Ярмарка в Симбирске

Ярмарка!
      В Симбирске ярмарка.
Почище Гамбурга!
             Держи карман!
Шарманки шамкают,
            и шали шаркают,
и глотки гаркают:
           «К нам! К нам!»
В руках приказчиков
      под сказки-присказки
воздушны соболи,
            парча тяжка.
А глаз у пристава
           косится пристально,
и на «селедочке»
            перчаточка.
Но та перчаточка
            в момент с улыбочкой
взлетает рыбочкой
            под козырек,
когда в пролеточке
            с какой-то цыпочкой,
икая,
  катит
      икорный бог.
И богу нравится,
      как расступаются
платки,
   треухи
      и картузы,
и, намалеваны
         икрою паюсной,
под носом дамочки
            блестят усы.
А зазывалы
        рокочут басом,
торгуют юфтью,
           шевром,
               атласом,
пречистым Спасом,
            прокисшим квасом,
протухшим мясом
             и Салиасом.

И, продав свою картошку
да хвативши первача,
баба ходит под гармошку,
еле ноги волоча,
и поет она,
        предерзостная,
все захмелевая,
шаль за кончики придерживая,
будто молодая:

«Я была у Оки,
ела я-бо-ло-ки.
С виду золоченые —
в слезыньках моченные.

Я почапала на Каму,
я в котле сварила кашу.
Каша с Камою горька —
Кама слезная река.

Я поехала на Яик,
села с миленьким на ялик.
По верхам и по низам —
всё мы плыли по слезам.

Я пошла на тихий Дон,
я купила себе дом.
Чем для бабы не уют?
А сквозь крышу слезы льют».

Баба крутит головой.
Все в глазах качается.
Хочет быть молодой,
а не получается.
И гармошка то зальется,
то вопьется, как репей...
Пей, Россия,
          ежли пьется,—
только душу не пропей!

Ярмарка!
       В Симбирске ярмарка.
Гуляй,
    кому гуляется!
А баба пьяная
в грязи валяется.

В тумане плавая,
царь похваляется...
А баба пьяная
в грязи валяется.

Корпя над планами,
министры маются...
А баба пьяная
в грязи валяется.

Кому-то памятник
подготовляется...
А баба пьяная
в грязи валяется.

И мещаночки,
      ресницы приспустив,
мимо,
   мимо:
      «Просто ужас! Просто стыд!»
И лабазник — стороною
мимо,
   а из бороды:
«Вот лежит...
          А кто виною?
Всё студенты да жиды...»
И философ-горемыка
ниже шляпу на лоб
и, страдая гордо,—
                  мимо:
«Грязь —
      твоя судьба, народ».
Значит, жизнь такая подлая —
лежи и в грязь встывай?!

Но кто-то бабу под локоть
и тихо ей:
      «Вставай!..»
Ярмарка!
      В Симбирске ярмарка.
Качели в сини,
           и визг,
               и свист.
И, как гусыни,
      купчихи яростно:
«Мальчишка с бабою...
               Гимназист».
Он ее бережно
        ведет за локоть.
Он и не думает,
         что на виду.
«Храни Христос тебя,
               яснолобый.
А я уж как-нибудь
             сама дойду».
И он уходит.
       Идет вдоль барок
над вешней Волгой,
            и, вслед грустя,
его тихонечко крестит баба,
как бы крестила свое дитя.
Он долго бродит.
      Вокруг все пасмурней.
Охранка —
       белкою в колесе.
Но как ей вынюхать,
          кто опаснейший,
когда опасны
        в России все!
Охранка, бедная,
         послушай, милая,—
всегда опасней,
            пожалуй, тот,
кто остановится,
          кто просто мимо
чужой растоптанности не пройдет.
А Волга мечется,
             хрипя,
                 постанывая.
Березки светятся
         над ней во мгле,
как свечки робкие,
         землей поставленные
за настрадавшихся на земле.

Ярмарка!
      В России ярмарка.
Торгуют совестью,
             стыдом,
                  людьми,
суют стекляшки,
         как будто яхонты,
и зазывают на все лады.
Тебя, Россия,
         вконец растрачивали
и околпачивали в кабаках,
но те, кто врали и одурачивали,
еще останутся в дураках!
Тебя, Россия,
          вконец опутывали,
но не для рабства ты родилась —
Россию Разина,
         Россию Пушкина,
Россию Герцена
         не втопчут в грязь!
Нет,
 ты, Россия,
         не баба пьяная!
Тебе великая дана судьба,
и если даже ты стонешь,
                     падая,
то поднимаешь сама себя!

Ярмарка!
     В России ярмарка.
В России рай,
         а слез — по край.
Но будет мальчик —
            он снова явится
и скажет праведное:
                «Вставай!»