спят вечным сном те, кто заплатили самую дорогую цену за жажду открытия, за вечное стремление познать и покорить суровую природу.

Впереди на кабине под стеклом большая фотография. На ней наш живой Клаус, с ясными лучистыми глазами и доброй детской улыбкой.

-Тяжело вспоминать об этом и десять, и двадцать лет спустя. Тяжело и обидно, что ничем не смогли помочь, предостеречь, что нелепейший случай вырвал из нашей дружной семьи молодого, талантливого, доброго человека, только начинавшего творческую жизнь. Но надо помнить, помнить всем, чтобы этот жесточайший урок не прошел напрасно. Антарктида никогда не прощает даже самых ничтожных ошибок и требует от человека, чтобы он постоянно обдумывал каждый свой шаг, каждый поступок».

   Мастерская находится в 120 м от нашего дома. Это ПАРМ— полевая авиаремонтная мастерская. Металлический фургон размером три на четыре метра. Имеет станки, оборудование. Весь занесен снегом, только входная дверь видна. Она откопана от снега, и, чтобы войти внутрь, надо спрыгнуть вниз и закрыть за собой дверь

Высота двери около 2-х метров, а открывается она настолько, что в нее пролезет лишь самый тощий на нашей станции. Но я как-то умудрился пролезть. Я принялся увлеченно за работу на станке, и сначала не обратил внимания на гул, который с каждой минутой усиливался. Ураган был такой силы, что порвал телефонные провода. Связь прервана. Прожектора на нашем доме едва просматривались в маленькое окошко мастерской. Когда попытался выйти наружу, дверь не открылась. Ее засыпало доверху снегом. Какому конструктору пришла в голову мысль сконструировать так ПАРМ ! Дверь должна открываться внутрь! Впрочем, конструктор не знал, очевидно,. что его детище будет работать в Антарктиде

Я совершил грубейшую ошибку: не предупредил никого из своих ребят, куда отлучился. Вылезти в окошко не могу — маленькое. Распилить стенку нечем. Что делать? Мастерская не обогревается, к утру я замерзну. Я нахожусь рядом с домом, и никто мне не сможет помочь.

Мозг лихорадочно работает. Попытался снова открыть дверь. Мертво! Сколько прошло времени, не знаю. Я сидел спиной к двери на полу. Надо что-то делать . Снег еще не спрессовался и не схватился морозом. Эта мысль назойливо стучала молоточком. Вес во мне тогда был 75 килограммов.

В маленькой мастерской сильно не разбежишься, но я постарался это вес применить, как в старых фильмах,какты штурмуют крепость и выбивают длинным бревном ворота. Разбежался и ударил в дверь плечом. Плечо мое мощное, выдержит. Дверь не подалась даже на миллиметр – снег в нише высотой два метра крепко ее держит. .Ничего, попробуем еще раз. Попробовал еще, еще, еще – раз двадцать. Показалась щель сантиметра два. В этот момент я почувствовал прилив сил. Схватил небольшой кусок полотна по металлу и начал скрести. Потом сделал тонкий крюк и начал из- за двери выгребать снег. Работа продвигалась. Щель уже стала заметнее. За моей спиной росла гора снега. Дверь стала приоткрываться больше — можно просунуть руку.

Через несколько часов я был дома. Мои товарищи мирно спали. Никакой тревоги не было, потому что знали, — я часто допоздна засиживался за шахматами в кают-компании.

   Приближалось начало сезонных работ. К этому времени мы подготовили всю авиатехнику, которая оставалась на зимовку. Выполнили тяжелые формы на самолетах ИЛ-14, заменили двигатели на самолете Ил-14 № 41050, заменили воздушные винты, отработавшие свой ресурс. Когда начались полеты, нам пришлось ездить на верхний аэродром к горе «Вечерняя» для встречи самолетов и их обслуживания. С нижнего аэродрома взлетать нельзя, его залило водой. Началось интенсивное таяние снега, и вода нашла себе дорогу через полосу, причем в нескольких местах.

   В конце 1985 года. экипаж Виктора Голованова, возвращаясь с «Востока», произвел посадку на станции «Комсомольская». После заправки топливом стали взлетать. Во время уборки шасси произошла просадка самолета Ил-14. Голованов мгновенно дал команду выпустить шасси, они вышли, но на замки не встали — не хватило высоты, и машина легла «на брюхо».

   Обеспечение «Востока» легло на одну оставшуюся машину. Но летать одному рискованно, да и весь запланированный объем работ ей не выполнить. Где взять самолет? Решение единственное — перегнать его со станции «Дружная» в «Молодежную», а затем в «Мирный». Но на «Дружной» он должен сначала закончить основные работы, и только после этого готовиться к перелету…

  Работы были выполнены, и вот я встречаю самолет, который мы собирали на станции «Дружная» с Виктором Петровым. Как быстро летит время! Прошел сезон незаметно, но работа не закончена— нужно перелетать в «Мирный» для обеспечения станции «Восток». Мне поступила команда отправить авиатехника Володю Еремина с этим самолетом.

   20 часов 30 минут по московскому времени. Самолет подготовлен, заправлен топливом «под пробки», двигатели опробованы, взято на борт дополнительно шесть бочек топлива. Шесть помножить на 200 — итого еще 1200 литров.

Над головой порывистый ветер гнал грязно-серые облака. На востоке свет едва пробивался.

  Экипаж Виктора Петрова взлетел, и взял курс на «Мирный», который давал хорошую погоду.

Утром от начальника радиостанции В. Попова я узнал, что связь с экипажем потеряна. Что же произошло?

   Экипаж самолета Ил-14 состоит из пяти человек: командира корабля, второго пилота, штурмана, бортмеханика и бортрадиста. У каждого члена экипажа свои обязанности и рабочее место. При полете на Большой земле на помощь терпящему бедствие воздушному судну немедленно приходят специальные службы. Например, нормативное время прибытия пожарных расчетов в самую дальнюю точку взлетно-посадочной полосы после объявления «Тревоги» составляет три минуты. Нормативное время поиска терпящего бедствие воздушного судна, после прекращения с ним связи, составляет два часа тридцать минут.

   Для облегчения поиска на борту воздушного судна устанавливается аппаратура, выдающая сигнал бедствия (Каспас-Сарсат). Он фиксируется спутниковой аппаратурой слежения и передается в наземный Центр, где обрабатывается. Таким образом, выдаются точные координаты терпящего бедствие воздушного судна. Ошибка составляет 3–5 м.

   В Антарктиде этого ничего нет. За двадцать пять лет антарктических экспедиций самый большой опыт полетов по трассе «Молодежная» — «Мирный» и обратно был у Кравченко Евгения Дмитриевича. Он всегда возил с собой тетрадь, в которой была схема, где обозначены моря, горы, заливы, острова, базы, станции, подбазы, ледники, ущелья, высоты, направления срывных ветров, дороги циклонов. На рисунках обозначены заброшенные домики, склады с бензином и моторным маслом, посадочные площадки и районы, куда категорически запрещено заходить. Свой опыт он передавал не только новичкам, впервые прибывшим в Антарктиду, но и инструктировал каждый экипаж.

   Экипаж Виктора Петрова имел опыт перелета по трассе «Молодежная» — «Мирный» уже в этом году. Предполетный инструктаж ему проводил пилот-инструктор Валерий Белов. Он пригласил и Е.Д. Кравченко, который рассказал обо всех нюансах трассы, нарисовал на бумаге, с чем экипаж может встретиться, куда уходить, если погода станет ухудшаться, на какие площадки можно сесть. Ушли они в рейс нормально, и никакой тревоги за их полет не было.

   По рассказу Валерия Белова, который провел всю ночь в домике руководителя полетов, сначала у экипажа все было хорошо. Когда подошли к заливу Прюдс, погода стала портиться, началось обледенение. Они стали уходить то к морю, то на купол. Меняли высоту полета. При подходе к Западному шельфовому леднику у них из-за сильнейшего встречного ветра резко упала скорость, но насколько, они не могли определить.

   На самолете установлена аппаратура ДИСС–013. Она работает в диапазоне скоростей от 140. Если скорость упадет ниже — впадает «в память». Поэтому определить путевую скорость они не могли даже визуально— шли в сплошных облаках. Не могли определить и снос.

   Откудапоявился этот циклон? Ведь, по прогнозу синоптиков, погода по трассе не должна преподнести сюрпризов.

Последнее, что они передали: топлива осталось на тридцать минут, свое местонахождение определить не могут. Ищут площадку для вынужденной посадки. И через десять часов сорок минут полета пропала связь.

   На поиски был срочно подготовлен самолет Ил-14, но вылететь из «Молодежной» не может, так как находится на нижнем аэродроме, а его размыло. Нужно подготовить хотя бы отрезок полосы, чтобы полупустой самолет мог взлететь на верхний аэродром у горы «Вечерняя». За сутки была проделана работа, которую в обычных условиях пришлось бы выполнять неделю. Е.Д. Кравченко летит на «Союз», а уже оттуда будут начинать поиски.

При подходе к «Союзу» появился циклон с метелями, видимость ниже нижнего предела, лететь нельзя.

Петров молчит уже вторые сутки…

Определили район поиска. Он изрезан и весь в трещинах. Это первозданный хаос. Если и удастся найти их, то сесть все равно невозможно. Придется туда перебрасывать вертолет, а это значит, что нужно создавать подбазы с топливом. Голованов несколько раз пытался прорваться из «Мирного» в район поиска, но ничего не получилось— сплошной стеной снег и метель.

И только двадцатого февраля Голованов обнаружил обломки самолета. Самое худшее произошло.

   Как только погода улучшилась, в район катастрофы для создания подбазы вертолету Ми-8 вылетел самолет Ан-2 под управлением Пимашкина, и самолет Ил-14 Кравченко. Пимашкин сделал две попытки создать подбазы, но вынужден вернуться из-за сильного порывистого ветра. Кравченко сбросил топливо для Ми-8 на первой подбазе и вернулся назад по указанию руководителя спасательной операции Гамова. Нужно опять ждать погоду. Живы ли люди? Эта мысль никому не дает покоя. Если живы, почему не дали о себе знать? Ведь они должны были услышать гул головановского самолета.

   И только 27 февраля улучшилась погода и восстановилась связь с «Мирным». Получили радиограмму от Голованова, в которой он сообщил, что Ил-14 лежит примерно в 15 километрахот горы Гаусберг. Удар был страшной силы: машину разметало в прямоугольнике около 1500 метров.

Живых не обнаружили. Да и никто бы не выжил при таком ударе. Даже если бы экипаж и попытался посадить самолет, уцелеть бы никто не смог. Кругом сплошные трещины, нагромождения, хаос вселенского масштаба.

   Без вертолета не обойтись, но и он должен работать очень осторожно. Погода снова стала ухудшаться.

   Через день Кравченко на Ил-14 вышел в район падения самолета. Нашли обломки. Надежда застать кого-нибудь в живых пропала. Около двух часов ходили над этим местом — сделали фотоснимки. По рации вывели на себя вертолет Зеленского и пошли в «Мирный».

  Ми-8 произвел посадку. Экипаж, врач и геолог, который обладал навыками альпиниста, рискуя собой, провели осмотр того, что осталось от машины. Нашли погибшего радиста, его журнал. Людей больше обнаружить не удалось. Ми-8 взлетел. Погода опять портится, гору Гаусберг закрывают облака. Прошлись над местом катастрофы и попрощались с погибшими. Вернулись на «Союз» лишь к наступлению ночи.

   Впоследствии каждый из нас искал причину гибели экипажа Виктора Петрова и не находил. Почему они погибли? Как мог отличный, слетанный экипаж не выбраться из ситуации, в которую попал? Почему они не вернулись, когда еще можно было вернуться?

Вопросы… Вопросы…Кто на них ответит?

В Антарктиде есть случаи, не поддающиеся логике. Тайну гибели экипажа она уже никогда не откроет.

Вместе с В.Петровым погибли второй пилот А. Кладов, штурман А.Пучков, бортмеханик В.  Романов, бортрадист В.Пономарев, авиатехник В.Еремин.

Вечная им память!