Праздник

Костя Александров читает стихотворение о зиме. Стихотворение длинное, Костя устал, шепелявит и глотает слоги, но говорит быстро и громко и поэтому очень доволен. Его слушают дети и родители, сидящие на стульчиках вдоль стен, и те родители, которые опоздали и стоят в коридоре. За спиной Кости топорщится, занимая ползала и упираясь в потолок, наряженная елка.

За потолком, на втором этаже, техничка Егорова, или баба Вера, как зовут ее дети и обслуживающий персонал, убирает помещение младшей группы. Она уже полила цветы, вытерла пыль, теперь моет полы. Она спешит, лицо, обычно бледное, покраснело. Время от времени она выбегает в комнату воспитателей и слушает радио: хочет узнать время.

Внезапно с первого этажа доносится дружный крик, и баба Вера испуганно застывает с тряпкой в руках, прислушиваясь. Различив, что именно кричат, она успокаивается, резкими движениями надевает тряпку на швабру и продолжает мытье.

…Леша Разуваев и Алла Тихоненко, уже в костюмах, прибыв на общественном транспорте к назначенному часу, подошли к садику. Леша заглянул в окно и увидел елку, под ней чтеца, красного от усердия, сидящих вдоль стен детей и взрослых: его ждут, Лешу. Тогда он взял и высунулся в окно - так, чтобы читавший у елки его увидел. А когда тот увидел, и остаток стихотворения вылетел у него из головы, и он с горящими глазами стал показывать и кричать, что он видит, Леша пригнулся, перебежал и заглянул в другое окно, и снова задержался, дожидаясь, чтобы его заметили.

Тут и раздался дружный крик, испугавший не только техничку Егорову, но и заведующую садом Антонину Васильевну, которая в своем кабинете отчитывалась перед инспектором товарищем Цыбаковой о проделанной работе, и повариху тетю Клаву Горшкову, варившую на кухне гречневую кашу, и истопника Мордвинкина Женю, который, сидя в подвале возле гудящего бойлера, читал толстую книгу – источник к спецсеминару и как раз дошел до слов «Присяжные решились, наконец, признать подсудимых виновными».

Все смешалось в комнате для проведения праздника елки. Во всех пяти окнах – детские головы в несколько рядов, расплющенные о стекло носы, удивленные глаза.

За окнами дети видят знакомый двор с игровой площадкой; из сугроба торчат качели, теремок, голова Медведя, Машенька в корзине. А посреди двора стоит и смотрит на них Снегурочка: вся белая, с золотой косой. Она машет им рукой, улыбается и направляется к двери.

Леша стоит в коридоре под лестницей и жалеет, что не успел покурить и теперь уже не успеет. В зале воспитательница Лариса Сергеевна укрощает бунтующую страсть и возвращает праздник в накатанную колею. Сейчас она организует новый, уже запланированный призыв к главному персонажу представления; после троекратного повторения Леша войдет в зал и скажет: «Здравствуйте, ребята!» Голос у него сильный, молодой, и ходит он легко, быстро. И своим легким шагом он пойдет вокруг дерева, рассказывая о далеких северных странах, откуда прибыл.

…Техничка Егорова закончила уборку помещений младшей группы. Осталась еще подготовительная, и можно переходить на первый этаж. Баба Вера выжимает тряпку, вешает ее на ведро, вытирает руки о передник и идет в комнату воспитателей. Здесь ее пальто и сумка. Егорова садится за стол и достает из сумки яблоко, нож, стакан и бутылку. Взяв нож, она одним движением снимает металлическую пробку. Прикидывает, что-то отмеряя на стекле пальцами, и наливает полстакана. Очищает яблоко от кожуры, разрезает его пополам. Наконец приготовления закончены. Баба Вера глубоко вздыхает, осторожно берет стакан. На ее лице появляется детская застенчивая улыбка. Некоторое время она разглядывает жидкость в стакане, прислушиваясь к доносящимся снизу голосам. «Елочка, Зажгись!» - кричат дети. Пауза, потом «бу-бу-бу» мужской голос – это Дед Мороз уговаривает кричать дружнее. Егорова качает головой, вновь улыбается и пьет. Внизу опять кричат, и правда дружнее.

В наступившей тишине баба Вера отчетливо слышит на лестнице шаги и голоса: две женщины, одна из которых – заведующая Антонина Васильевна, поднимаются на второй этаж. Егорова в ужасе вскакивает.

…И она зажглась! Как ярко! Как светло! Какие горячие, красные, замечательные огни, а от синего сердце дрожит и замирает. Игрушки слегка вращаются, на их блестящих боках сверкают блики, и это нельзя сравнить ни с чем, да никому и в голову не придет.

В подвале мастер по эксплуатации газовых установок Е. Мордвинкин дочитал до слов «Очевидно, он уже тогда решил ни в коем случае не попасть в руки палача» и закрыл книгу. На сегодня хватит. К тому же у него есть одно важное дело. Он выдирает из тетрадки для семинарских занятий листок, достает ручку и задумывается.

На кухне повариха Клавдия Егоровна Горшкова пробует кашу и накрывает кастрюлю старым ватником – пусть доходит. На плите варятся щи. Через полчаса обед будет готов, а кто есть будет? Старшую группу после елки всю разберут по домам. Тетя Клава вздыхает.

…Стакан, нож, кожуру, очищенные половинки яблока – все смахнула Егорова в сумку и застыла с бутылкой в руке – не лезет! Стоя высовывается, а положить уже нельзя. Между тем идущие уже миновали лестничную площадку, еще каких-то десять ступенек – и они здесь. Опасность обостряет все способности бабы Веры, и она принимает решение. Зажав большим пальцем горлышко, чтобы не пролилось, она бежит в помещение ясельной группы.

Ясельная спит. Слышно тихое посапывание, чмоканье, шепот. Над кроватями висят большие лопоухие чебурашки – мешки для белья. Егорова кидается в самый дальний угол и засовывает бутылку в один из мешков. Входит как раз, и не упадет, потому что тут колготки, кофточка, пара маечек. Баба Вера оглядывается, придает лицу выражение озабоченности и движется обратно, навстречу опасности.

Саша Веселовский уже некоторое время не спит. Лежа в кровати, он двигает руками: то скрещивает их перед лицом, то разводит.

…Зайчики, снежинки, медвежата – все уже выступили и слились с остальными. Теперь конкурсы, беготня, азарт, счастливые победители, слезы проигравших. Родители все подходят, коридор весь забит, к двери не протолкнешься. Внезапно звонит телефон, стоящий на тумбочке прямо напротив двери в зал. Один звонок, другой, третий… Наконец мама девочки Любы Захарчук не выдерживает и берет трубку.

- Да, садик, - говорит она. – Кого? Ой, что вы так кричите? Вы понимаете… Да не волнуйтесь вы, найдем… А где она работает? Подождите.

Опустив трубку, мама Захарчук спрашивает у окружающих, где здесь кухня. Никто не знает.

- Крышу заделали, не течет, а полы нуждаются в обновлении, - Антонина Васильевна говорит громким шепотом. Они с товарищем Цыбаковой стоят в дверях спальни.

- Дети спят, - одобрительно говорит товарищ Цыбакова вполголоса. – У шефов тоже возможности ограничены. Вон в углу мальчик не спит.

Антонина Васильевна направляется в угол. Подойдя к Саше, она делает такое ласковое и нежное лицо, что тот мгновенно прекращает свои операции с руками и ногами.

Антонина Васильевна удовлетворенно улыбается. Наклонившись над кроваткой, она поправляет одеяло, гладит Сашу по голове и идет назад. Проходя мимо соседней кроватки, она также поправляет что-то, а заодно решает расправить одежду в чебурашке. Антонина Васильевна опускает руку в мешок. Брови ее делают попытку взметнуться вверх, как бывало всегда, если Тоню что-то удивляло; но железная воля, выкованная шестнадцатью годами воспитательной, а затем руководящей работы, возвращает их на место. Возвращаясь к двери, Антонина Васильевна проверяет еще два мешка и, приблизившись к товарищ Цыбаковой, жалуется:

- Опять часть детей спит в колготках.

Как только женщины скрываются, Саша отбрасывает одеяло и встает в кроватке в основной стойке: левая рука впереди, правая у плеча. С легким криком «киай!» он выбрасывает правую руку вперед, целясь противнику в солнечное сплетение.

«Здравствуй, дед! Письмо твое получил. Пишу вот ответ, а куда послать, не знаю. Наверное, пошлю на адрес Кольки, в Алексеевку. Значит, магазин опять закрыли? Я понял, раз ты просишь папиросы привезти и муки, значит, закрыли. А помнишь, как ты с Ильичевым спорил насчет лучшей жизни? Вышло-то по его. И что теперь делать?»

Женя останавливается на секунду, задумывается. Сверху, с первого этажа, доносится дружный топот: там пляшут.

«Но не горюй, Терентий Макарыч! Скоро я выучусь, получу назначение на должность и тогда прижму к ногтю всех этих Ткачевых. Я убедился, что у каждого начальника какой-нибудь грешок есть. Будут у меня и деньги, и квартира. Возьму тогда тебя к себе. Так что потерпи еще».

К тому времени, когда мама Захарчук находит кухню, а на кухне – Клаву Горшкову, толпа родителей в коридоре еще увеличивается, что свидетельствует о приближении окончания праздника. Клавдия Егоровна молча врезается в эту толпу своим грузным телом. Сверху в это время спускается техничка Егорова; в руках у нее ведро, сумка и швабра, под мышкой зажато пальто. Родители жмутся к стенам. Поравнявшись с Горшковой, техничка шепчет:

- Тонька меня будет спрашивать, не говори.

Тетя Клава машинально кивает и берет трубку.

- Алё? – говорит она. – Это кто?

И вдруг, заглушая музыку и смех, кричит:

- Чего ты?! Что случилось-то? Чего? Не понимаю!

Родители косятся на Клавдию Егоровну и потихоньку отодвигаются, а она продолжает кричать:

- Надя, не делай этого! Не делай! Ты вспомни… Ты как сама… Я тебе говорю, не надо! О детях подумай! Куда? Я тебя Христом-богом молю, не делай ничего! Я сейчас приеду! Я скоро! Не надо!

Хотя Костя Александров стоит рядом с тетей Клавой, ее криков он почти не слышит – не до того. Костя готовится исполнить свою роль.

В коридоре появляется Леша и громко, чтобы слышали в зале, произносит:

- Где же мой мешок? Где-то тут я его оставил…

При этих словах Костя делает прыжок и оказывается в зале. Его задача – пропрыгать вокруг елки и снова скрыться в коридоре. Он это уже делал в прошлом году и все сделал правильно.

А Клавдия Егоровна все кричит:

- А ты сама видела? Мало ли… Ну что ты ревешь?

- Клавдия Егоровна, голубушка, ты что так кричишь, у нас же праздник, - рука заведующей накрывает микрофон.

- Антонина Васильевна, - Горшкова поворачивается, лицо в слезах, - Антонина Васильевна…

«Знаешь, соберу-ка я тебе, дед, посылку. А то когда еще приеду. Тут консервы давали перед праздниками, крабы морские, я взял шесть банок. Ты не пробовал, наверно, никогда? Ну вот, если Колька не зажилит и не потеряет, попробуешь. Ну, прощай, дед. Твой внук Женя».

На улице тишина, сияние, редкие капли с крыш. На первом этаже отворяется окно, появляется рука с сумкой. Сумку опускают вниз сколько можно и бросают. За ним следует старое облезлое пальто с кошачьим воротником. Затем в окне появляются ноги в войлочных ботинках. Баба Вера нащупывает выемку в цоколе, встает на нее, затем прыгает и уходит по колено в сугроб.

В дверях садика заведующая прощается с товарищем Цыбаковой.

- Я рада, что побывала у вас, - говорит инспектор. – Возле детей душа моя всегда очищается, я молодею. А эта атмосфера праздника! Сколько все-таки хорошего в людях, сколько добра!

- И я рада, что вам у нас понравилось, - отвечает заведующая. – Вы правы: фальшь порождает фальшь, а любовь движется любовью. Отчет я пришлю на той неделе. Приходите к нам еще, непременно!

Они уходят. Впереди всех тетя Клава Горшкова, она уже в воротах, вот-вот скроется, за ней Леша с Аллой: Леша сжимает в кармане пачку «Астры», Алла зевает. За ними зайчики, снежинки, чтецы, танцоры, зрители, родители, товарищ Цыбакова. И, наконец, позади, замыкая шествие, идут Женя Мордвинкин и техничка Егорова. На лице истопника тревога борется с надеждой, техничка чему-то счастливо улыбается.

На крыльце садика стоит Антонина Васильевна с початой бутылкой в руках и шлет вслед уходящим воздушные поцелуи.

В зале тишина, полумрак. Луч солнца проник в щель между шторами и высветил среди ветвей, возле самого ствола игрушку – крохотный шарик размером с вишню. Весь вечер девочка Люба Захарчук глядела на этот шарик, пытаясь разгадать его тайну, и сейчас, идя домой, продолжает думать о нем же: почему он такой маленький и почему висит так глубоко, словно его кто спрятал? Загадка шарика волнует ее до слез и будет волновать еще долго.