Вверх по Миссисипи

В то лето мне сказали, что у дедушки в деревне есть речка, лошадь и со­бака. Ах, что за счастье!.. Речка, лошадь и собака, несомненно, обещали насто­ящее приключение. Я уже воображал себя то ковбоем, то охотником-индей­цем, то золотоискателем, то в хижине на берегу Миссисипи...

С собой в деревню я взял карту мира, компас без стрелок, пистолет с пис­тонами, школьный ранец для золотых самородков, два сухаря и - тайком от родителей - коробок спичек.

Лошадь оказалась старой, речка - ручьем, собака - кривоногой дворняж­кой с несерьезным именем Шарик. У нее даже ошейника не было. Зато и ру­чей, и лошадь, и собака Шарик были настоящими, понимаете? Вдобавок, от дедушки пахло дымом дальних костров и странствий. Правда, дедушка сказал, что всю жизнь пас коров за ближайшей сопкой, но я ему не очень-то верил.

Мы переходили ручей вброд, вслед за коровьим стадом. Ручей был чис­тый и холодный, и я до ломоты в ступнях вглядывался в каменистое дно, на­деясь отыскать золотой самородок. Иногда солнечный луч указывал на него в торопливой воде - у меня часто колотилось сердце. Долго, не веря, держал я в руке речной голыш, мгновенно сохнувший на солнце до последней прожил­ки... Дедушка окликал меня, и я спешил, стараясь не угодить в теплые коровьи лепешки.

Меня усаживали в седло. Конь фыркал, подергивая гладкой кожей, ше­велил ушами, но, как я ни бил пятками, не скакал рысью. Шарик, тот вооб­ще не лаял и беспрестанно зевал. Шерсть у него свалялась катышками, глаза - черные пуговки - слезились. Дедушка говорил, что лошадь и собака тоже на пенсии.

Возвращались в сумерках. Коня теребили за гриву, меня - за чуб. Шарику кидали кость - он молча вилял хвостом. Струйки кизячного дыма утекали в вечернее небо под перезвон ведер, призывное "ир, ир, ир" неслось над кры­шами. Коровы мычали в ответ и шли по дворам. Шли домой и мы.

Вечером или в плохую погоду сидели вокруг печки. Я, дедушка и собака Шарик. Сердито шипели мокрые поленья, за окном скулил ветер. Дедушка сидел на низкой скамеечке и курил трубку. Булькало в чайнике, гудело в трубе, под полом пищали мыши. Розовые отсветы гуляли по темным стенам, лизали дедушкины морщины. Где-то далеко кричала неведомая птица. Было ничуть не хуже, чем в хижине на берегу Миссисипи.

- Какое смешное слово, - дедушка выпустил из-под усов колечко дыма. Оно сразу же убежало в приоткрытую дверь печи. - Ми-си-си... как?

- Миссисипи! - повторил я и бросил взор на компас. - На языке индейцев - Большая река.

Собака навострила уши и посмотрела мне в глаза.

- Ишь ты! - поцокал языком дедушка. - Совсем не по-бурятски!

На огонек заходил сосед - горбатый старик Агван и тоже цокал языком, обнажая беззубый рот. Дедушка говорил, что Агван знает все. Поздний гость перебирал четки, будто считал кедровые орешки, кланял­ся загадочно улыбающимся бурханам. Я засыпал под тихий стариковский го­вор.

Однажды в степи, когда коровы забрели в сосновый лесок, я сорвал тра­винку и стал водить ею по карте мира. Дедушка отпустил коня и заглянул че­рез плечо:

-Э-э... скажи, а где течет река... Большая река?

-Миссисипи? - подмигнул я Шарику. Тот вильнул хвостом и зевнул.

- Во-во! - оживился дедушка. - Ми-си-си... Смешное слово!

Ветер услужливо перелистнул страничку школьного атласа.

Я ткнул травинкой в Северную Америку. Она была похожа на толстую акулу с раскрытой пастью: вот-вот проглотит Кубу словно рыбку.

- А мы где? - заволновался дедушка.

Кто-то жарко дыхнул в ухо. Я оглянулся. Шарик внимательно изучал Америку своими глазами-пуговицами.

Я быстро нашел голубую слезинку Байкала.

- Ух ты! Мы, значит, тут, а они, значит, там!.. - почесал под шапкой де­душка и провел темным ногтем по Миссисипи. Шарик осторожно понюхал карту и фыркнул - Америка была явно несъедобной. Дедушка хмыкнул и по­глядел вдаль. Выгоревшие за лето желто-бурые сопки качались в теплом воз­духе. Конь, отмахиваясь от паутов хвостом, щипал траву. Коровы лежали в тени сосняка и жевали жвачку, будто разговаривали друг с другом. Крошечными мотоциклами тарахтели кузнечики. Из норки выглянул кто-то усатый и тотчас скрылся. Над степью парил коршун.

- Эх-ха... - пощурился на птицу дедушка и вздохнул. - Хоть бы одним глазком!..

С того солнечного, без единого облачка дня дедушка начал все чаще за­думываться. Иногда он удивленно оглядывался вокруг, словно видел эту степь и этот улус впервые в жизни.

 - Однако, там тоже люди живут! - твердо сказал он как-то вечером.

Я засмеялся: дедушка открыл Америку!

- Ишь, книгочей! - рассердился дедушка. - Вот увидишь, вот увидишь!..

     Он отошел в угол к медным бурханам и забормотал слова молитвы. Как всегда пришел старик Агван, они шептались и перебирали четки.

Утром дедушка почистил сапоги, надел пиджак с орденом и достал со дна сундука маленький сверток, перевязанный резинкой. Напоил, запряг коня, бросил сена в телегу... Усталые приехали мы в большое село. Копыта цокали о булыжную мостовую.

Шарик и я, обнявшись, лежали в телеге и грызли сухари. Нас обгоняли грузовики и велосипедисты. Небо было серое, с низкими облаками.

Лошадь встала у дома с каменным крыльцом и красным флагом.

Я, дедушка и Шарик тщательно отряхнули с себя пыль, но в дом с крас­ным флагом пустили только двоих.

В огромной комнате могло поместиться коровье стадо. Ковер под ногами был мягким, как трава. На стене висел портрет густобрового старика с гирлян­дой золотых звезд на груди. Звезд было ровно пять - я пересчитал. Стол был длинный-предлинный, а в конце его, под портретом  сидел человек в галстуке и улыбался. Завороженные портретом, мы как-то не сразу его заметили. И за­чем такому маленькому человеку такая большая комната?

    - А-а, кто к нам пожаловал! - вышел из-за стола хозяин большой комна­ты.

     - Наш ветеран! Гордость района! Прошу, прошу! Забыли вы нас, нехоро­шо, нехорошо! Как здоровье? Как дети? Отдыхаете, ахатын? А-а, вижу, вижу, внук, да? Тебя как зовут, мальчик? В каком классе? Как учишься?

Человек в галстуке забросал нас вопросами, как снежками. Они были хо­лодными, эти вопросы, несмотря на то, что хозяин большой комнаты улыбал­ся. Глаза у него были холодными, что ли?

Дедушка присел на краешек стула.

-  Спасибо, спасибо... - кашлянул он и уставился на свои сапоги.

Человек в галстуке снова улыбнулся:

- Не стесняйтесь, уважаемый! Вы же наша гордость! — Человек подошел и потрогал дедушкин орден.

- Пенсию вовремя приносят? Крыша не протекает? А может, все-таки здоровье, а? Могу устроить путевку...

- Во-во, путевку, - оживился дедушка.

- Нет вопросов! - радостно вскричал хозяин большой комнаты.

"Это хорошо, - подумал я, - что у этакого говоруна наконец-то кончились вопросы. Можно кое-что и самому спросить". Я поднял руку, как на уроке.

-  Что тебе, мальчик?

-  Скажите, зачем вам одному такая большущая комната?

Человек с холодными глазами задумался.

- Молчи, молчи... - испуганно прошептал дедушка. - Путевку  испортишь!

- Ох уж эти нынешние детки... - улыбнулся человек. Глаза у него стали еще холоднее. По-моему, он так и не придумал ответ.

Я поглядел в окно. На улице, понурясь, стояла наша лошадь. Шарик не­отрывно пялился на дверь.

Хозяин большой комнаты взял в руку остро очиненный карандаш крас­ного цвета.

-  В санаторий или дом отдыха?

-  А? Что? - удивился дедушка.

- Я говорю, куда путевку? В санаторий или...

-  Нет, нет, - заерзал на стуле он. - Мне далеко надо. Очень далеко!

На улице Шарик усердно вилял хвостом, но его все равно гнали от крыльца.

- Вы желаете турпутевку? — в свою очередь удивился хозяин. — Ну что ж... Куда именно?

- В эту... как ее... Ми-си-си... Смешное слово такое!

- Миссисипи! — обернувшись, выпалил я.

-  А... где это? — не сразу спросил человек с холодными глазами. Вид у него был растерянный. А говорил, что вопросов больше нет! В галстуке, а не знает, где течет Миссисипи! В школе, наверное, учился на "тройки"...

-  Миссисипи — великая река Америки,— подражая учителю географии, изрек я. - На языке индейцев — Большая река.

- Да вы что?! — оглянулся на портрет бывший "троечник". - Смеетесь, да?!

Я засмеялся: уж очень сильно испугался взрослый дядя.

- Шутники... — отдуваясь, расслабил он галстук.

- Да раньше за такие шуточки!.. Я тебе такую Америку покажу!... — по­грозил мне пальцем.

Он раскраснелся, затянул потуже галстук и произнес речь.

- Что-то не пойму я... — почесал затылок дедушка. — Неужели вся Америка такая плохая?

- Уж не хотите ли вы уехать туда... э-э... насовсем? - побледнел этот лю­битель глупых вопросов.

- Зачем насовсем? Мне бы с ихними стариками поговорить. Старики везде одинаковые... Урожай каков, чем скотину кормят, ну и про жизнь... Я говорю, люди везде одинаковые... Да вы не беспокойтесь. Дорога, конечно, дальняя, но я кое-что скопил... Вот.

Дедушка привстал и протянул хозяину огромной комнаты маленький сверток, перевязанный резинкой.

- Уберите! Уберите!.. — попятился тот и вдруг затопал ногами по ковру.

Поднялась пыль.

- Вон отсюда! Не позволю! Вон!.. — закричал он изо всех сил.

Тут, откуда ни возьмись, на ковер колобком влетел Шарик и залаял. По­слышался треск разрываемой штанины, шум, крики...

За окраину села нас проводил хмурый милиционер. Шарик виновато бе­жал за телегой. Конь фыркал — милиционер вел его под уздцы. Дедушка не смотрел на дорогу и держался за грудь. Ему было худо.

- Эх, вы... — выдохнул милиционер и утерся платком. — Старый да малый!.. Скажите спасибо, легко отделались...

И он пошагал обратно - в селе уж зажглись первые огоньки. Знакомое "ир, ир, ир!" донеслось оттуда... Дедушка лег в телеге ничком. Шарик прыг­нул в телегу, уткнулся носом ему в щеку. Я взял в руки поводья, криком прого­няя страх, - впереди была ночь...

Дедушка занемог. Он все реже вставал с постели, и все чаще в дом прихо­дил старик Агван. Шарик вздыхал. Нос у Шарика был сухой, глаза его - чер­ные пуговки - слезились.

Старик Агван, еще больше сгорбившись перед медными бурханами, пе­ребирал четки - кедровые орешки. Я чиркнул спичкой и поднес ее к бронзо­вой чашечке - дом заполнился запахами степи... В углу пряталось что-то темное.

- Ом-мани… - крутил медный барабанчик старик Агван. – Ом-мани…

         Это протяжное «О-о-м-м-м», сливаясь со звоном колокольчика, вытянулось кривоватым сизым колечком, отплыло от бронзовой чашечки, обволакивая и щекоча ресницы. Я моргнул. Колечко дыма юркнуло в раскрытую печь и шустро унеслось – через трубу – в небо…

Шарик лизал дедушкину руку и скулил.

- Ом-мани… - гнусавил, будто у него был насморк, старик Агван. - Ом-мани-падме-хум…

         Тихо звенел колокольчик. Я закрыл глаза и представил, что это колокольчики звенят в облаках, где бродят синие коровы…  Синих коров доят мальчики с крылышками, а молоко само по себе разливается по небу огромным белесым одеялом. Ух ты, вот откуда берутся облака!..

Шарик вдруг стал подвывать совершенно человеческим голосом Агвану и застучал хвостом о пол. Я проснулся.

- Ом-мани… - забубнили рядом. Агван начал покачиваться.

У меня тоже в носу возник насморк. Я шмыгнул носом и сложил ладошки так, чтобы они приклеились. Но они не хотели приклеиваться!

Дедушка подозвал меня и понюхал голову:

 -Не плачь, - ты же бу­рят. Агван сказал, я буду жить в той, в другой жизни… где Ми-си-си... Ми-си-си...

Он задыхался.

- Миссисипи,- сжал я дедушкину руку и вытер слезы. - Миссисипи.