Рыбалка

С детства любил я сиживать

с удою у медленной речки:

охотничьим чувством влекомый, скукой, азартом добычи

часто рыбалке я посвящал

свободный денёк или вечер.

Жарким июньским утром,

как-то я засиделся долго

в ожидании клёва,

и вот — первая столь желанная поклёвка

ура!

С приятным волнением

я подсекаю — хрясь

на берегу серебристый карась.

Я потянулся к нему

и вдруг

впервые в жизни всмотрелся

в рыбье лицо.

Сколько тоски и страданья

внезапно открыло оно.

Я очутился будто в шкуре того карася.

Как молнией поражённый, я наклонился к нему:

что я наделал, о боже!

зачем, для чего, почему,

полное жизни и сил существо это

у жизни я отниму!

Разве я голоден?

Разве детишки мои просят есть?

Разве нужда заставляет? Нет!

Развлечение,

жестокий азарт.

Он смотрел с недоумением,

он меня вопрошал:

ты чего!

Его рот открывался судорожно,

я слёзы видел

в глазах его.

В душном мареве звуки сгинули,

все ушли, кроме одного:

я стоял в тишине оглушительной, и слышал отчётливо

стон его.

Он стонал, как солдат израненный,

как избитый до смерти в подвале,

как в больничной палате каменной

умирающий одинокий.

И трясущимися руками я трепещущее поднял тело,

силясь вырвать крючок проклятый, я лишь приступы вызвал боли:

слишком хитро оно устроено, то жестокое приспособление,

с каждым страшным моим движением

изгибался дугой он устало.

Я тянул, поддевал, выкручивал — глубоко же вонзилось жало.

И вот, вырвал я крюк губительный,

и уста обагрились кровью,

вспыхнул взгляд его так пронзительно,

и потух,

помутился.

Хвост повис, лишь слегка подрагивая,

жабры и рот открывались ритмично,

пытаясь вдохнуть,

но только воздух убийственный

душу его обжигал.

Торопливо

в воду его опустил я.

Он встрепенулся вначале, но набок его накренило.

Он умирал.

И несло его тихо течение,

я, убийца его, смотрел ему вслед.

Он из виду скрылся.

Я взял свои удочки,

изломал

и в реку швырнул.

И с рыбалкой с тех пор навсегда

завязал.