Жене мясника

Хрустящую булку воскресного снега ломает февраль, Дома размыкают лиловые веки, ещё не пора… Но щурятся, как желтоглазые кошки, под шапками крыш, И ветер чихает серебряной крошкой в пустые дворы. А шпильки-иголки втыкаются ловко в улитку волос. В такую погоду на прелести плоти особенный спрос. Угрюмый хозяин клеймёную тушу снимает с крюка. Подводит глаза фиолетовой тушью жена мясника. Он рубит, и рубит, расходятся рёбра, трещат позвонки, Она так устала от запаха крови, потеют виски, И каждое утро себя по кусочкам устала сшивать, Замазывать пудрой, лепить оболочку… трещит голова. Он хрюкнул, истошно зевая, и чешет кабаний живот. Она, как шуршащая белая гейша, к прилавку идёт на сахарных косточках… спелая мякоть с молочной каймой, Тату-иероглиф на бледной лопатке – дымится клеймо. Малиновой тенью раскинулся веер фантомных ножей. Смотрю на неё зачарованным зверем, но чувства острей. А мимо снуют плотоядные люди и прячут оскал. Ты пленница-муза, ты куколка вуду, жена мясника. Но если за тайную шпильку-иголку слегка потянуть, Крутнётся, распустится лаковый локон и голая суть, Горючая амбра, животные танцы, качнулись весы. Моргнула. Смотри, чтобы не проболтался говяжий язык… отрублен? И славно. Письмо незаметно упрячешь в рукав, свернув эти строки в бумажную флейту, жена мясника.

© Pavel Kurtz