Летать!

Летать!

          Было полнолуние, и ей не спалось. Едва показался рассвет, она взялась за вязание. Приятно было вот так сидеть у раскрытого окна, встречая неторопливо раскрывающееся утро. А воздух неподвижен и свеж. И сумерки не совсем ещё оставили сад внизу за окном. И всё вокруг погружено в тот утренний сон, что становится прозрачным и лёгким с рассветом, оставаясь, однако, крепким ещё долгие утренние часы.

          Впрочем, вязала она рассеянно, часто останавливаясь и поглядывая из окна вверх, на небо. Оно ещё не звало, оно ещё было полно звёзд, и они владели им безраздельно, не допуская крылатых в свои пределы. Это было другое небо, не её. И было ещё рано.

          А она и не спешила. Она знала наверняка, что скоро сможет полетать, и это знание, такое же уверенное, как и спицы в её руках, успокаивающе действовало на неё. Но время шло, и ожидание становилось всё более нетерпеливым. Она всё чаще поглядывала на небо. А заодно и в сад. В нём не было ни души. И она вдруг поймала себя на мысли о том, что пустой сад разочаровывает её. Где ты, – одними глазами грустно улыбнулась она, – где ты, хоть кто-нибудь, кто так и не заснул в эту ночь, кто, так же как и я, ждёт первого сухого дуновения, сигнала к возможному наслаждению, счастию летать. И если летать – наслаждение, блаженство, летать вдвоём – блаженство из блаженств.

          Но сад оставался пока пустым. И небо ещё было звёздным, хотя теперь уже стражи его едва угадывались пристальным взглядом. И спицы сновали в замысловатой своей игре. И последние озерки тумана таяли в саду за окном.

          … Сколько же прошло времени? Кажется, совсем немного. Но это было совсем другое утро. И она сразу почувствовала это, едва взглянув за окно. И за миг до того как она подняла голову, пришло странное ощущение, и она даже не успела понять, что была уже не одна. И стояла теперь среди разбежавшихся в разные стороны клубков, с радостным волнением вглядываясь в дальний угол сада.

          Движения там были не ясны, но она знала точно, что будет дальше, и с нетерпением ждала, замерев у окна. И вот, подгоняемый страстным её желанием, некий силуэт молочного света, тёплый, живой, но скованный мгновеньями немого восторга, плавно отделился от зелени сада и, набрав немного высоты, простерев руки за спину и запрокинув голову, сделал поворот и поплыл параллельно земле.

          Дрожь прошла по её телу. Сквозь сомкнувшиеся веки она увидела там и себя. Уже скоро. Вот только немного подождать. Ещё немного. Чтобы и он, и он захотел полетать вместе… А если он не заметит её, не поймёт, не подаст знак? Эти сомнения едва тронули её лёгким ветерком, но не смутили, – таким быстрым было прохладное дуновение. Она уже согласна была не тревожить его – пусть полетает! Ведь он, конечно же, ждал этих минут всю ночь, как и она. А она и так счастлива тем, что это сбылось, хотя бы и для кого-то другого. Ведь она могла всё видеть, она была там же.

          Он заметил её сразу, едва повернулся в её сторону. Взгляд его просветлел. Но что ж с того? … Господи, как глупо. Как глупо было обманывать себя! Она не смогла бы остаться наблюдателем, она всё отдала бы, чтоб только полетать! И сама теперь не могла объяснить себе, зачем ждала чьего-то благосклонного взгляда, зачем ждала разрешения на то, на что имела право перед Богом с тех пор как появилась на свет.

          Одежды её пали и, накрыв клубки, сделались лунным ландшафтом. И сама она, нагая и хрупкая, чужая в этом ландшафте, сделала, наконец, шаг в свою стихию.

          Так скользить в невидимых потоках может ещё только перо птицы, случайно открепившееся от гнезда. Но, не то перо, что делает крыло крылом, а то, что согревает тело и птенцов в гнезде, – то маленькое мохнатое пёрышко, что называют пухом. Забыв обо всём на свете, она медленно скользила над садом, и каждая клеточка кожи, каждый волосок её трепетали от соприкосновения с пространством.

          Потом они летали вместе. Рядом и друг за другом. И снова отпускали друг друга, и снова слетались вместе.

          Это было то, чего она ждала, … но … не то, о чём мечтала. Уже очень скоро она поняла это, и, как только поняла, ни минуты не могла более удерживать себя. Улучив благоприятный момент, она стремительно пошла вверх. Пригнув голову и опустив плечи, как бы для мощного взмаха крыльев, она шла всё выше и выше. Но вдруг внезапный удар в спину отбросил её вниз. Это были какие-то канаты или толстые провода, и они сетью накрыли всё видимое вокруг. Неразличимые снизу, из сада, они, словно выстрел, обожгли ей спину. Обожгли обидой и болью. И какая разница, кому это было нужно, и что у них за резон, у тех, кто это сделал… Не владея собой, она вновь метнулась вверх. И – о, чудо! – на этот раз удар бросил её в сторону и выше, и она оказалась над сетью. Видимо, случайно она попала в ячейку, перекрестье которой ещё не было закреплено, или было оставлено таким по недосмотру. Всё произошло так быстро – и предательский внезапный удар в спину, и последующий счастливый прорыв, – что она и осмыслить-то это не успела. Но совсем другое завладело ею. Ведь он остался там, внизу. Он не последовал за нею ни первый, ни второй раз. И теперь здесь она была одна. Но почему?...  Да, летать запрещено, могут наказать, отправить на лечение, и, если он боится, она не может судить его. Что ж, пусть она полетит одна. Но … может быть, он и не знал, что можно лететь выше и дальше, и что там – всё совсем другое, Что если он никогда и не мечтал об этом? Но ведь она показала ему путь и позвала за собой, это ясно. А он не сделал даже и попытки пойти за нею. Он так же спокойно парил там, внизу, над самым садом. Вот если б она могла видеть его глаза, возможно, она нашла бы в них ответ …

          И всё-таки она подождала немного, сделав несколько кругов над сетью. Под ней раскинулся пригород, и в центре, среди зелени – её дом. Всё – словно акварель размытых лёгким туманом первых солнечных бликов. А здесь, на высоте, солнце было другим. И всё здесь было другим. И этот другой мир был у ног её. Она понимала, что он огромен, но теперь она ещё и ощущала, что он, как воронка, втягивает в себя её. И ещё казалось, что он вот-вот поглотит и эту нелепую сеть, и весь её родной пригород вместе с садом и домом, и всё-всё, что пока ещё не подозревает о его существовании. У неё даже голова закружилась. Да нет же, – она улыбнулась своим ощущениям.

Этот другой мир просто звал её очень давно. Звал только её. И, сбросив последнюю тяжесть только что владевших ею тревог, она устремилась дальше.

          … Что это было? Только ли наслаждение полётом, или новое ощущение такой привычной плоти своей, ставшей астральной частичкой мира? Или бесконечная вертикаль звуков, каждый из которых плетёт свою мелодию, едва сообразуясь с остальными, пленила её слух? Или неземные сложения цвета, не хаотичные, но неожиданными радугами выводящие к самой гармонии? Всё ли это вместе, или что-то совсем иное? Она не знала, что это было. Но отныне она была растворена в этом, являясь то одним из звуков, то бликом кратковременным, и никогда более – собой.