Месть

«Ты взвешивай слово на точных весах,
Бездушное слово – лишь ветер и прах»

                                             (Насир Хусрав)

- Стас?

- Да, мама?

- Ты всё понял? Ничего не перепутаешь?

- Нет, не перепутаю, мама! Я сделаю как надо. Не волнуйся, всё будет хорошо.

- Твоими устами… ну да ладно, давай-ка вкратце повторим диспозицию: ты выходишь из кафе, идёшь спокойно, расслаблено. Ждёшь звонка… нет, ждать не надо, просто идёшь и доедаешь пирожное. Звонок. Останавливаешься, достаешь мобильник и…

- …Делаю вид, что разговариваю, потом озабоченно смотрю на часы и начинаю движение в умеренно-ускоренном темпе.

     Я внимательно смотрю ему в лицо, особенно в глаза. Глаза – зеркало души. Банальная избитая фраза, но всегда, по сути дела, верная. Вот и сейчас, оттуда, из глубины, на меня веет холодом и ненавистью. Зрачки слегка сужены, реакция вполне нормальная. Да-а, три дня в реанимации, неделя интенсивной терапии и месяц общего режима даром не проходят, учитывая при этом массу свободного времени на воспоминания и размышления.

    Приход следователя, как мы и предполагали, ничего не дал. Да мы и не ждали чего-то нового от его действий. Таких случаев как наш – сотни в месяц, и никто всерьёз заниматься ими не будет. Ну, подумаешь, мобильник украли! Ну и что? Другой купите! Дешевле всяких разборок обойдётся. Моральные и физические травмы? Не в счёт! Как говорится, время всё залечит. Так-то оно так, но когда горбатишься от зари до зари, чтобы прокормить семью, то начинаешь ценить каждую копейку. И потому всякие бездельники и любители легкой жизни особой симпатии не вызывают, а когда судьба вплотную сталкивает тебя с ними, в результате чего ты остаешься у разбитого корыта, то в душе кроме брезгливости и отвращения начинает расти и разрастаться огонь мщения.

- Когда они выйдут на тебя, сильно не заводись. Держи себя в руках, от твоего поведения в этот момент зависит всё.

   Я вставляю паузу совсем как Штирлиц в разговоре с Мюллером, делая акцент на последнюю фразу, которая запоминается лучше предыдущих. Стасу всего двенадцать лет и старческий склероз ему пока не грозит.

- Слушаюсь, коммандере!

    Легкая улыбка пробегает по его губам. Это хорошо! Небольшая частичка юмора ещё никому не помешала. Даже глаза чуть потеплели.

- Стас… ты знаешь, как я тебя люблю! И сделаю всё, чтобы ты вырос умным и добрым, чутким и внимательным. Но в наше нелегкое время добро должно быть с кулаками, а не с двумя щеками для битья. И запомни: ни в коем случае это не должно быть твоей основной чертой в характере – борьба со злом методами самого зла. Со временем ты сам всё поймешь и разберешься в хитросплетениях, на которые так щедра наша жизнь. Я надеюсь…

    Он внимательно смотрит на меня, слушает серьёзно и тихонько посапывает носом.

- Ну ладно, вернемся к нашим баранам, - нежно провожу рукой по его голове – волосы отросли уже достаточно, чтобы скрыть швы, наложенные хирургом; специалист он классный, и я готова молиться на него до конца дней своих. – Вертеться возле них не надо. Уходи сразу, как только они скажут. Дойдешь до пересечения улиц Пушкина и Первомайской, там и подождёшь.

- А если тебя не будет?

- Если не будет, то повернёшь на Первомайскую и через тридцать метров, по ходу движения, увидишь синий «Рено».

- А… знаю! Это дядя Саша!

   Если бы не он, не его постоянная поддержка, не знаю даже, как бы я смогла выстоять. Да и Стас привязался к нему, всё время ждёт его прихода.

- Верно! Сядешь к нему. Он доставит тебя домой.

   Я легонько и ободряюще хлопаю сына по плечу, давая понять, что разговор окончен. Он понимает меня с полуслова, открывает дверку нашей, видавшей виды, бежевой «десятки» и спокойно, не торопясь, покидает салон машины, чтобы окунуться в суету людской толпы.

   Голубоватый купол железнодорожного вокзала маячит перед моими глазами. Он недалеко – через дорогу, чуть прикрытый различными торговыми палатками. Недавно отстроенный по новым технологиям, вокзал словно парит над этой частью города. От его стройных линий веет чем-то восточным, летнее марево дрожит, колеблется, размывая черты, дышит жаром великих пустынь, бередя память прочитанными в детстве арабскими сказками. Помню в школе мы ещё учили у Лермонтова, по внеклассному:

«В песчаных степях аравийской земли
Три гордые пальмы высоко росли…»
Дальше точно не помню, но концовка осталась в памяти:
«...Пестрели коврами покрытые вьюки
И шел, колыхаясь, как в море челнок,
Верблюд за верблюдом, взрывая песок»

     Краем глаза наблюдаю за сыном – он пристраивается в кильватер какой-то взбалмошной дамочке с белой модной сумкой через плечо, и они на пару пересекают улицу, ловко увертываясь от несущихся машин. Молодец, так держать! На той стороне их пути расходятся: дама поворачивает налево и вскоре теряется в толпе, а сын через несколько шагов заходит в кафе «Зимняя вишня». Ровно через пять минут – специально время засекла – выходит с вафельным мороженым в руке и не спеша направляется в сторону вокзала.

    Как медленно течет время! Кажется всё застыло на месте, краски поблекли, шум притупился, лица людей угрюмы и серы, с налетом старческой усталости. Не лица, а маски! Небо опускается на мою голову и давит, давит…

   Смотрю на сына и думаю: «Неужели мимо?» Но нет… Вроде нет. Из-под каменной арки, отделяющей внутренний дворик двух старых облезлых домов от шумной улицы, вываливаются трое подростков. Младшему из них на вид не больше десяти лет. Одетый в лёгкую тёмно-синюю курточку, явно не по размеру – рукава чуть закатаны, трико и белые кроссовки, он что-то увлеченно рассказывает двум другим, яростно жестикулируя руками. Те двое, в одинаковых светлых рубашках и старых линялых джинсах, смеются, но как-то вяло, неуверенно, словно ещё не до конца проснулись. Им спокойно можно дать лет  четырнадцать-пятнадцать. Остановились. Закуривают. Им нет никакого дела до толпы, также как и толпе до них.

    Стас замечает их сразу. По тому, как он болезненно дернулся, понимаю – это они! Стас тоже останавливается и, повернув голову в мою сторону, выжидающе смотрит. Дважды мигаю фарами «десятки», давая понять, что поняла его. Он удовлетворенно кивает головой – увидел. Между ним и теми не больше пятнадцати шагов. Примерно.

  Я нажимаю зелёную кнопку на панельке блока управления. Он небольшой, умещается на ладони. В ту же секунду Стас достает из кармана брюк мобильник, ждёт мгновенье и затем подносит его к уху. Я вижу, как он начинает двигаться в их сторону, что-то громко говорит, довольно правдоподобно имитируя разговор.

 «Как ты изменчив, мир, ты суетой зачат
Всегда и соблазнить, и обмануть ты рад»

      (Дакики)

    Ничто не ново под луной. Эти трое мгновенно сделали «стойку». Звонок, надо полагать, дошел до их слуха. Как шотландский терьер, учуявший запах барсука, но пока не видя его… хотя нет, скорее как стая голодных волков, почуявших легкую поживу…

   Стас сделал всё правильно: не сопротивлялся, не лез в драку, не звал прохожих на помощь, не убегал, а просто, когда эти трое припёрли его к стенке, безропотно отдал мобильник, что-то испуганно лепеча им в ответ и делая круглые глаза. Один из них, похоже, старший, с короткой стрижкой, чему-то засмеялся, видимо, своей плоской шуточке и похлопал Стаса по щеке. Небрежно так, покровительственно, вроде как одолжение сделал. Стас закрыл глаза и присел на корточки; вид у него – будто стошнит сейчас. Держись, родной, держись! Уже немного осталось… Старший повертел мобильник в руках, словно оценивая сколько за него дадут, потом сунул в карман джинсов и пошел прочь, в сторону арки. Остальные двое, не медля рванули за ним, но вдруг малыш вернулся, посмотрел на Стаса, плюнул ему под ноги, тоже засмеялся и вприпрыжку поспешил за своими. Стас открыл глаза, посмотрел вслед уходящим долгим прощальным взглядом. Я не увидела на его лице ни злобы, ни мстительной радости, только безразличие. Словно поставил крест на их жизнях.

   Толпа обтекала это место, равнодушная и безучастная, не обращая никакого внимания на маленького человечка, полностью уйдя в свои проблемы.

   У меня к горлу подкатил комок, хотелось выскочить из машины и бежать, не разбирая дороги, к нему, поднять на руки, укрыть своим телом, спрятать от всех и вся.

    Но… нельзя! Он должен сам найти в себе силы вернуться в этот жестокий мир.

   От толпы отделилась старушка с маленькой девочкой, одетой в ярко-красный комбинезон. Она тащит за собой старушку в сторону Стаса и что-то горячо доказывает той. Вот они остановились напротив него и о чем-то заговорили. Стас сначала непонимающе посмотрел на них, затем встал, улыбнулся и что-то ответил. Девочка доверчиво протянула ему руку. Когда они втроем двинулись в сторону Первомайской улицы, я облегчено вздохнула.

«Не мни, что все полосатое – подстилка,
Остерегись: а вдруг там тигр лежит?»

  (Саади)

     Теперь я полностью переключилась на тех троих отморозков, которые весело болтая, направлялись в сторону арки. Старший достал мобильник из кармана джинсов и, не останавливаясь, на ходу стал куда-то названивать. Дойдя до арки, внезапно встал, передал мобильник рядом остановившемуся напарнику, а сам ловким отработанным жестом достал пачку сигарет. Вытащил одну, угостил самого младшего, затем достал себе. Прислонившись спиной к стене, выудил из того же кармана дешевую китайскую зажигалку и, как-то картинно, явно подражая сценам из западных фильмов, закурил. Пуская дым неровными колечками, он быстро и цепко огляделся по сторонам. М-да, тот ещё фрукт!

    Наконец наговорившись, напарник возвращает мобильник старшему, но тот не торопится его прятать. И так держа мобильник в руке, он вместе с остальными скрывается под аркой. Пора! Нажимаю на блоке сначала зелёную кнопку и, досчитав до пяти, - красную. Раздался негромкий хлопок, словно шарик лопнул. Арка вздрогнула, как живая, посыпались мелкие камешки, кусочки старого раствора. Взметнулась пыль…

   Я думала, арка не выдержит, хотя и каменная и старая. Но она устояла. То ли раньше строили добротно, на совесть, то ли мощность заряда была маловата. Скорее всего, первое. Ну и, слава богу, меньше разрушений, меньше жертв ненужных.

    Из-под арки дунуло как из аэродинамической трубы. Полетели какие-то неясные фрагменты вперемежку с пылью, куски материи, мелькнуло что-то белое, окровавленное, дождём брызнула каменная крошка. И тут я увидела кисть руки упавшую на тротуар: рваные края плоти с грязно-красной каёмкой, точно отрывок из картины абсурда, оборванные сухожилия, словно белые нити, свисали в разные стороны, между пальцами была зажата сигарета. Она ещё дымилась.

   Пыль густым облаком продолжала висеть в проёме, как в нём неожиданно стал проявляться неясный силуэт. Потом на тротуар, шатаясь и подвывая, еле переступая заплетающимися ногами, вышел, наконец, маленький человечек.

   Это был малыш. Вся его одежда, волосы и лицо, покрытые штукатурной пылью, словно мукой, потёки алой крови на руках, прижатых к голове — резким контрастом выделялись на общем фоне. Разбитая кровоточащая губа, капли крови, словно веснушки, обильно усыпавшие лоб, щёки, подбородок, безумный взгляд широко открытых глаз — всё это казалось чем-то нереальным, чужим, каким-то странным завершающим актом страшной пьесы. За его спиной, в начинающей уже проясняться пылевом облаке, наметилось ещё одно слабое движение. Я напрягла зрение. Что-то ползло, извиваясь точно червь. Через пару минут, когда оно выползет на свет божий, будет ясно кто это…

   Не думаю, что это главарь, скорее всего второй.

    Толпа резко подалась в обе стороны от арки – по тротуару и на проезжую часть. Заскрипели на обиженной ноте тормоза, поросячьим визгом зашлись шины, послышались испуганные возгласы, отборный мат, жалобные причитания, кто-то начал звонить в скорую помощь, кто-то – в полицию.

    Я включила зажигание и стала потихоньку вытаскивать свою любимую «десятку» из вавилонского бедлама. Дело сделано. Осталось подобрать Стаса…

«Не бойся безнадежности примет,
Живя во тьме, надейся – будет свет»

      (Джами)