Детский сад какой-то … (возрастной ценз 18+)

          Как там анекдот про автомат Калашникова? Чего бы мы ни собирали, а получается всегда он? Ну, что-то типа того. Вот так и у меня. Чего бы ни захотелось записать, а получается автобиография. Убого как-то. Скудность фантазии. Бедность мысли. Вот пришло что-то такое, например, «Мир и война». Эпическое такое, драма, роман. Да и по гороскопу я лев. Почему бы и нет? Мир и война, в – смысле мир и секс. Секс – это же практически война, боевые действия, план операций, неожиданности, адреналин. А мир – это покой, расслабуха, – после секса или задолго до него, когда немного не до секса. Должно бы получиться, тема-то необъятная, дремучая. Героев много, у каждого свои проблемы, своя жизнь, судьба. И крутится всё вокруг мира и вокруг войны. Ну вот, начинаю карябать пером бумагу, то есть бойко стучать по клавиатуре. И выворачиваю на свой детский сад, на себя любимого, на свои ощущения и переживания. То есть – опять двадцать пять. Автобиография в натуре. А что делать?

          Нет, многие из вас скажут, мол, какой может быть в детском саду секс? И я, конечно же, серьёзнейшим образом подготовился к этому ожидаемому вопросу. У вас, может быть, и не было никакого. У вас, может быть, его и сейчас нет. Как говорится, это ваши проблемы. Но мир настолько многообразен и удивителен, что, поверьте, в нём может случиться – и случается – всё, что угодно. Так вот, в моём детском саду, садике, как все мы, дети и взрослые, его тогда называли, секс был. Можно сказать, расцветал буйным цветом. Только ли у меня одного? Это, действительно, вопрос. Ну, как минимум, и у моих партнёрш. Да, я думаю, не только у нас. Детьми мы были обычными. Я так вообще – среднестатистический. Но обо всём по порядку.

          Так вот, моя среднестатистичность подтверждается многими параметрами. Родители мои имели за плечами железнодорожный техникум, работали на железной дороге соответственно техниками. И комнату в коммуналке получили от железки, и место в садике для меня, первенца. Мама была из многодетной крестьянской семьи, красивая, кареглазая, улыбчивая, учила меня петь. Папа, правда, подвёл, не совсем он был среднестатистическим. Он ещё и талант имел изобразительный, подрабатывал в местном клубе художником-оформителем, вёл детскую студию, оформлял все в округе Красные уголки и Ленинские комнаты, учился на вечернем в архитектурном институте. Был он из семьи смешанного статуса: моя бабушка, его мама, из белорусских зажиточных крестьян – там, на западе, другие были крестьяне, а дед вообще белая кость – из дворянской семьи, тоже рисовал хорошо, работал главным архитектором небольшого городка.  Отец, стало быть, обладал наследственным талантом. Был он единственным ребёнком, само собой – наилюбимейшим. Был кучерявым, компанейским, юморным. Правда, носил очки с детства. Да, в общем, обычные у меня были родители по тем временам. С обычным достатком, с обычным, коммунальным  жилищным положением, с обычными интересами. Вот и я был таким обычным ребёнком, светловолосым, невысоким, склонным к полноте в области живота. Ну, выдумщиком был, фантазёром.

          Кстати, если вернуться ненадолго к теме секса, то в яслях, куда меня водили и возили на санках ещё раньше, до садика, ничего такого у меня не было. Вот не знаю почему. То ли тогда интересовали больше другие аспекты активного познания мира. То ли девчонки подходящей не нашлось. То ли обстановка была менее романтическая, кустов на участках поменьше. Хотя ясли находились в симпатичном уютном местечке, в переулке Победителей, в тесном окружении двухэтажных деревянных, из несмолёных шпал, домов, интимных малонаселённых двориков, густых зарослей сирени и крапивы за забором. Но как-то не заладилось, обошёлся совсем без секса в этот замечательный период моего расцвета. А потом меня перевели в детский сад №34, который находился внутри жилого квартала, состоящего из кирпичных трёхэтажных домов, ограниченного улицами Тельмана, Героев Революции, Маяковского и безымянным переулком, соединяющим улицы Маяковского и Героев Революции.. Это всё Первомайский район города Новосибирска, Первомайка, если кто не в курсе.

          Что касается Эрнста Тельмана, лидера немецких коммунистов, и героев революции, нашей, я думаю, Великой Октябрьской, то названные их именами улицы, окружавшие и окружающие до сих пор место моего обитания, несомненно оказали некоторое революционное  влияние на формирование моего молодого организма. Надо ли говорить, что имя Маяковского, по счастливой случайности присвоенное одной из красивейших – нет, самой красивой! – улице района, оказало решающее влияние на развитие моей сексуальности и поэтичности. Я забыл сказать, что дом мой находился как раз на улице Тельмана и двором своим примыкал к деревянной высокой ограде моего же детского сада.

          Я был очень расстроен переменой места моей общественной бурной деятельности. Но я вырос из ясельного возраста, и родители оформили меня в детский сад. Помню тот летний вечер, когда отец во дворе дома, за сараем, подвёл меня к серому забору.

        - Вот сюда ты теперь будешь ходить, – сказал он, указывая за забор.

        - Почему – скуксился я, внезапно ощутив горечь потери.

        - Уже большой, потому что.

        - Не хочу.

        - Смотри-ка, что я тебе купил – попытался отвлечь меня от грустных мыслей отец, вынимая из кармана пиджака плитку козинаки с арахисом в прозрачной обёртке.

        - Не хочу.

        - Ты попробуй как вкусно.

        - Не хочу.

          Отец понял, что я упёрся. Он надкусил плитку – себе, наверное, и покупал – и начал сосредоточенно жевать, философски оглядывая владения садика. Прикидывал, скорее всего, варианты обновления детских площадок и возможный заработок на этой теме. Позже, надо сказать, он свои планы реализовал частично.

          Дулся я не долго, к садику, к новым воспитательницам и няням, к новому народонаселению группы привык быстро. И он, детский сад, понравился даже больше, чем ясли, которые я навсегда покинул.

          Здание находилось в самом центре квартала. К железным массивным воротам с калиткой вела аллея сирени, черёмухи и старых клёнов, которая брала своё начало из безымянного переулка. По одну сторону аллеи утопали в зелени кирпичная кочегарка с высоченной трубой и низенькое зелёное деревянное здание железнодорожной конторы в один этаж. По другую сторону сквозь листву просвечивала утыканная разнородными трубами отдушин и крышек погребов поляна. А сразу за воротами ожидал детвору солнечный райский уголок детского сада, надёжно упрятанный от шумов ближайших улиц.

          Двухэтажное здание нашего заведения расположено было в самой близи у ворот и длинной стороной буквы «г», парадным фасадом, простиралось вдоль продолжающейся и внутри территории сада аллеи. Парадный вход был облагорожен высоким монументальным крыльцом. Сюда нас торжественно вводили по утрам. Напротив крыльца, на поляне, белел извёсткой фонтан. У бровки вдоль аллеи дежурили несколько скульптур: пионер-трубач, девочка с мячиком и ещё не помню какое изваяние-призрак, кажется, с веслом. Совсем  рядом с парадным, уровнем пониже, в цоколе, прятался другой вход-выход, которым пользовались, выпуская народ на прогулки. Ещё одно высокое крыльцо, не такое ухоженное, как парадное, смотрело с фасада короткой части буквы «г» в сторону ворот. Это был вход на кухню, нам он был заказан. Весь корпус здания окрашен был в бледно-жёлтое или розовое, за исключением пристроек – просторных остеклённых деревянных веранд, также двухэтажных, которыми оканчивались оба торца буквы «г». Я не помню, чтобы их красили. Помню запахи и цвета потемневших от времени облицовочных досок вагонки. На верандах мы обитали в тёплые летние времена, а на «зимовку» переселялись обратно в кирпичную крепость.

          Внутри буквы «г» располагался хозяйственный двор с конюшней, в которой обитала лошадка. Лошадку запрягали в телегу, и этот замечательный волнующий детей транспорт каждое утро неторопливо выезжал за ворота и через некоторое время возвращался с продуктами.

          Всего у нас было четыре группы: младшая, средняя, старшая и санаторная, в которой были собраны болезненные и слабые дети. Моя группа, которая со временем меняла свой статус от младшей до старшей, находилась все годы на первом этаже длинной части здания. Помещение группы представляло собой обширный зал с отдельным закутком умывальни и туалета. Спальни не было, на время дневного сна в зале устанавливались раскладушки.

          В умывальне раковины были, а в туалете унитазов не было. Было возвышение со ступенькой, в нём – три отверстия-чаши с дырками для слива. Короче, по большому ходили, стоя на корточках. Коленки уставали, если долго получалось, а так – терпимо. Ни шпингалета, ни крючка на двери туалета не было. В младшей группе всё это и не нужно было, а, когда мы стали старше, то приходилось на шухер выставлять товарища, чтобы не попасть в неприятную ситуацию.

          Что касается участков для выгула личного состава, то, надо сказать, все четыре просто утопали в зелени клёнов, различного кустарника, рукотворных клумб, и  верхним ярусом, защитой от палящего солнца нависали кроны спасительных сосен.

          Ну и достаточно описаний. И так понятно, что вся эта романтическая обстановка не  могла не повлиять на бурное развитие детской сексуальности.

          В память мою врезались – и надолго! – два момента, впрочем, протяжённых во времени. Как две стороны Луны. Одна – светлая, видимая и понятная, другая – тёмная, по большей части – ощущаемая, и – остающаяся по сей день не до конца понятой.

          Первое. Младшая или средняя группа. Юбка. Шерстяная, с горизонтальными широкими ярко-жёлтыми и зелёными полосами. Химия, видимо, и тогда уже добилась выдающихся успехов в визуальных цветовых решениях. Эта девчоночья юбка была ярче солнца и природной растительной зелени. Думаю, тут сыграла роль и сама обладательница юбки, но лица не помню, хотя и был влюблён, ошеломлён и повержен новыми впечатлениями. Всё это беспрестанно мелькало у меня перед глазами на прогулочном участке – в песочнице, на горке и среди кустиков. Ни что другое так не занимало меня и не отложилось в памяти. Платоническая любовь в чистом виде. Когда началась, когда и  чем закончилась, не помню. Ничем, конечно, не закончилась, но оставила неизгладимый след своей новизной, свежестью и чистотой грёз.

          И на смену этому не замедлил прийти второй момент – другая сторона Луны. Как, чем я сподобился почуять женщину в том волшебном детском существе? Как вы уже поняли, это была другая девочка. И ни юбки, и никакие другие атрибуты моды в этом случае не имели существенного значения.

          Отвлекусь. Скажу сразу, что парень я был уже тогда видный. К возрастному переходу в старшую группу отец справил мне настоящие взрослые брюки – с ширинкой и косыми карманами, и даже стрелки глажки поначалу имели место быть. К брюкам была присовокуплена настоящая же такая же взрослая рубашка – с пуговками на манжетах. Но не это главное. Я готовился в артисты, и отчасти уже им был. Не буду о том, что прошли все дети – декламация стишков с табуретки перед взрослыми, переодевания в артистические одежды из семейных взрослых запасников, костюмированные садичные утренники, дежурные праздничные песни и пляски. Я же форсил перед девчонками совершенно без явного повода. Брал в руки длинную красную дощечку из конструктора наподобие гитары и, перебирая воображаемые струны, исполнял «Шаланды, полные кефали ..» с поддержкой друга моего толстого Сашки Селезнёва, составлявшего мне дуэт, но всегда остававшегося на ролях второго плана. Думаю, много симпотных головок я тогда вскружил в своей группе. И одна точно не устояла перед моим обаянием, талантом и напором.

            Её звали Таня. Имя удивительное, не правда ли? Как позже выяснилось … «И так, она звалась …» Дальше вы помните, конечно. Но тогда меня впечатлило и притянуло другое. Белизна кожи, совершенство форм и движений, манящий блеск глаз, сливочный запах русых волос, аккуратно остриженных горшочком. К тому же раскладушки наши во время сон-часа стояли совсем рядом, без всякого прохода между ними… И я дал волю чувствам и рукам. Подвинув край одеяльца к её раскладушке, я рукой скрытно проникал в её ложе и своей взалкавшей ладонью оглаживал ландшафт её плоти. О! Она была вовсе не против! Хотя и не выдавала ни единым движением своего «за». Она принимала мои смелые ласки без всякого волнения и испуга …

           Эти блаженные минуты стали нашей тайной. Но не только ими питался наш идущий по восходящей красивый эротический роман. Бывал летом к вечеру такой час, когда воспитательницы и нянечки отвлекались на приходящих за детьми родителей и на подготовку садика к закрытию на ночь. Они беспрестанно отлучались с участков в группы, оставляя детей одних и теряя счёт тем, за которыми родители ещё не пришли. Вот этими благоприятными моментами мы с Таней, бывало, и пользовались. Я увлекал её под плотную сень зелени в дальний уголок площадки и предлагал, не отвлекаясь на долгие прелюдии, поиграть в доктора. Ну, вы помните, да? С вами же тоже случалось? Да и сейчас, признайтесь, многие из вас для разнообразия время от времени используют этот во истину беспроигрышный трюк … И она, конечно же, сразу же соглашалась. И я заходил сзади, присаживался на корточки и приспускал её беленькие трусики. И это был самый трогательный и волнующий момент во всём действе. Вы-то, умудрённые опытом, наверняка представляете себе, что дальше обычно во взрослом мире происходит всё до предела быстро и автоматически. Но у нас тогда всё было по-другому. Я, не спеша, слегка послюнявив кленовый листик, приклеивал его в виде горчичника на розовую манящую своей восхитительной невинностью попку. И – ещё несколько листиков, справляясь между тем о самочувствие пациентки …

            Всё кончилось, как водится, внезапно. Она пошла в первый класс школы, а я остался ещё на год в этом заведении. На следующий год я тоже отправился в эту же школу. Но прошла целая вечность, и теперь мы были разделены ещё и солидной разницей в возрасте и уровне знаний, и прочими обстоятельствами этой новой послесадичной жизни. Мы не замечали друг друга, как будто ничего и не было. Тем более, что в моём классе оказалось около двух десятков других претенденток на моё сердце, и я, скорее всего, был на пороге следующего увлекательного романа.

            Много чем ещё, конечно, запомнился мне детский сад. И разбитым однажды мною оконным стеклом, и летним уличным душем после дообеденных прогулок, и раздачей рыбьего жира столовыми ложками в кривящиеся детские рты, и сбором на территории садика всем личным составом во главе с воспитателями мелкой дикой ранетки, из которой потом на кухне варился для нас компот, и поджаренной на костре шоколадной конфетой, завалявшейся в Сашкином кармане, и взбучками за костёр и за опоздание, и за другие мелкие детские шалости.

            Но написал я всё-таки о любви. Которая, как известно, правит миром.