36.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 17(1). САША

36.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ  17(1). САША

Могла ли я знать, что,  поселившись у тети Ани, буду, чуть ли ни с первых дней пребывания  на ее территории,  мечтать о том, чтобы оставить эту с позволения сказать семейку чужих между собой и мне людей, ибо они никак не вписывались в мой великий план самореализации, но уже с первых дней моего проживания здесь стали активно и всеми силами ему мешать, о том не ведая, но каждый копошась, творя свою личную судьбу, где мне вроде и места не было, но завихрило меня так в сией чужой житейской воронке, что, не связанная как бы ни чем, я оказалась связанной по рукам и ногам и протискивалась, водворялась судьбой на то свое место среди всех, которое никак себе не желала и, предчувствуя перемены,  не желательные себе, потихоньку готовила свой план ухода от тети Ани, премилой и своенравной старушки, не паникуя, не видя еще предначертанности никак, почти беззаботно, ибо, ну, кто бы мог меня удержать, какие силки… Увы, они были.

Между тем молодая пара Александр и Елена готовились к свадьбе, которая была назначена на  седьмое июля 1977 года в Каменске. Брюзжа и делая выговоры Саше, неизменно поучая и наставляя его, пользуясь правом первого и решающего слова, тетя Аня, однако, не оставляя злословий, готовилась к свадьбе также, ибо не мыслила ее без своего личного участия и присутствия. Не зная всей роли тети Ани, семья Лены готова была и ее принять радушно среди прочих гостей как ту, которая со стороны жениха, хотя и сестры Саши Таисия, Галина и Людмила,  к этому моменту переехавшие в Ростов-на-Дону, также собирались поехать на свадьбу, ибо уже успели подружиться с Леной и сердечно приняли ее за невестку, охотно разделяя с ней все ее сетования на брата в части жадности и крутости характера.

Но тетя Аня не была бы тетей Аней, если бы и на свадьбе любопытным соседушкам не наплела всю правду матку, выводя молодых на чистую воду, и тем и запомнилась надолго, а для Лены до конца жизни осталась врагом номер один. Но кто знал о тети Аниных происках,  когда она и не умела молчать и считала свое мнение абсолютным и истинно правдивым.

И узнали все, что невеста-то под фатой носит ребеночка, что и не любит ее жених, что окрутила она его и куда ему теперь деться. К тому моменту Лена действительно уже носила ребенка и тяжело переживала токсикоз, а потому часто выговаривала Саше, что тетя Аня тут как тут брала на вооружение, все время указывая в мою сторону, ибо та, казачка,   будет держать его под каблуком, а эта – совсем другая во всех отношениях. «Дурак ты, - говорила она, - влип! Она мне, твоя Ленка так и сказала: «Не будет подчиняться – и жить с ним не стану!», а ты, сделал ребенка и за это свою жизнь загубить хочешь. А Наташка улыбнется – море симпатии, и по характеру мягкая, уступчивая, и слова плохого не скажет…».

Так, постоянно нахваливая меня, плетя, что было и чего не было, приписывая мне качества достойные, она методично и неотступно вводила меня в его сердце, что начинало уже проявляться серьезно, перед самой свадьбой;  почти нагло порою на глазах своей будущей жены он, завидев меня во дворе, норовил то заловить, то приобнять, то эдак, молодецки, будучи одетым по пояс, толкнуть меня плечом, за что я оставляла на его теле хорошую пятерню и кричала Лене, что он не дает мне прохода.

Александр действительно начинал проявлять ко мне немалый интерес, то и дело заходя в комнатушку к тете Ане под предлогом посмотреть телевизор, как и объяснял Лене,  и порою это было  уже достаточно позднее время, я уже была в кровати,  и он долго и молча сидел у моего изголовья, уставившись в телевизор, а Лене приходилось сетовать, что он оставляет ее одну в снимаемой ими у тети Ани части дома, поскольку к тете Ане, чувствуя ее неприязнь, она почти никогда не заходила. Однако, будучи действительно гордой, или не желая с ним ругаться накануне свадьбы, она не устраивала ему сильные разборки, но мне говорила, что все на виду и хуже было бы, если бы он начинал ухаживать за мной тайно. На это я отвечала, что он не в моем вкусе, что простой строитель мне не интересен, ибо не о чем с ним говорить, что у меня другие планы на жизнь, что должна учиться, а не заводить семью,  и так, сама того не зная,  усыпила ее бдительность надолго.

Саша – был  красивый мариец, среднего роста,  кудрявый брюнет, достаточно с виду добродушный и улыбчивый, непознанная для меня чужая планета, к которой я не стремилась никак приближаться и готова была пройти стороной, не задев, но судьба разворачивала меня в эту сторону, что называется, лицом к лицу. Нравился ли мне Саша?

Увы, он во мне не задевал никакие мои чувства, хоть и не был противен. Однако, к слову сказать, я никогда не могла избавиться от чувства, что смогла бы, прояви хоть каплю интереса к нему, увести его от другой. Это чувство было странным,  мне не знакомым, как и неотступным, абсолютно успокаивающим, не требующим никакой активности, не вызывало привязанности, но как-то констатировалось во мне чуть ли ни с самого того  мгновения, когда я переступила порог тети Аниного дома и пока не увидела его, сидящим во дворе и бреющимся за крохотным самодельным столиком; чувство непрошено  и потом подавалось изнутри на обозрение и едва спрашивало, ну, как я к этому отношусь. На это моя суть отвечала: «Да пускай живут, я и пальцем не шевельну, лучше бы не привязывался. Или он не понимает, что сделал серьезный шаг? У него будет жена и ребенок. Причем же здесь я. Да ну его…».

Так наступил день отъезда молодых на свадьбу, когда  я оставалась одна за хозяйку на несколько дней. Тетю Аню, Сашу и Лену я провожала до остановки  трамвая. Странное чувство охватило меня, пока мы шли. Я несла тяжелейший Сашин магнитофон, еще не зная, что этот магнитофон должен сыграть для меня впоследствии великую роль, однако, не связанную с развлечением, но с вещами серьезными. Испытывая почти радость за молодых, я не могла избавиться и от торжества в себе беспричинного. «У меня такое чувство, - сказала я неожиданно вслух, - что иду на собственную свадьбу…». Как вылетели из меня эти слова… Но они предвещали. Хотя никто на них, как и я сама, не обратил внимание.

Странно, как бы события ни развивались, я постоянно чувствовала, что все они вращаются вкруг меня, а потому испытывала не мною лично синтезированное некое наслаждение оттого, что могу взирать на все со стороны, давать всему оценку, фактически быть пассивной и наблюдать, куда же меня несет это течение чужих судеб.

Возвращение Саши теперь уже с женой ставило в моем понимании достаточно жирную точку в его заигрываниях. Однако, любопытство хотело видеть, как он начнет управлять собой в этом новом статусе, сможет ли дать себе правильную установку?  Но не тут-то было. Между нами двоими, еще не имея от Бога внутренней определенности и не в состоянии решить этот вопрос сам, он начинал метаться и постепенно в некоторых случаях  придавал своему поведению согласно логике ситуаций скрытый характер, а в некоторых… достаточно откровенный.

Завязывался не классический треугольник, но непредвиденный четырехугольник, а то и пятиугольник, в котором самой пассивной, кажется,  была я, ибо это чувство неучастия преследовало меня постоянно, что бы я ни делала и в какие бы игры судьбы не была вовлечена. Видимо, так было потому, что не из меня исходили планы и не мои вкруг меня претворялись цели; я же устремлялась по руслу причинно - следственных связей, не рассчитывая, что это сколько-нибудь серьезно заденет и меня.

На самом деле,  такое состояние испытывает каждый человек, однако, чаще всего, не дает себе в этом отчет, не умея еще отделить свою суть от деяний, в которые Волею Бога человек вовлечен.  Не зная, что и куда клонит, намытарившись по жизни достаточно, я уже действительно хотела дать себе время на передышку, ибо все постепенно начинало налаживаться в моей судьбе,  и не рвалась что-то менять прямо теперь, тем более, что Саша по ходу дела как-то определился, но на будущее… -  едва держала в голове, что условия здесь слабые, да и тетя Аня очень беспокойная.

Однако, тетя Аня, надеясь, что, наконец,  примирится с женитьбой Саши, после свадьбы обнаружила, что гнев в ней и неудовлетворенность не только не исчезли, но и, напротив,  подзарядились на новое отвоевывание его, теперь уже от жены, ибо ничего не могла с собою поделать и выполняла функции, которые возложил на нее Сам Бог, дабы и она в соответствии со своими качествами приложила свои усилия, чтобы хотя бы вырвать его из уже состоявшейся семьи, ибо дальнейшие последствия имели к ней самое прямое отношение (она должна была родиться сыном у нашей первой дочери). Брюзжания, осуждения, неприязнь к Лене переходили уже в открытые тексты; требования бросить Лену подкреплялись ее неутомимым характером и шантажом, в котором Саша лишался ее  наследства, и в ранг наследницы начинала возводиться я, вкушая ранее неизвестные мне  искушения, на которые все-равно смотрела без интереса.

Неподчинение Саши, игнорирование ее слов взрывало тетю Аню, она переходила на крик и требовала, чтобы молодые освободили ее жилье, грозясь выбросить вещи за калитку. Иногда наступало краткое перемирие, и Анна Петровна начинала вновь сулить мне при Саше свое жилье, обещая сделать меня, а не его, наследницей, не понятно,  какие при этом рождая мысли в нем.

Атаки тети Ани не имели конца. Ему она восхваляла меня, а мне – его, обоим по секрету передавала друг о друге все подмеченное, все сказанное и несказанное, без зазрения добавляла от себя в сей компот, была убедительна и неизменна, как и методична, как и непреклонна. Вновь и вновь она пересказывала все с более новыми и новыми подробностями историю его семьи, о своей бессребренной помощи в покупке дома для родителей  и поддержке, о его трудолюбии, о всех событиях в его жизни, о том, что он никого никогда не любил и эту не любит, что нравлюсь ему только я, что так ему и надо дураку, пусть мучается с ней и угождает, что она с него все денежки вытянет.

Когда тетя Аня об этом кричала вслух, то Лена отвечала, что он очень и очень жадный, что даже туфли у него выпросить невозможно и платье купил ей самое дешевое, что на свадьбу потратились только ее родители, а он дал денег всего-то двести рублей, а его родня  ничего по существу не подарили.

Однако, тетя Аня все же задумала примирительную акцию, и в сентябре пожелала пойти всем в цирк. Однако,  и в цирке Саша, как ни в чем не бывало, сел около меня, затем тетя Аня и затем Лена. Никакие уговоры поменяться с тетей Аней не помогли, Лена была обижена,  и это по возвращению послужило поводом  для нового скандала такой степени, что тетя Аня стала реально выбрасывать вещи молодых на улицу,  и остудило ее только тогда, когда Саша схватил в руки колун и замахнулся на нее. На самом деле, это были трагичные события. Ярость Саши и гнев тети Ани показали лица обоих, непримиримость была таковой, что ничего более не оставалось, как уйти молодым.

И так они переселились в скудный семиметровый флигелек с печкой у семидесятилетней одинокой старушки в минутах пяти ходьбы от тети Ани. Я же попросилась  занять освободившуюся теперь  часть дома за тридцать рублей в месяц, плюс за дрова на зиму, уголь, свет и керосин, так решив свой вопрос  одиночества и учебы,  и таким образом дав судьбе  продолжать втягивать меня в еще далеко не законченный роман завязавшихся,  но отнюдь не закончившихся событий.

Надо отдать тете Ане должное.  Она умела кричать и визжать, но обижаться на нее долго было не возможно, ибо обаяния в ней самой было море. Таков был и Саша. Вскорости мир между ними воцарился,  и стал он каждые пять минут бегать сюда под разными предлогами, достаточно существенными для жены, ибо здесь в сарае  оставалось все его хозяйство в виде инструментов и прочего натасканного барахла, связанного с его работой, а работал он строителем.  По-прежнему потчевала его тетя Аня обедами, ибо готовить там было невозможно или очень долго, поскольку кроме печки хозяйка ничего не предоставила,  и надо было все закупать, начиная с ложек. 

Немного смирившись, но,  не забывая делать свои наставления и поучения, Анна Петровна выделила Сашиной семье необходимую утварь, о чем не забывала напоминать при всяком подходящем случае, да и отказаться от Саши никак не могла, ибо сердце одинокой старушки им было занято прочно и до конца ее дней.

Жизнь с Анной Петровной была и достаточно поучительным,  долгим уроком и для меня. Конечно же, она оставалась для меня чужим человеком. Судьба слету после отца моего  как-то не давала мне вожделенной свободы по всем параметрам, но медленно, как бы из рук в руки,  облегчая путы, перенося под влияние или под присмотр ее, а потом моего будущего мужа, делая всегда как женщину при ком-то и при чем-то, так что не удел или предоставление самой себе была моя долгая и не сбывающаяся  в этой жизни иллюзия.

На самом деле, Бог хранил меня руками моей дочери из позапрошлой жизни и моего мужа из позапрошлой жизни, руками тех,  с кем  были кармические связи и перед кем у меня еще были долги. Тетя Аня, хотела я или нет, но учила меня своим бытом, учила аккуратности,  правильно шинковать овощи, правильно кормить котов, не бояться людей, не бояться говорить в глаза, и все же доброжелательности и бессребренности, а также твердости.

Тетя Аня вечно была в делах. У нее не было ничего, что было бы лишним. Все старенькое она перештопывала, перелицовывала, перешивала в наволочки, фартушки, занавесочки. Не было ни одной вещицы, которая бы не знала своего места, не было захламленности, не было убожества, но аккуратненько, подбелено, полы протерты, все свежо, цветочки политы…  Она и подарки не брала, ибо и подарок должен иметь место, а не для того, чтобы пылился или невостребованным лежал.

Однако, она могла и цепляться,  надоедать, требовать подчинения, но и снисходить и даже кормить. От ее угощений я неизменно отказывалась,  и это, как бы она ни ворчала, пришлось ей по душе и прощало мне многие мои недостатки, ибо видела в этом порядочность, честность и понимание.

Объединял нас неизменно Саша,  и другой, лучшей кандидатуры для него она не желала и готова была на эту тему говорить сутки напролет, но у меня были и свои дела. Работа на швейной фабрике  «Динамо» в десяти или менее минутах  ходьбы от ее дома была в две смены. Работа швеей-мотористкой как-то заладилась сразу и понесла меня в заработки неплохие. Пошив трикотажных изделий  на оверлоке убаюкивал азартом, скоростью, соревновательностью, появились подруги, хорошие отношения. Уже поэтому уходить от тети Ани, как я мыслила раньше, не хотелось, появилось чувство обустроенности,  почвы под ногами.

Однако,  судьба, отдалив Лену, не закрыла ко мне двери Саше;  и нет-нет, но он начинал заглядывать в мою келью со своими не очень-то дружескими визитами, ибо имел и свои неясные для него самого на меня намерения. На самом деле, его тянуло ко мне постоянно. Он сначала заглядывал ко мне, а потом уже шел здороваться с тетей Аней, к чему тетя Аня относилась снисходительно, не забывая напоминать, что ночная кукушка перекукует дневную, однако, таковой я не была, но дело к этому уже шло.

В один из дней Саша заглянул к тете Ане поздним вечером, когда я уже была в постели. Лена уехала к родителям в Каменск и тем дала ему вожделенную свободу, которой он тотчас решил воспользоваться. Обрушившиеся поцелуи и насилие увенчало против моей воли  наши отношения новыми, во всяком случае,  так понял он и уже с этой дорожки никак не желал сойти, ибо был нагл и упрямым,  как бык, ибо в год быка и родился. Но, будучи еще и рыбкой по месяцу рождения,  умел быть ласковым и чутким, как и незлопамятным, как и уступчивым. Но, а я, будучи овном, гнала его постоянно, никак не желая примириться с ролью любовницы, с ролью второй, но и не требуя первой, да и имея свои, другие цели. Один Бог знает, сколько раз открывалась дверь настежь и из моего закутка летел его портфель и куртка, на что он только смеялся, подбирал и неизменно возвращался, не имея предела свой наглости.

Вообще, мужское насилие мне приходилось претерпевать. Это были вещи печальные,  но, видимо, необходимые для меня, ибо сама на такие контакты не шла никак и не находила в этом для себя ничего интересного никогда, как и внимание мужское мне было, можно сказать, безразлично, хотя нравиться хотелось. И не более того.

Очень скоро Саша признался мне в любви и сказал, что никогда и никому этих слов не говорил, включая Лену, что в свое время она подтвердила. И все же, семью разбивать я никак не желала, не видела в этом для себя необходимости, не испытывала особых чувств к Саше и недолюбливала его жадность. Действительно, она в нем была. Это были отклики, видимо, трудного детства, но это было и неприятно.

Хотя…  Трудно понять человека, ибо проявляя себя одним образом, он может и проявить себя так, как и не ожидаешь. Ибо было и то время, когда он становился щедрым до неразумности, ибо Бог изнутри давал ему такие энергии великодушия, зная и мое к нему расположение, ибо начинал это расположение к нему давать. Вот, как объяснить всем и себе, что та, которая не желала уводить мужчину из семьи, тоже готова была и желала хоть за кем-то,  но поухаживать, чисто по человечески, не неся в себе подспудной мысли. И мне уже хотелось на уровне души проявить к кому-то хоть малую заботу, хоть кому-то помочь, хоть кому-то сказать по-доброму, хоть с кем-то посмеяться или поговорить ни о чем. Саша становился  устойчивым другом, ибо было в нем что-то душевное, благоприятное для меня. Он был прост, был  весел, необидчив, тепл, ласков на слова. Когда он приходил в обед с работы в своей робе и тетя Аня разогревала ему еду в летней кухне, я украдкой бросала ему в суп хороший кусок сливочного масла и даже покупала пиво и радовалась, что он рад. Устремлялась ли я его отвоевать – нет, нет и нет. Но все же дело заходило далеко, приближалось время родов у Лены, и я начинала уже серьезно требовать прекращения отношений и обещала обо всем, если он не отстанет, рассказать Лене сама. На это он говорил, что любит меня и только меня, что без меня не может, что поживем и увидим, что пока ничего не может предпринять…

Как-то, дело было уже поздней осенью 1977 года, я познакомилась с парнем прямо на улице. Он просто остановил меня и спросил не спешу ли я. Далее мы некоторое время шли по Энгельса (нынешней Садовой) и разговаривали на английском языке. Языком он владел хорошо, постоянно подправлял меня, рассказал о себе,  и в итоге было назначено свидание у цирка. Увы. И надо же было  так случиться, что именно в этот день в этот момент судьба привела Сашу к тете Ане. Увидев меня собирающуюся куда-то в поздний час и узнав, что я иду на свидание, он ничего лучшего не мог придумать, как перекрыл собою дверь и не выпустил. Все мои доводы, что он никто, что у него есть жена, что пусть отстанет,  что он не прав, были игнорированы. И снова летела его куртка вместе с туфлями и снова все закончилось продолжительными поцелуями… И как тут быть.

События закручивали меня так, что сессия становилась не самой главной в моей жизни, ибо невозможно было сосредоточиться, Саша явно мешал, добавляя собою проблемы и унося мои мысли и сосредоточенность не в ту степь;  тетя Аня, хоть больше и отлеживалась, однако, требовала внимания и к себе и приходилось и выслушивать ее, и помогать,  и ходить в магазин, так что полной изоляции не получалось,  и тяга к наукам начинала подменяться мольбой хотя бы не завалить сессию, хотя бы как-то удержаться, ибо, иначе, терялся смысл жизни. Этот смысл жизни придавал как-то силы бороться с Сашиным вторжением в мою жизнь, но ему, кажется, это было всё-равно, хотя факт, что я учусь в университете,  был ему приятен, льстил самолюбию и был почти основанием не опускать меня из виду. Где ему было знать, что я так неустойчива в плане учебы, и что собою он очень в немалой степени мне мешал, как и досаждал.

Но эта любовная игра была для судьбы важнее, Бог в моих сопротивлениях делал меня слабее, податливей, не умеющей яро сопротивляться, переходящей на просьбы и увещевания и не знающей абсолютно, как выбраться из этого возникшего тупика, каким он мне казался. Сессия была сдана, но с хвостом. И что делать. Видно на роду было написано жить с вечными тупиками и хвостами, не зная никогда удовлетворения в себе, но болезненное,  чуть опечаленное состояние, которое они неизменно влекли за собой.

Лена родила сына 19 января 1978 года. Сын был назван Иваном в честь ее отца. Пока она лежала в больнице, Саша решил ей сделать облегчение и принес к нам с тетей Аней огромную гору нестиранного белья, которое накопилась, когда Лена была на последних месяцах, и было мне дано задание все перестирать. Как я не отнекивалась, но Саша натаскивал воду из колонки за воротами за магазином, а я усердно стирала весь день, понятно, что руками, ибо так я у судьбы зарабатывала милость и к себе. Тетя Аня накормила меня своей едой, требуя так настойчиво, что отказаться не представлялось возможным, а Саша сказал:  «Спасибо» - и утащил на кровать в качестве благодарности. Увы. У него были свои понимания, для меня достаточно примитивные. Увы, противиться я не имела сил и снова начинала задумываться о том, чтобы оставить тетю Аню и столь навязчивую и непонятную для меня, как и непрошенную Сашину любовь.

Вообще, Саша проявлял внимание ко мне по-разному. Иногда топил печь в моей крошечной комнате, когда я была на работе, иногда, было и так, убирал или полоскал и развешивал белье, которое я не успела развесить накануне,  иногда протирал у меня пол и натаскивал воду из колонки, иногда приносил мне пирожные, но съедал сам, ибо я неизменно отказывалась, иногда приносил мне хлеб, но я деньги возвращала,  и он, зная меня, брал безропотно и с удовлетворением. Порою,  он относился ко мне с непрекрытым восторгом, носил на руках, кружил и целовал, веселясь, как ребенок… или включал магнитофон и приглашал на медленный танец и готов был часами медленно двигаться со мной в обнимку, пока мне это не надоедало. Но иногда был трусоват, насторожен, закрывал все щели в окне, дверь на задвижку и крючок. И это было неприятно.   

В Ростове на Дону уже стояли лютые морозы. Кухонька, где квартировали Саша с женой, промерзала основательно, до инея по углам и медведей на окнах, как бы ни протапливалась, и было решено Лене уехать к родителям с ребенком до весны, а Саша оставался жить у хозяйки, однако, теперь почти не покидая тетю Аню и лазая ко мне непрерывно, встречая меня с работы, ни чем не объясняя свое поведение, кроме своих чувств, на которые уже и смотреть не хотелось.

В один из дней, когда он меня встретил с работы, я сказала ему, что собралась написать письмо Лене, поскольку адрес он мне сообщил накануне без труда, Каменск-Шахтинский, улица Профильная 55, и действительно намеревалась это сделать, чтобы она что-то предприняла, ибо уже сама устала от своей безотказности и мягкости и его, по сути, не проходящего элемента насилия. И действительно, письмо было написано и отправлено, о чем я Саше и сообщила.

На следующий день он засобирался к жене в Каменск. Но судьба письма долго оставалась мне неизвестной. Ответа я не получила, как и никаких действий не последовало. Вскорости Александр приехал, будучи себе на уме, не меняясь относительно меня в поведении,  и отношения продолжились в том же русле. Приближалось 23 февраля 1978 года. Не имея особых чувств к Саше, мне все же хотелось сделать ему небольшой подарок и этим  как бы закруглить наши отношения. Но не тут-то было. На подаренную мною электробритву за тридцать пять рублей, он ответил подарком достаточно дорогим, вручив мне на восьмое марта почти торжественно серебряный кулон-часы, достаточно красивый и увесистый, который стоил, пожалуй, больше ста рублей. Подарок он вручал столь трогательно, словно это событие было событием всей его жизни. Его голос, когда  он вручал его, был трогательно нежен, взгляд  удивительно доброжелательный, удовлетворение было неисчерпаемым. Он был рад своему подарку, был рад его преподнести, делал это искренне и наверно не часто. Мой отказ он никак не принимал, но и носить эту вещь я не могла. Я уложила ее на дно чемодана, ибо она должна была дождаться какого-то своего времени, внутреннего разрешения, ибо подарки я никогда не принимала, относилась к ним крайне отрицательно, поскольку они отягощали мое сознание, делали зависимой, потому переживались тяжело. Но теперь отношения становились какими-то чуть ли не узаконенными,  ставя меня в положение еще более зависимое, неопределенное, нежелательное.

Так случилось, что переехавшие в Ростов-на-Дону сестры Саши Таисия и Галина решили навестить брата у тети Ани. Увы. Судьба подрассчитала. Они застали Сашу у меня. Он спешил ко мне всегда, как говорила тетя Аня, «как на крыльях». Только поздоровается с тетей Аней, покормит она его или нет  – и ко мне, если я  у себя. И что тут долго объяснять? Вскоре приехала Лена. Это был март 1978 года. Она появилась в моей комнате неожиданно, однако, было понятно по какому поводу, но  в себе я не чувствовала какой-либо перед ней вины и готова была на самый откровенный диалог, тем более, что это был также прекрасный повод угомонить Сашу, ибо он, кажется, не знал препятствий. Но по-хорошему вернуть его в свое русло было необходимо и желательно обеими сторонами.

После родов Лена почти не изменилась, почти не поправилась, не выглядела сколько-нибудь угрожающей, к ней я не питала никаких отрицательных  чувств. Готовясь говорить со мной серьезно, она чуть нервничала, почему-то взяла в руки стоящий на столе мой транзистор.

- Мне сказали, - начала она, - что ты  живешь с моим мужем. Это правда?

- Да, - отвечала я.

- Но, ты ведь говорила, что на него и не посмотришь.

- И не посмотрела бы. Но твой муж очень наглый. Или ты думаешь, что я его сюда силком заманила?

- Ну, то, что он наглый, я знаю, но как все у вас получилось?

- Лена, элементарно. Знаешь, что такое насилие? Вот так и получилось. Я тебе сколько раз говорила, что он ко мне пристает, а ты смеялась.

- И ты не могла его прогнать?

- Я его до сих пор прогоняю и прогнать не могу. Мне что? Двери постоянно на крючке держать? Да он приходит, когда ему вздумается! И лезет… Я его гнала, выбрасывала его вещи, его дурацкий портфель, его куртку, туфли… а он все-равно смеется и идет. Я вообще не понимаю, что он во мне нашел. Вот ты – красивая. Тебе и краситься не надо. А мне постоянно надо краситься. Понятия не имею, чем я его привлекла. Он и сегодня может придти. Давай, дождемся! Спросим его, кто ему нужен. Пусть нам обеим скажет, что будет жить только с тобой! Лена, ну, я не знаю, чем тебе помочь. Он и мне мешает. Я из-за него ни с кем не могу встречаться! У меня с парнем было свидание назначено, так он не пустил! Лена, ведь, ты жена. Я тебе отдам одну вещицу, которую он мне подарил. Она по закону тебе принадлежит. Это из вашего бюджета! – с этими словами я достала подаренный мне Сашей кулон и отдала ей. Лена взяла кулон охотно.

- Вот оно что! А я думаю, куда это он деньги дел! И много он на тебя тратится? А ты… Ну, почему ты мне не сообщила? Ведь, можно было что-то предпринять!

- Как это не сообщила? Я же тебе письмо написала.

-Письмо? – Лена что-то припоминала.

-Да, письмо! Каменск-Шахтинский, улица Профильная…

-Да, правильно. Теперь я все поняла. Дело было так. Он приехал ко мне, поиграл с сыном, такой ласковый… а потом, позже… Я сижу на диване, смотрю телевизор, а он лежит, голова на моих коленях… Вдруг прибегает сестра и кричит: «Лена! Тебе из Ростова… письмо!». Так он в одно мгновение вскочил, рванул к ней, вырвал из ее рук письмо у бежал в туалет читать… Я думаю, и что это за письмо? А он его порвал и выбросил. Смеется и не объясняет. Я,  когда уезжала из Ростова, сказала своим девчонкам по работе, что,  если он будет плохо себя вести (там одна девчонка среди них была, которая ему как бы нравилась), так чтобы написали. Я, ведь, на нее подумала! И далеко это у вас зашло?

- Да с лета он проходу не дает…

-И ты еще не забеременела?

-Нет.

- И не забеременеешь, яловая…

- Лена, на самом деле я перед тобой не виновата. Держи его в руках, хотя не знаю, как его можно удержать, какими словами. Но если хочешь знать, то он мне все время говорит о любви. И тебе тоже?

- Нет. Никогда. Говорил, что нравлюсь. Но о любви – никогда…

-Лена, у вас ребенок. Я хочу, чтобы вы остались вдвоем. Прости, если считаешь, что я перед тобой виновата. Ну… хочешь, я на колени встану… - Лена молчала. Я встала на колени, абсолютно веря в то, что Саша уходит на всегда из моей жизни, я встала на колени перед женщиной, к которой не питала вражды, ревности, ненависти, но встала чтобы принизить себя и возвысить ее, дабы легче было перенести измену мужа, стала, веря в освобождение, в ее неминуемую помощь, желая с ней сотрудничать против Саши и на пользу семье и  ребенку.

- А знаешь, зачем я взяла в руки этот приемник? Я хотела им ударить тебя, я очень хотела тебя ударить… - она поставила приемник на стол. Но Саша так и не пришел, судьба не привела его, не дала больше разборок на этой территории. Но было понятно и мне и ей, что что-то подходит к концу. Уже уходя Лена сказала:

- Я знаю точно абсолютно, что он никогда не бросит сына и ни на кого его не променяет!

И все же после ее ухода состояние было тяжелое. Я отдавала, отдала то, что мне и не принадлежало, но легкая боль в груди пронзила вдруг такой тоской, что я упала на кровать и разрыдалась. Тетя Аня явилось тотчас, успокаивая меня и приговаривая:

- Да не плачь, Наташка! Не стоит он ни одной твоей чистой слезы!

-Тетя Аня, - спросила я, - а что означает «яловая»?

- Яловой называют корову, которая не может давать потомство. Это она тебя так назвала? Да не думай об этом. У вас будут дети…- и добавила, - Сашины дети. Я их уже люблю… -  У тети Ани стояли слезы на глазах. Она по-своему переживала  все затянувшиеся события, как могла черпала в себе любовь к нему и его будущим  детям. Но почему-то ее любовь не распространилась на Ваню; он уже был и был Сашин. Скажи она слово за Лену… но, увы, не сказала. Он должен был теперь иным путем делать свой выбор.

После приезда Лены Сашу как подменили, словно он дал великое мужское обещание и теперь на нем стоял непоколебимо. Он не забыл тетю Аню, но полностью стал игнорировать меня, проходя мимо и не здороваясь, не объясняясь, словно невидимое око жены следовало неотступно за ним. Она действительно частенько сопровождала его, когда он шел к тете Ане за своими инструментами,  и стояла или за воротами, или  во дворе, коротко бросая свои реплики и поскорее выуживая его домой. Тетя Аня же была к ней по-прежнему непримирима и называла его подкаблучником. Но Лена всего лишь, как могла,  охраняла свою семью и хотела сохранить отца ребенку  и этим была мне понятна. Я никак не была против такого их поведения, но не умещалось в моей голове, что в таких случаях после столь эмоциональных признаний и проявлений чувств можно так игнорировать человека, чтобы не снизойти и на то, чтобы поздороваться, чтобы не обговорить, не объяснить, но рвать одним махом. Была просто ошеломлена от такого, как мне казалось,  предательства. Да отпустила бы я его, да ни на что не претендовала, да не заикнулась бы, но пошла бы по жизни, как шла, еще лучше, определенней… Примерно так поступил и Рома. Обрывал, так обрывал... Тотчас перестал и здороваться, пока сама не поздоровалась и не дала понять,  что не претендую на чужое счастье. Но, ведь, здороваться можно… ведь, были же чувства… Увы, я увидела предательство,  и именно оно поразило меня. И глазам своим не верила, что все было ложь… или как? Тогда для чего?  И для чего было насилие? И для чего вечные вопросы, люблю ли я? И для чего это тому, у кого это есть? Зачем покорять лишние вершины? Чтобы утвердиться? Я не Сашу теряла, но теряла веру в порядочность. Я пережила не простое чувство. Хорошо, что это чувство было без моей любви.

Дни шли за днями. Не очень-то я была и одинока. На работе, учитывая мои показатели и поведение мне предложили вступить в партию, но что-то удержало меня, и я отказалась. Прилежно продолжала шить белые фуфайки с олимпийской символикой, получала многие премии и поощрения, благодарности, была не на плохом счету среди работниц, пользовалась, как мне кажется, и уважением у администрации. Также переписывалась с  Арифом, с которым познакомилась в поезде, когда ехала в Ростов-на-Дону. Он все-таки написал мне письмо на до востребования,  и мы вели достаточно неплохую переписку, как друзья, ни на что не претендующую, вполне доверительную. Получала и письма от родителей, которые не чаяли, как переехать в Ростов-на-Дону  также, и, кажется,  у них уже появилась реальная возможность.

Может быть недели две Саша ходил мимо меня, никак не реагируя, блюдя верность жене, но по-прежнему поддерживая с тетей Аней самые дружеские отношения и нуждаясь в ней по-прежнему. Однажды тетя Аня ушла по своим делам, попросив меня помыть у нее полы. Вымыв полы, я не торопилась уходить из ее кухоньки, но принесла от себя шахматы, устроилась поудобней и стала разбирать партии известных гроссмейстеров. Так, увлеченная своим занятием, я не заметила, как на пороге оказался Саша. Не глядя на него, я засобиралась, ибо быть с ним один на один было тяжело. Он отвел мою руку от шахмат, склонился надо мной… нежданный, необъяснимый, долгий поцелуй вдруг пронзил меня  чувством непередаваемым. В одно мгновение он подхватил меня на руки и понес в мою комнату… И закрыл дверь на крючок.

Все повторилось. Никакие мои обещания Лене не сдержались. Я уже не могла сопротивляться, но чувствовала еще большую боль, как беду, как отчаянье… Я не могла и не хотела больше сопротивляться, я не хотела и разбивать семью, я не хотела оставлять ребенка без отца…

Теперь между Сашей  и мной начинались долгие диалоги, каких не было раньше. Я хвалила Лену, я убеждала, что она лучше, я приводила много доводов, но в ответ он отвечал, что ничего не может поделать с собой, что вся его родня против меня, что все любят и уважают Лену, а меня, если что, и видеть не хотят. Но он не может им подчиниться, но и не может бросить Лену, что он с трудом себя сдерживал, что, как мог,  обуздывал свои чувства. Но ничего не может с собой поделать, ничего, как ни пытался…

По сути, он снова предлагал мне роль любовницы, но теперь уже прятать это чувство от других. Но тетя Аня торжествовала. У нее словно открылось второе дыхание. Но теперь она все больше пыталась защитить меня, говоря ему много раз, что не даст в обиду Наташку, женился, так и пусть живет, но тут же себе и противоречила, начиная меня вновь нахваливать, особенно мою улыбку, ибо помогла мне вставить две золотые коронки,  и они действительно во рту переливались. 

Однажды к тете Ане пришел один из ее давних квартирантов Валера. Это был  высокий, статный, белокурый парень, очень симпатичный, но с несколько усталым лицом. Тетя Аня была у соседки. Несколько опечалившись, он вдруг неожиданно спросил у меня, кто я и не могу ли одолжить ему пять рублей на неделю. Я отдала ему пять рублей, не мечтая о том, что он их мне вернет. От тети Ани я несколько позже узнала, что это ее бывший квартирант, который прекрасно знает Сашу и всегда его недолюбливал. Тетя Аня знала его еще совсем молодым. При ней он женился,  и жена родила ему двух сыновей. Однако, Валера много пил и семейная жизнь у него никак не ладилась. В один из приходов он также сообщил ей, что развелся с женой и свободен. Валера не произвел на меня особого впечатления, но через некоторое время он объявился вновь. Вернув мне деньги, рассыпаясь в благодарностях, он  отметил, что очень оценил мое доверие к незнакомому, по сути,  человеку и после этого зачастил к тете Ане, не забывая заглянуть и ко мне, нося мне цветы и начиная за мной потихонечку ухаживать. Валера мне показался хорошим предлогом, чтобы Саша отказался, наконец,  от меня навсегда,  и я начинала отвечать взаимностью, по сути, наслаждаясь Валериной добротой, есенинской красотой и легкостью общения. Этот парень был удивительно мягок характером, несравнимо доброжелателен, легко обидчив, раним, щедр.

Где-то в конце апреля он пригласил меня к себе домой, чтобы познакомить с родителями, в Кущевку. Я взяла отпуск  на три дня за свой счет и в назначенный день к калитке тети Ани подкатила старенькая Волга. Валера ни на шутку собрался решать свой семейный вопрос. Его дряхлая бабушка, мать отца, тоже вызвалась поехать за мной и, любопытствуя, заглянула в мою комнату и, причмокивая беззубым ртом, удивилась:

- И это все? Все твое приданное? – она подошла к шкафу,  костистыми пальцами как бы пробуя его на прочность, - мы вам купим отдельное жилье. Но так, чтобы и родители твои дали половину…- Валера изумленно посмотрел на нее, а потом на меня. Такой неотесанной выходки, пожалуй, он не ожидал. Мне же было теперь понятно, что могли обо мне говорить и что хотели бы от меня ожидать. Хотелось бы ей сказать, что приданного за мной нет никакого и не будет. Что шкафчик-то не мой, как и все другое. Все мое приданное – сама я. Но и я ни на что не претендую. Однако, ехать было надо, машина ждала. И что-то скажет Саша…

Родители Валеры жили в хорошем достатке. Во дворе стояли два больших дома, один из которых они называли кухней. Большой гараж, в котором летом родители жили сами, стоял между домами, также была корова, птица, ну и машина и мотоцикл. Бабушка жила в доме одна. Валера жил в городе, но,  когда приезжал, предпочитал жить на кухне. Меня напоили парным молоком и неспешно стали выяснять, кто я и что. Что ж. Я приняла эту игру, но ни сколько не желая осчастливить их сына, поскольку и его история меня не устраивала, да и выпивал он, что было уже видно и мне и не только по вечно воспаленным глазам и опухшим векам. Красота Валеры была увядающей  красотой долго пьющего человека. Родители мечтали отдать его в хорошие и надежные руки, взяли на себя оплату элементов подрастающим детям и начинали присматриваться ко мне достаточно серьезно. Моя учеба в университете был мой пока единственный, но действенный козырь. Уже начинали подумывать и о том, что,  учась заочно, я смогу также преподавать математику в местной школе, и даже отец Валерия успел договориться с директором школы о приеме меня на работу учителем, и вновь озвучили  предложение бабушки купить нам отдельный дом по соседству, но желательно, чтобы раскошелились и мои родители. На это я сказала, что родители обеспеченные люди и здесь проблем нет. Хотя в себе задалась вопросом, а почему при таком богатом жилье не смогли бы выделить и сыну местечко с его женой,  и почему так дорого оценивают сына, желая непременно приданное, в то время, что и он не великий подарок, поскольку пьет и  имеет двух несовершеннолетних детей, которым алименты платить и платить.

Бог пожелал  расширить мой кругозор и таким пониманием,  и мне ничего не оставалось, как понять для себя, что здесь мне делать почти что нечего, но есть и такие мнения, и такие понимания. Родители питались отлично. Один Валера в один присест съедал целую курицу, не отставала от него и бабушка вечно постоянно что-то жующая и прикидывающая, как бы что не просмотреть, да не проиграть. Мать помимо домашних хлопот работала на ферме и уходила на работу ранним утром, часа в четыре, а потом к двенадцати и к четырем. Отец Валеры все порывался со мной очень серьезно о чем-то поговорить, но мать его одергивала и говорила, что не время.

Видимо на семейном собрании я была одобрена, так что мне было сказано, чтобы я готовилась, поскольку к девятому мая есть необходимость поехать в Урюпинск к их многочисленной родне, а по пути заехать в Волгоград и побывать на Поклонной горе. Мне было сказано, чтобы я обеспечила себе отпуск на неделю за свой счет и что ко мне снова приедут утром седьмого мая. Вечером нас оставили одних в большом доме. Куда подевалась бабушка было мне не понятно.

Дело уже шло к ночи. В комнате стояла одна огромная кровать и маленький диванчик, посредине круглый стол, у окна сервант, на полу ковры и дорожки, на стенах картины. Все добротное, ко всему приложена женская рука. Валера все еще смотрел телевизор, а я сидела рядом, наконец понимая, что мы только вдвоем и что почему-то с ним легко, просто. Чувство волнения начинало наполнять меня,  не давая опомниться или дать себе отчет. Я конечно же не любила его, немного нравился лицом, характером… Но волнение переходило в чувство непредвиденное, желание волной прошлось по мне первый, второй, третий раз… Подобного чувства я не испытывала никогда и ни к кому. Все проходило через ум или после хотя бы первого поцелуя. Но теперь… Я чувствовала все отчетливей и отчетливей, что желаю его, что он реально близок,  что это произойдет. И это произошло.

Следующая ночь была другой. Я начала разговаривать с ним о его первой семье, о жене, которую тоже звали Наташей, о его сыновьях. Увы. Он разрыдался. А утром пошел и напился, сел на мотоцикл и носился на нем, обещая разбиться, въехать в дерево… Он был весь болен воспоминаниями. Вот почему родители в спешке хотели его женить.  Вот почему и он себе этого желал. Однако, и ко мне любви не было, ну, разве что, чем-то задела… Он был болен разлукой с детьми, разводом с женщиной, которая, как говорила тетя Аня, и сама его колачивала, он был болен  своей мягкостью и доверчивостью ребенка, своей внутренней опустошенностью, незащищенностью.

Судьба других, чужих мне людей оказалась как на ладони. И богатство не грело, когда единственный сын был несчастлив, неудел в своей судьбе. И все же мое появление в его жизни его немного воодушевило, глаза засветились, он понемногу начинал мечтать о нашем совместном будущем, и это было, как возрождение. Перед моим отъездом мать Валеры собрала мне сумку с деревенскими продуктами, как я ни отказывалась. Здесь были  яички, масло, сметана, все свое, домашнее. От курицы я наотрез отказалась. И так привезли меня снова к  калитке тети Аниного дома, напомнив еще раз о предстоящей поездке на праздники.

С тети Аниных слов в период моего отсутствия Саша плакал, не находил себе места, считал дни и часы. Но доверять ей… Однако, встреча с ним была не простой. В его голосе была боль, обида, упрек. На это тетя Аня кричала: «А каково Наташке, когда ты все праздники с Ленкой проводишь, когда к ней спешишь, чтобы она тебе очередной втык не сделала?»  Оставшись со мной наедине, он заявил мне, что все мне прощает, но чтобы никогда, никогда больше… Увы. Его прощение мне было не нужно. Мне нужна была его обида, мне нужно было, чтобы он отвернулся от меня, чтобы запретил себе… И снова Саша кружил меня на руках, снова заласкивал в объятиях,  и снова я не могла никуда от него деться. Я рассказала, что на праздники, и это уже решено, я вновь уезжаю с Валерой и его отцом в другой город,  и препятствовать мне он не должен, поскольку и сам будет при жене. На это он ответил, что жена уехала к сыну, а он  может к ней поехать, а может и не поехать.

Оставив себе с десяток яиц, я все остальные привезенные продукты отдала тете Ане и начинала решать вопрос об отпуске за свой счет, и мне снова на работе пошли навстречу.

В Урюпинске меня представили, как невесту Валеры,  и так все принимали, хваля мое лицо, фигуру, характер, и Валера разгуливал со мною везде, как с невестой, а я подумывала о том, что пора закруглять этот марафон, ибо занесло меня уже далеко, и подыскивала причину, чтобы по приезду в Ростов-на-Дону Валере отказать. Но причину судьба знала и без меня. Но вскоре была поставлена в известность и я.

Увы. Причина была худая. Валера заразил меня гонореей. Неприятная вещь, тем более, когда тебе об этом сообщает мужчина, которого заразила сама. Именно с этой вестью встретил меня Саша и потащил в поликлинику. Я должна была отдать ему должное. Он не упрекал, не винил, он лечился и желал здоровья мне.  «Ты же видишь, - говорила я ему, - что я тебя заразила, что я была с твоим первейшим недругом, так откажись от меня, живи с Леной…». Я написала письмо родителям Валеры и сообщила им, что Валера меня наградил болезнью, что до меня он, несомненно, был со своей женой, что он пьет, а потому усугубляет болезнь, и что я не могу стать его женой и должна лечиться. Валера действительно не верил в свою болезнь, действительно не хотел лечиться, и мой отказ бросил его снова в запой, и снова родители подставляли ему руки. Отношения наши были прерваны.

Много лет спустя он снова появился у тети Ани,  интересуясь моей судьбой, говорил, что не может забыть меня, что сошелся с женщиной врачом и живет у нее в доме. На тот период у нас Сашей было уже две дочери…

Видя, что Саша не отступается от меня, я решила уйти от тети Ани и вскоре поселилась на ближайшей улице в доме вместе с хозяйкой, очень старенькой бабушкой лет восьмидесяти, понимая для себя, что теперь у Саши не будет возможности меня посещать  в прежней мере. И опять не тут-то было. Вычислил он меня легко и зачастил в дом к старушке, как к себе домой, находя с ней общий язык и помогая ей по хозяйству. Старушка с удовольствием уходила к соседке или к родному брату на целые дни, а Саша вновь пел мне песни о любви.  В один из дней он пришел ко мне разъяренный и потребовал, чтобы я показала ему его подарок – серебряный медальон-часы. Я ему ответила, что отдала его жене и удивительно, что он об этом не знает. «Только вчера нашел,- сказал он гневно, вытаскивая из кармана медальон, - я не ей подарил, это твое навсегда, бери и не разбрасывайся. Пойми, я не ее, а тебя люблю. Запомни!» Но через мгновение этот медальон летел на пол. Я бросила его, ибо не желала иметь ничего от Саши, как и не видела бы и его самого. Но неожиданная пощечина не то чтобы отрезвила меня, но привела в чувство понимания, что с ним не возможно говорить, не возможно общаться. Он категорически не понимает. Несколько секунд посмотрев на него в недоумении, я решительно сказала: «Не так!» «А как?» - переспросил он меня. Я с великим удовольствием влепила ему ответную пощечину. «Вот так!». Он недоуменно уставился на меня, а потом расхохотался. Смеялась и я. Хотя мне давно уже было не до смеха. Судьба упорно не разлучала нас. И куда теперь? Все время подменять жену? Или как? 

В один из дней судьба уготовила мне еще один подарок. Ранним утром выходного дня Саша прибежал ко мне от тети Ани, сбивчиво объясняя, что ко мне лично кто-то приехал с чемоданами и спрашивает меня. Удивленная, не веря еще, я отправилась к тете Ане, подозревая, что это розыгрыш, но какой-то странный и неуместный. Но на самом деле во дворе тети Ани меня ожидал молодой человек. Это был Ариф, мой случайный попутчик, с которым я познакомилась, когда ехала в Ростов на Дону. Именно с ним я переписывалась долгое время, однако, более из приличия, как бы отвечая на его письма. В гости к себе отнюдь не приглашала, да и с какой стати. Он был одет,  что называется с иголочки, только с вокзала. Рядом стоял огромный чемодан и поменьше. Он тотчас узнал меня, был рад встрече и с ходу стал просить найти для него подходящее жилье, поскольку ему негде остановиться, а приехал он фактически ко мне. Тут уже я поняла, что приключений мне хватает… рядом стоял и слушал разговор Саша, вникая в каждое слово. Я попросила Сашу уйти и сказала ему, Арифу, что мне не понятна цель его приезда. Ариф объяснил, что долго думал и решил, что лучшей жены ему не найти, а потому приехал здесь погостить и далее рассчитывает меня повезти к себе в Харьков, что квартира есть, что распишемся и будем жить. Все у него как-то просто получалось… Здесь уже требовалась от меня решительность. Я Арифу сказала, что так дела не делаются, что у меня к нему чисто дружеское отношение, что я его не люблю и никогда не любила. Откуда бы я могла в себе взрастить это чувство?  По письмам? Но они были дружеские, самые невинные. И что он себе там надумал?

Кажется, это подействовало на него отрезвляюще. Несколько секунд он усиленно соображал, что ему здесь не рады, что его не ждали и искать ему квартиру не собираются. Да и понятно было, что любой другой обнадеживающий вариант означал бы еще одно домогательство. Куда уж больше?! К тому же Саша опять начинал крутиться рядом, что, видимо, тоже навело Арифа на определенные мысли.  Сообразив это хоть в малой мере, Ариф подхватил свои чемоданы, спешно откланялся, извинился и вскоре уже был за воротами. Появившаяся тетя Аня лишь только руками развела, дескать, быстро же я его отшила. Я объяснила ситуацию и ушла к себе, озадаченная такими событиями, а Александр набрался еще большей решимости и заговорил в итоге о том, что готов со мной сойтись.

Судьба выделывала многие штуки, чтобы наш союз состоялся, да не просто, но чтобы мы поборолись за свое счастье, притягиваясь к друг другу и неизменно отталкиваясь, и… снова притягиваясь. И все окружение работало на это столь усердно, разбившись на две противоположные группы, что казалось,  что выигрывает то одна, то другая, причем эта другая была в лице самого Саши и тети Ани. Кто же был против нашего союза? Это все остальные, включая меня и нелепые ситуации. Но, строго говоря, по сути, все работали на наш союз,  ибо Саша вовлекался в борьбу с азартом, ибо Бог в нем давал энергию любви, против которой не устоять никому. Но поскольку мне Бог такую энергию любви к Саше не давал, то я начинала вновь мыслить, как избавиться от его непрошенной любви, а потому вскоре переселилась к другой хозяйке в малюсенький флигелек, решив для себя, что начну теперь со всей серьезностью искать для себя такое жилье, где Саши не будет и близко, и начала свои неустанные поиски. И таким образом уже в августе месяце 1978 года я поселилась  в частном доме в западном поселке, в минутах тридцати езды до центра тоже у одинокой хозяйки, за двадцать рублей в месяц, с печным отоплением, в маленькой выделенной мне комнатушке без дверей, умещавшей только одну кровать да столик… 

И привез меня по адресу…  сам Саша. В момент, когда я с вещами ловила такси, чтобы от него же уехать за тридевять земель, а именно на Западный поселок, он вынырнул из-за угла тети Аниной улицы и довез меня до новой хозяйки и тотчас наладил с ней прекрасные отношения. Я думала, что Саша будет отговаривать меня от моего переезда, но он это сделал так легко и с желанием, что вновь ввел меня в недоумение, хотя очень скоро все прояснилось.

Мой переезд оказался ему больше, чем на руку, поскольку судьба упрятывала меня от всех его любопытствующих и противостоящих родственников и жены, а сам он, оказывается,  был переведен по работе на новый строительный объект, который не по случайному стечению обстоятельств, но по Плану Бога и был расположен теперь в пяти минутах ходьбы от моего так удаленного от него нового жилья. Теперь он мог беспрепятственно посещать меня после работы или до. Да и как было ему не посещать, если я вдруг поняла со всей серьезностью, что забеременела. На это он среагировал однозначно: «Это наш ребенок, рожай». Так случилось то, что можно было бы назвать и чудом. Умерший совсем недавно в июне этого года отец Саши Анисим Волею Бога пришел к нам моей беременностью, которая должна была разрешиться рождением дочери. Потому, все игры завершались. Бог дал место спокойное и мирное, дабы я выносила плод всех наших страданий и благополучно произвела на свет нашу старшую дочь Светлану.