Друг куртуазности
Тип произведения:
Авторское
Однажды мне сказал мой друг: «Постой,
Не отнимай гармонии мотета
От вязи строф великого поэта,
Что красоту воспел, поправ покой!
Покой отринув, он был предан той,
Что, словно муза, вдохновила кротко
Его вложить строку в напев сей робко,
Чтоб не услышал страсти сей король!
Король ей шурин, так, увы, случилось,
И был школяр опаслив, но смышлён,
Когда в любви вил строй своих кансон,
Чтоб страсть его никак не проявилась.
Не проявилась нежность, чтоб немилость
Однажды не явилась перед ним,
И чтоб нуждой не стала бы засим,
А после чтобы смертью не явилась.
Явилась перед ним лишь та любовь,
Которой, словно б мукой насыщаясь,
Он бредил той, чьим взглядом пресыщаясь,
Пел лишь о том, что будоражит кровь.
Кровь в жилах, как вулкана жар, и песни
Звучали всё же тихо, ведь грешно́
Любить певцу (и, право же, смешно),
Что возвышается над миром этим пресном.
Пресном, как кушанье монаха, что в посте,
В молитве долгой ночи напролёт
Бдит свою душу, ангелов полёт
Зрит над землёю, словно бы в мечте.
Мечте отдался и пиит, вплетая в строки
Своих мотетов имя девы той,
Что о́тнята была, как есть, судьбой,
Дабы не быть в убытке и пороке.
Пороке том, где титул мог бы стать
Ничем: нельзя же полюбить княжну
Тому, кто, лишь склонив свою главу,
Пред королями должен трепетать!».
* * *
Услышал друга я, но всё ж в ответ
Молчал, скрывая чувств своих позывы
И вспоминая очи своей милой,
Вновь мысленно слагал в уме мотет.
Мотет о страсти и о том, что ночь
Мне вновь пришлёт виде́ния, и хмуро
Буду взирать я на игру Амура
И гнать любовь из сердца снова прочь.
Прочь от себя, чтоб трепет мой не стал
Известным прочим, кто стоит у трона,
Не нанести бы чувством сим урона
Че́сти девицы (в мыслях сих пропал)!
Пропал я навсегда, так мне казалось,
Амур-шутник, пробив стрелою грудь,
Мне показал незримый прочим путь
В те муки, где дыханье прерывалось.
Прервалась жизнь, увы, но вместе с тем
Такая сладость в сердце пребывала,
Что в жилах кровь горела и вскипала,
Выплескиваясь лавою поэм.
Поэм, что я писал в горячке лютой,
Чтобы лишь с лютней поделиться сим,
Как вдохновенный верой пилигрим,
Душа моя цвела душистой рутой.
Рутой изящной, что в ограде спит,
Не в силах дотянуться всё ж до розы,
Лишь кланяется ей, роняя слёзы
Любви, в которой, кажется, сгорит.
Сгорит сейчас, а пепел ветер лёгкий
Смахнёт навек, преданиям отдав,
В которых дымом вечности обдав,
Вулкан засыпал пеплом ров глубокий.
Глубокий дол, где сад когда-то цвел,
Где, среди роз в невинности цветущих
Нашёл тебя, тропою неимущих
Пошёл согбенный3… Смерть свою обрёл.
* * *
«Мой друг, – ответил я, смущаясь, –
Спасибо, что открыл мои глаза,
И пусть из них бежит сейчас слеза,
Забыть любовь свою я постараюсь.
Я постараюсь, ибо не прощу
Себе беду, чтоб обесчестить нежность,
Ведь если мне ответит на любезность,
То навлечет беду… Я не ропщу.
Я не ропщу на участь, ведь поэтам
Не суждено ответа на любовь
Ждать от принцесс, но снова, вновь и вновь,
Им суждено идти одним по свету.
По свету среди дрока и ветров,
Отдав любовь свою дорогам тем,
Где жизнь даётся серебру поэм
И где живёт она меж нежных слов.
Слов, коим лишь петься во дворцах,
В садах веселья, у фонтанов свежих,
Но там – дворяне. Только очи смежив,
Во снах поэт лишь одолеет страх.
Страх быть застигнутым в любовном трепетанье,
Вдруг получив ответ от девы той,
Что так возвышена самой судьбой,
В своих достоинствах и благородном званье.
Званье её и титул, может быть,
Не станет страсти и любви помехой,
Но вдруг прознают злосвидетели утехи.
Тогда что сможем мы уж изменить?
Уж изменить не сможем – это знак
Той участи, что трубадуру счастье:
Страдать и петь под солнцем и в ненастье.
Да будет так, увы, да будет так!
Так пусть графиня юная не знает
О страсти нежной, что поёт поэт,
Он в тишине опять совьёт мотет,
Дворец покинув после, нищим станет».
Картина: Jean-Honoré Fragonard (1732-1806). Выигранный поцелуй, около 1760
Не отнимай гармонии мотета
От вязи строф великого поэта,
Что красоту воспел, поправ покой!
Покой отринув, он был предан той,
Что, словно муза, вдохновила кротко
Его вложить строку в напев сей робко,
Чтоб не услышал страсти сей король!
Король ей шурин, так, увы, случилось,
И был школяр опаслив, но смышлён,
Когда в любви вил строй своих кансон,
Чтоб страсть его никак не проявилась.
Не проявилась нежность, чтоб немилость
Однажды не явилась перед ним,
И чтоб нуждой не стала бы засим,
А после чтобы смертью не явилась.
Явилась перед ним лишь та любовь,
Которой, словно б мукой насыщаясь,
Он бредил той, чьим взглядом пресыщаясь,
Пел лишь о том, что будоражит кровь.
Кровь в жилах, как вулкана жар, и песни
Звучали всё же тихо, ведь грешно́
Любить певцу (и, право же, смешно),
Что возвышается над миром этим пресном.
Пресном, как кушанье монаха, что в посте,
В молитве долгой ночи напролёт
Бдит свою душу, ангелов полёт
Зрит над землёю, словно бы в мечте.
Мечте отдался и пиит, вплетая в строки
Своих мотетов имя девы той,
Что о́тнята была, как есть, судьбой,
Дабы не быть в убытке и пороке.
Пороке том, где титул мог бы стать
Ничем: нельзя же полюбить княжну
Тому, кто, лишь склонив свою главу,
Пред королями должен трепетать!».
* * *
Услышал друга я, но всё ж в ответ
Молчал, скрывая чувств своих позывы
И вспоминая очи своей милой,
Вновь мысленно слагал в уме мотет.
Мотет о страсти и о том, что ночь
Мне вновь пришлёт виде́ния, и хмуро
Буду взирать я на игру Амура
И гнать любовь из сердца снова прочь.
Прочь от себя, чтоб трепет мой не стал
Известным прочим, кто стоит у трона,
Не нанести бы чувством сим урона
Че́сти девицы (в мыслях сих пропал)!
Пропал я навсегда, так мне казалось,
Амур-шутник, пробив стрелою грудь,
Мне показал незримый прочим путь
В те муки, где дыханье прерывалось.
Прервалась жизнь, увы, но вместе с тем
Такая сладость в сердце пребывала,
Что в жилах кровь горела и вскипала,
Выплескиваясь лавою поэм.
Поэм, что я писал в горячке лютой,
Чтобы лишь с лютней поделиться сим,
Как вдохновенный верой пилигрим,
Душа моя цвела душистой рутой.
Рутой изящной, что в ограде спит,
Не в силах дотянуться всё ж до розы,
Лишь кланяется ей, роняя слёзы
Любви, в которой, кажется, сгорит.
Сгорит сейчас, а пепел ветер лёгкий
Смахнёт навек, преданиям отдав,
В которых дымом вечности обдав,
Вулкан засыпал пеплом ров глубокий.
Глубокий дол, где сад когда-то цвел,
Где, среди роз в невинности цветущих
Нашёл тебя, тропою неимущих
Пошёл согбенный3… Смерть свою обрёл.
* * *
«Мой друг, – ответил я, смущаясь, –
Спасибо, что открыл мои глаза,
И пусть из них бежит сейчас слеза,
Забыть любовь свою я постараюсь.
Я постараюсь, ибо не прощу
Себе беду, чтоб обесчестить нежность,
Ведь если мне ответит на любезность,
То навлечет беду… Я не ропщу.
Я не ропщу на участь, ведь поэтам
Не суждено ответа на любовь
Ждать от принцесс, но снова, вновь и вновь,
Им суждено идти одним по свету.
По свету среди дрока и ветров,
Отдав любовь свою дорогам тем,
Где жизнь даётся серебру поэм
И где живёт она меж нежных слов.
Слов, коим лишь петься во дворцах,
В садах веселья, у фонтанов свежих,
Но там – дворяне. Только очи смежив,
Во снах поэт лишь одолеет страх.
Страх быть застигнутым в любовном трепетанье,
Вдруг получив ответ от девы той,
Что так возвышена самой судьбой,
В своих достоинствах и благородном званье.
Званье её и титул, может быть,
Не станет страсти и любви помехой,
Но вдруг прознают злосвидетели утехи.
Тогда что сможем мы уж изменить?
Уж изменить не сможем – это знак
Той участи, что трубадуру счастье:
Страдать и петь под солнцем и в ненастье.
Да будет так, увы, да будет так!
Так пусть графиня юная не знает
О страсти нежной, что поёт поэт,
Он в тишине опять совьёт мотет,
Дворец покинув после, нищим станет».
Картина: Jean-Honoré Fragonard (1732-1806). Выигранный поцелуй, около 1760