Пастух и волки

Памяти М. Е. Салтыкова – Щедрина

 и его творчества посвящается.

У искушенного читателя подстрочный текст названия вызовет вопрос и недоумение по поводу того, чем же отличается сказка для бывших детей от сказки для взрослых. Искушенный читатель – он потому и искушенный, что, поразмыслив, без труда выведет для себя разницу между ними, а неискушенному читателю можно в этом помочь.

Сказка для бывших детей – она способна отвлечь человека от его взрослой жизни и вернуть воспоминаниями в те дни, когда он был малолетним дитем, и жизнь его начиналась с тех сказок, продолжение которых ему довелось встретить спустя годы и годы. Тогда как сказка для взрослых не имеет своей целью вернуть человека в его детство, но она удивительным образом помогает увидеть элементы сказочной жизни в окружающем мире. Так что, сказка сказке – рознь…

Случилось это в давние- давние времена, про которые старики помнили, да унесли эту память с собой на тот свет.

Словно в ладошках природы – матушки раскинулась в те времена большущая деревня. И всего - то в этих ладошках было вдоволь: лесов, полей, озер, рек. Природа щедро одаривала своими дарами жителей деревни, выглядевшей с божьих высот букашкой на роскошном теле природы.

В лесах было много дичи, ягод, грибов. Озера и реки изобиловали рыбой. В полях хватало места и для богатых урожаев пшеницы, и для пастбищ с сочной травой, где все лето паслись деревенские стада. Деревня была воистину огромной, и можно было день потерять, чтобы пройти от одного ее края до другого, не говоря уже о том, чтобы обойти ее вокруг, по окраине. Да никто и не стал бы это делать пешком. В гости и по делам все ездили в повозках или телегах, дорожа своим временем.

Общим фоном жизни был каждодневный труд всех и каждого на свое благо, которое выливалось в благо всей деревни. Каждый жил своим трудом, своим хозяйством и делить людям было нечего. Жизнь протекала мирно и спокойно, чередуя труд с общими праздниками под гармошку, с песнями и плясками, с весельем и смехом. А если и возникали какие вопросы, то уж так сложилось, что все шли за советом к белому, как лунь, старцу Лавру. Хотя никто и не выбирал его никаким главой деревни, но все знали, что он даст совет по любому вопросу.

Жизнью в окружавшем деревню мире люди не интересовались, очертив для себя круг жизненных забот и интересов, обеспечивавших им сытую жизнь в достатке. Но окружавший деревню мир сам напоминал о себе, ведь его, как запахи, дразнили слухи о процветании деревни и изобильной жизни ее жителей. Деревня связывалась с внешним миром на ярмарках, куда съезжалась со всех сторон уйма народу из всяких мест и краев, про которые в деревне слыхом не слыхивали, а только дивились названиям тех мест, да товарам диковинным. Приезжие, действительно, наполняли деревню всем тем, что в ней до сих пор не водилось, а за это, как метлой, сметали с торговых рядов все деревенские продукты, в свою очередь дивясь их красоте и вкусноте.

Так и жила деревня долгие годы – и себя кормила своим трудом, и весь мир кормила, получая от него все необходимое для жизни. Улицы в деревне с еще более давних времен были мощеные, и люди не знали что такое непролазная грязь и весенняя распутица.

Не то, чтобы это было недостатком, но определенные неудобства создавал тот факт, что всякой живности в деревне содержалось несметное множество. Жителям соседних улиц приходилось объединяться и по очереди пасти их общее стадо в поле с утра до вечера. Конечно, это создавало неудобства, связанные с отвлечением очередного пастуха от его ежедневных дел, которые за него никто не сделает. Но с таким положением все смирились и не представляли, что может быть по-другому...

Однажды, ярким солнечным днем, на улице деревни, по которой обычно въезжали ярмарочные гости, появился незнакомец. Улица была пустынна, но причиной тому было не палящее летнее солнце, а повседневные дела, которыми были заняты жители. Разнообразие их занятий зависело от времени года, а не от дня недели, поэтому обычно с началом нового сезона все в деревне были заняты одними и теми же работами в своих дворах и огородах. Весь вид незнакомца говорил о том, что он далек от представления не только о текущих делах согласно природного расписания, но и о каких- то работах вообще. Одет он был неподобающе дню недели в яркие цветастые одежды, более подходящие балаганному актеру. На ногах короткие щеголеватые сапожки, серые от пыли, в которые были заправлены синие атласные шаровары с красными лампасами. На нем была красная рубаха – косоворотка, распущенная поверх штанов и подпоясанная узким пояском с кистями, болтавшимися сбоку. На груди рубаха была расписана узорами. Голову украшала не по - деревенски щеголеватая фуражка с маленьким белым цветочком у козырька, видимо, предназначенная для того, чтобы быть последним штрихом в молодцеватом облике незнакомца. Но ощущения молодцеватости фигуры не вызывали ни шаровары, ни рубаха, ни фуражка на фоне пустых, потухших глаз незнакомца, притягивавших внимание сильней, чем яркие краски его наряда.

На вид незнакомцу было лет двадцать и можно было только удивляться его болезненной худобе в таком цветущем возрасте. Он был вызывающе тощим во всех частях своего тела. Вряд ли можно было найти такие наряды, которые украсили бы подобную худобу. Казалось, наоборот, любые наряды выглядели неуместными на фоне его тощего тела. Из-под фуражки торчали короткие редкие волосы, похоже, не претендуя на место под фуражкой, прикрывавшей их отсутствие. Нет, вид незнакомца не был унылым, но в этот солнечный день на пустынной улице он со своим потухшим взглядом напоминал спичку, которую вытряхнули из коробка, и она не знает теперь что ей делать в этом, окружающем коробок, мире.

Незнакомец продолжал шагать по улице, послушно повторяя все ее повороты и было бы неудивительно, если бы он так и прошел по улице через всю деревню туда, где улица переходит в проселочную дорогу. Но, увы… . Через распахнутую калитку его, бредущего по улице, увидел старец Лавр, присевший в это время отдохнуть во дворе в тени яблони. Несмотря на возраст, его привычка трудиться помогала его желанию вести активный образ жизни, поэтому он вместе с домочадцами трудился в тот день на огороде. Яркий вид незнакомца и его слепая походка заставили Лавра выйти из калитки и окликнуть странную фигуру, которая от неожиданности вздрогнула, резко остановилась и повернулась на голос. Глаза незнакомца оставались стеклянно – равнодушными.

Старец пригласил его во двор, в прохладную тень, и путник жадно припал губами к предложенной кружке кваса. Утолив жажду, он поблагодарил старца, который не переставал удивляться его наряду: Ты, я вижу, издалека путь держишь, - начал он, усаживаясь поудобней: Что привело тебя в нашу деревню? Кружка кваса заметно взбодрила незнакомца, и он рассказал свою историю. Его еще малышом украли цыгане, и он кочевал с их табором по разным краям. Он узнал цыганскую жизнь во всех ее тонкостях, в которых не было места для обычного труда. В здешних местах на табор напали разбойники, охотники за рабами, и всех угнали. Он один чудом скрылся, без единой царапины. Я ничего не ищу в вашей деревне, - закончил он свой короткий рассказ: Просто, она попалась мне на пути. Отдохну у вас, спляшу, спою. Отблагодарят меня, пойду дальше - добавил он, вставая. Старец вдруг удержал его: Подожди, не спеши. Твои ноги привели тебя туда, откуда ты был украден. Я давно живу на свете и вспомнил историю с мальчуганом. Это тебя, значит, тогда украли цыгане? - покачал он головой: Много слез пролили твои родители. С тех пор для цыган дорога закрыта в нашу деревню, хоть и много времени прошло, но законы здесь пишет наша память, они неписаные потому вечные. Ты не очень похож на цыгана, но за цыганские песни твои бока отблагодарят так, что ты долго будешь их лечить. Лавр покачал головой: Я даже вспомнил как звали того мальчика, хоть и не видел его, - усмехнулся он: а звали его Прутик. Да, Прутик, - повторил он.

Глаза незнакомца откликнулись на произнесенное имя, в них сверкнул огонек, ожививший незнакомца: Да! - воскликнул он: Это похоже на правду! Я не помню своего детского имени, но меня и цыгане называли Мугар, что по-цыгански означает кнут или прут! Но никакой я не Мугар! Прут я! - решительно закончил он.

Конечно, - согласился Лавр: Не зря тебя так назвали. Ты и похож на прутик – такой же тонкий и длинный. Да еще и лысый, - продолжил новоиспеченный Прут, сняв фуражку. Под ней оказалась обширная залысина, никак не подходившая его молодым годам. Да, - опять согласился Лавр: В фуражке ты лучше смотришься. Должен тебе сказать, что родители твои умерли. Детей у них больше не было, и дом их стоит заколоченный. Ты можешь жить в нем, я тебе покажу. Но в твоем наряде тебе не стоит показываться, будет лучше, если я тебя переодену, а твой наряд пойдет на чучело – все вороны разбегутся, - улыбнулся старец. Прут послушно переоделся.

Так Прут стал жить в доме своих родителей, в котором все для этого было, хотя он не мог вспомнить первых лет своей жизни. Он быстро прижился в деревне и стал своим парнем, истории которого все сочувствовали, а самого полюбили за веселые песни, рассказы, пляски, которыми он жил всю свою жизнь. Время шло, а Прут в своей фуражке, с которой он так и не расстался, оставался душой любой компании. Куда бы он ни пришел каждый вечер, в любом доме ему были рады и угощали от души за его веселый нрав. Всех он умел развеселить после тяжелого трудового дня, который у самого Прута проходил в ожидании вечера, когда можно пойти в гости на угощение щедрых хозяев. Сам он ничего не умел делать в деревенской жизни.

Старец Лавр, прослышав об этом, решил ему помочь. Он редко выходил из дому, но случай тут был из ряда вон выходящий, и Лавр не мог не выйти ему навстречу. Такого еще не было, чтобы в деревне кто-то целыми днями не работал. Старец не зря прослыл мудрым. Благодаря его совету Прут с радостью согласился стать пастухом деревенского табуна. Жизнь в таборе проходила у него среди лошадей, и он любил их, как все цыгане, особенной любовью. Любил за то, что их можно красть и продавать. Прут умел делать и то, и другое, поэтому охотно согласился в пастухи, тем более, что за это полагалось довольствие от всей деревни. Он согласился пасти только лошадей, отказавшись от присмотра за остальной живностью деревни, но и это было принято с радостью жителями, избавленными от необходимости тратить время на выпас табуна.

Прут без промедлений приступил к исполнению своих обязанностей. Они заключались в том, что с восходом солнца он поджидал свой табун на окраине деревни, куда хозяева сводили лошадей со всех улиц. Главное, что ему была выделена лошадь, и он, не имея цыганской крови, был полон цыганских привычек и чувствовал себя в седле цыганом. Собрав весь табун воедино, оставшись за всех уличных пастухов, он направил свою лошадь вперед, к месту выпаса. Весь табун, привыкший следовать за лошадью пастуха, которая не менялась в отличие от ее наездников, покорно следовал вслед за ним. Вечером ему надо было пригнать табун обратно на то же место, откуда лошади сами расходились по своим дворам. Ничто не смущало Прута в этой пастушьей технологии. Но с первого дня все пошло не так и не туда, заставив Прута напрочь забыть в будущем про свои умения красть и продавать лошадей.

Не успел табун на поле разбрестись по пастбищу, как раздался жуткий вой, утонувший в невыносимом для ушей диком ржании сотен лошадей, шарахнувшихся во все стороны, сминая друг друга и все на своем пути. Прут не успел глазом моргнуть, как оказался один, стоящий на пустом пастбище, потому что лошадь его исчезла вслед за табуном, разбежавшимся по лесам. Ржание стихло, но вой продолжался, и он был пострашней ржания табуна, этот жуткий волчий вой. Прут понял, что теперь ему придется спасаться бегством из деревни. Он в бессилии уселся на траву. Сзади зашумели кусты. Прут обернулся и увидел позади огромного волка, серого, с тигровым окрасом, только его поперечные полосы были не черные, а седые. Глядя на волка, Прут понимал, что ему не удастся бежать из деревни, так же как и не скрыться от этих громадных клыков. К тому времени вой прекратился, стало тихо. Волк дружелюбно подсел к пастуху и уставился на него со словами: Ну что? Поговорим, друг? От неожиданности Прут икнул: О чем? Холодом страха веяло от огромной фигуры волка. Этот холод пробрался во все уголки тощего тела, мешая шевелиться, думать, говорить. Волк словно старался растопить ледяной страх, сковавший пастуха. Он придвинулся поближе к оцепеневшей фигуре и дружески положил лапу ей на плечо: Ну как о чем, дружище?! О нашем будущем. Оно у нас теперь будет общее. Слова волка не вывели Прута из оцепенения. Ну… ну! - подбадривал его волк: Будущее у тебя теперь будет большое, и у нас, - он махнул в сторону кустов: Дела будут обстоять не хуже, дружище! Прут трясся мелкой дрожью, а волк продолжал: Мы ведь глазам сегодня поверить не могли, когда увидели в поле всего один табун. Мы уже и мечтать не надеялись о такой удаче! - радостно взвыл волк: Раньше ведь как было? Выходят несколько табунов, несколько пастухов и все они друг за дружку держатся. Не сговоришься с ними! Мы уже надежду терять начали, а тут ты, голубчик ты наш! - радостно теребил волк плечо пастуха: Один – одинешенек, пастухом назначенный! Один за все отвечаешь! Голубь ты наш! - не по-волчьи причитал серый гигант: Теперь все мечты наши с тобой сбудутся! - радостно продолжал волк. Да и как иначе?! Ты там, - он махнул лапой в сторону деревни: Будешь за все ответ держать, о работе своей докладывать, об успехах своих, а мы, понимаешь, тут будем тебе помогать, дела делать, понимаешь! Голубчик ты наш! – снова не удержался от восторгов волк и нежно погладил Прута по фуражке.

 Прут постепенно приходил в себя, начиная понимать из речей волка, что он нужен тому в живом виде. Чем я могу быть полезен? – наконец прошептал он: Я теперь сам себе не могу помочь. Кто я без табуна? Волк обрадовался его словам: Что ты, дружок, это моя забота! Просто хотел показать тебе, что все в наших силах здесь, за пределами деревни! Он неожиданно свистнул пронзительно и из кустов в разные стороны по полю метнулись в высокой траве серые спины. Их было много. Очень много, как успел заметить Прут. Сейчас все будет сделано. Мы теперь с тобой партнеры по нашему будущему. Ничего не бойся, работать тебе много не придется, - продолжал волк: Так уж судьба тебя выбрала, понимаешь. Ничего не поделаешь! Прут все равно ничего не понимал, кроме того, что остался жив, но вскоре он понял еще и то, что табун его оказался собранным вместе. Он воочию видел сбившихся в огромную кучу лошадей с выпученными от страха глазами, скованных страхом, как он сам совсем недавно. Табун был окружен живой цепью показывавших клыки волков. Волки скалились, лошади хрипели.

 Мы все, - волчище кивнул в сторону волков: Одна семья. Наша жизнь – это не работа, это охота. Наша цель – это добыча. Волк махнул в сторону табуна и живая волчья изгородь исчезла. Но времена меняются и этот табун не добыча для нашей семьи, а так, кусок. Все, что есть в деревне – наша добыча и неважно, что ее жители этого не понимают. Пусть трудятся, - волк усмехнулся: С деревней не договоришься, а с тобой совсем другое дело, брат! Лошади постепенно успокоились и паслись среди травы.

Вот видишь, - кивнул волк в их сторону: Я говорил, что все будет хорошо! Твое дело пасти лошадей и докладывать в деревне о работе. Ты думаешь, что мы одному тебе помогаем? Как бы не так, - разоткровенничался волк перед своим партнером: В городе у нас дела налаживаются. Был там раньше у нас шустрый Санек, торговал джинсами, тряпками в подворотнях, мы его охраняли, кормились понемногу, но это все мелочевка. Теперь он у нас там в городе мэром поставлен, совсем другое дело, понимаешь! – опять похлопал он пастуха по плечу. Ладно, вечером увидимся, - заторопился волк в сторону леса. Кстати, - спохватился он: Меня зовут Едрос, ты уж постарайся запомнить, дружище! Я сам кое – как запомнил. Всегда меня Седым звали, да братва решила, что из лесу с таким именем опасно выходить. Пришлось привыкать, понимаешь. С таким именем я теперь хоть в город, хоть в деревню – везде с уважением. Так что запомни, - повторил волк, как бы оправдываясь: Едрос! А твое имя как? Прут, - откликнулся тощий пастух. Да уж, действительно! – хохотнул волк: Твое имя раньше тебя родилось, - и он скрылся в кустах.

Началась жизнь у Прута действительно замечательная. По утрам он отгонял табун, по вечерам ждал, пока волки соберут лошадей вместе, после чего ему только оставалось отогнать табун в деревню. Все делалось как бы само собой, и он лишь докладывал старцу каждый вечер о том, что ни одной лошади не пропало, тогда как ежедневно в других стадах не досчитывались то коровы, то овцы, то барана. Деревня хвалила Прута за его работу, а волки хвалили его за службу.

Каждый день Прут мог наблюдать, что на другом краю поля с утра до ночи кипит работа. Туда целыми днями со стороны города тянулись бесконечные обозы, раздавался стук топоров, отдаленный шум голосов, каждый день там что-то пилили. На все его вопросы Едрос отвечал одно: Там идет большая стройка. Мэр города помогает и материалами, и работниками. А у тебя работы скоро будет больше, но работать ты будешь еще меньше, дружище! Кто же о таком не мечтает? Цыганская натура Прута не могла не радоваться таким словам. Перемены не заставили себя долго ждать.

Однажды вечером волки, собрав лошадей в табун, не разбежались по сторонам как обычно, а погнали табун на другой конец пастбища, где не смолкал шум строительных работ. Седой Едрос подошел к сидевшему на лошади Пруту и взял лошадь под уздцы, которая даже не шарахнулась в сторону. Видишь, - кивнул в ее сторону волчище: Лошади уже привыкли к переменам. Для них главное – богатое пастбище, а не то, кто их охраняет. Пора нам с тобой деревню к переменам готовить, - волк потянул лошадь с Прутом в сторону деревни. Подожди! – удивился Прут: Ты в деревню собрался?! Тебя ведь собаки порвут! Ну что собаки?- Едрос шел не торопясь: они не умней, чем лошади. Я весь обмазался навозом, даже наелся его для верности, - поморщился Едрос. В подтверждение его слов Прут ощутил специфический запах конефермы средних размеров, хотя табун был уже далеко. Да не бойся ты, все организовано на высшем уровне, - подмигнул ему Едрос.

Волк хорошо знал деревню, потому что привел лошадь вместе с Прутом на ярмарочную площадь и остановился у пожарного колокола. Тревожный пожарный набат разогнал прочь, в леса, в поля, вечернюю тишину деревни. Когда площадь заполнилась встревоженным народом под неумолкающие звуки набата, передние ряды застыли в недоумении, не веря своим глазам, которые видели пастуха в компании волчьего вожака. Задние ряды напирали, подгоняемые гулявшим в толпе шепотком: Волк! Волк! Зачем он волка привел? Послышались злые выкрики: Где наши кони?! Да он их волкам продал? На кол их обоих! Волк не дал разгореться огню речей и мигом взобрался на ближайший прилавок. В движениях его не было признаков волнения, страха, угрызений совести за прошлые и будущие грехи. Он оглядел сверху толпу, представлявшую из себя грозное зрелище. Народ сбежался на пожар и отовсюду из толпы торчали багры, топоры, вилы, лопаты, даже, зачем-то, косы, не говоря уже про ведра, вид которых не мог испугать непрошеного гостя.

Волк зря сделал невольную паузу, оглядывая толпу. В задних рядах какой-то заядлый охотник не удержался при виде такого крупного экземпляра в волчьей шкуре. Над головами поднялась в сторону волка рука со сжатыми пальцами в виде ствола и торчащего кверху большого пальца- курка. Палец –курок резко упал вниз и раздался любимый охотниками звук: К- х – х- х! В этот миг волк ничего не мог с собой поделать. Разум, подгоняемый жаждой наживы- это одно, а инстинкт – это совсем другое, он работает в организме быстрей разума. Этот звук словно ударил волка по коленям и ноги его подкосились, на что толпа ответила взрывом хохота. Вверх как по команде со всех сторон взметнулись руки с курками- пальцами и в сторону волка отовсюду полетело: К- х –х –х! К- х- х –х!. Но взрыв хохота взбодрил волка, и он смог удержаться на прилавке. В ожидании тишины он поднял правую лапу вверх. Толпа, вдоволь насмеявшись, затихла в ожидании. Я понимаю, - начал волк: Вас удивляет мое появление, но дальше вы удивитесь еще больше. Ваш пастух подтвердит, что мы все лето помогаем ему охранять табун. За это время у него не пропала ни одна лошадь!

Да!.. Да!- вслед за ним закричал пастух: Без их помощи я не смог бы сохранить стадо! Это истинная правда! Он тоже залез на прилавок и все происходящее напоминало ему представления, к которым он привык за цыганскую жизнь. А Едрос продолжал еще громче: В своих повседневных трудах вы не видите перемен вокруг, но скоро убедитесь в них. Мой визит к вам - доказательство перемен, которые придут в вашу жизнь. Волки в наше время вышли из леса, навстречу вам и всему тому, что вы имеете! Его перебил крик из толпы: Поверила свинья волку, да пожалеть не успела! Где наши кони?! Едрос продолжал: За коней не беспокойтесь! Ваш пастух решил не утомлять их ежедневными перегонами из деревни на пастбище и обратно. Мы ему в этом помогли. С сегодняшнего дня они будут ночевать на летней ферме с зерном и поилками. Толпа удивленно зашумела, а волк добавил: За лето лошади так окрепнут, что вы их не узнаете к зиме. И все это благодаря вашему пастуху, которому мы помогаем!

Всех не могла не обрадовать весть о том, что так удачно все само собой устроилось и за это не надо ничего платить. Успокоившись приятными переменами в судьбе лошадей, толпа спохватилась: Некогда рассусоливать! На вечернюю дойку пора! Одной проблемой меньше – ну и слава пастуху! Груз ежедневных забот давил на собравшихся, вытесняя из их голов мысли о будущем своих лошадей, о своем будущем. Ничего удивительного в такой реакции людей не было. Руки их привыкли трудиться, но их хозяева не умели выискивать козни и злые умыслы в делах других людей. Они привыкли верить друг другу и были абсолютно не готовы к тем переменам, что обещали их деревне, первой из которых оказалось появление волка. А волк с ликованием покидал деревню, оставляя за собой на улицах запах конского навоза.

Жизнь у Прута пошла еще вольготней. По утрам он уезжал на пастбище, где проводил весь день в отдыхе, бездельи и песнях под гитару, а вечером возвращался в деревню, где был кумиром компаний и объектом уважения стариков. После посещения Едроса многие жители в течение нескольких дней ездили проверить слова волка и потом восторженно рассказывали о новеньких конюшнях с поилками, кормушками и даже скотниками. За восторгами ни у кого не возникли вопросы в связи с их чудесным появлением. Все просто радовались и расхваливали своего пастуха. Художник деревенский нарисовал его портрет, по вечерам девки распевали о нем веселые частушки.

Визит Едроса послужил толчком для новых перемен. Не прошло и недели, как предвечернюю тишину деревни вновь нарушил пожарный набат. Сбежавшиеся люди увидели там своего пастуха. Невооруженным глазом видны были изменения в его внешности, хотя прошел всего месяц с его появления на деревенской улице. Худоба не лезла в глаза, его щеки и бока заметно округлились. В своем пастушьем одеянии он имел более молодцеватый вид и самоуверенную осанку, чем в прежнем цыганском наряде. Прут без промедления начал свою речь, забравшись повыше: Братцы! Я собрал вас, чтобы обрадовать еще одной новостью! Теперь, когда лошади пасутся на постоянном выгоне и конюшнях, я могу заменить остальных пастухов. Раньше у меня был только опыт обращения с лошадьми, и я взялся за это. А теперь мои помощники справляются с табуном. Я могу заняться выпасом остального скота и вы сможете спокойно работать, ничто не будет мешать вам трудиться, пока ваша скотина в надежных руках. Вы сможете стабильно трудиться и стабильно жить без всяких проблем! Я за стабильность вашей жизни, за стабильность результатов своей работы! А моя стабильность в том, что ни одна лошадь не пропала из вашего табуна! Можете быть спокойны, что ни одна скотина не пропадет из нового стада, которое вы мне доверите! Собравшиеся встретили его слова радостными криками. Никого не смутил тот факт, что пастух не просто кричал слова, а читал их по бумажке. Да и мало кто разглядел ту бумажку в его руках. С площади расходились все довольными, с ощущением того, что сегодня их всех поздравили с днем рождения – такая приятность разлилась в жителях после услышанной новости. Особенно всем понравилось диковинное слово СТАБИЛЬНОСТЬ, которое в тот вечер повторяли по избам не раз и не два. А ребятишки, наслушавшись этого слова от взрослых, засыпая, представляли для себя эту самую стабильность как диковинный ковер – прочный и приятный под пяткой, по которому можно спокойно топать через любое болото.

Речь пастуха сделала свое дело и на следующее утро вместо прежнего табуна на окраину деревни согнали в стадо уйму всякой живности – и коров, и овец, и коз. Люди с радостью освобождали руки для предстоящих работ от застарелой проблемы. Прут тронулся на лошади по дороге, и за ним потянулось все это мычащее, мекающее и бекающее стадо. Из-за поднятой стадом пыли невозможно было увидеть как за поворотом дороги стадо разбрелось по равнине. Волки живой цепью окружили стадо и погнали на пастбище. Под их надежной охраной стаду ничто не угрожало – ни разбойники, ни хищники, ни хозяева.

Вечером того же дня напрасно деревня ждала по дворам возвращения своей скотины. Время шло, солнце клонилось к закату, но тишину в лучах заходящего солнца не нарушало ни мычание коров, ни шум козьих и овечьих голосов. Вместо них снова ударил пожарный набат. На этот раз у колокола толпу поджидал многодетный бобыль Демьян, шустрый мужик средних лет, нервы которого не выдержали непонятного отсутствия его коровы Рябухи. У всех коров в деревне были имена, как у членов семьи. Демьян не собирался молчать. Оставив в покое пожарный колокол, он заорал: Где наши коровы?! Вчера братцами называл наш пастух! Где он?! Вы зря волнуетесь! – раздался крик Прута, пробиравшегося сквозь толпу: Все в порядке! Ваша скотина отдыхает и ей не надо плестись обратно до деревни! На ночь скотину вашу загоняют в стойла. Дело в том, что рядом с конюшнями построены настоящие фермы! Там их всех на ночь и поят, и кормят, и доят кого надо. Все под присмотром и все ухожены! Толпа притихла, начиная понимать, что вечерней дойки не будет. Пастух опять все им объяснил и успокоил, внеся во все ясность своими словами: Скотина ваша накормлена и подоена. Все организовано, - Прут незаметно заглянул мельком в бумажку, зажатую в кулаке: Ради вашей стабильности на высшем уровне! Демьян не унимался: Это хорошо, что коровы подоены, а нам что с того? Где молоко? Но ничто не могло лишить голоса пастуха спокойствия и убедительности. Не моргнув глазом, он продолжал: Молоко там же находится! Вы можете в любое время съездить и взять его! Там даже погреба сделаны, льдом обложены для хранения молока. Вы такого не видывали, сколько там понастроено! Такой размах! И все ради вашей, - Прут снова мельком глянул в бумажку: Стабильности! Да! – повторил он полюбившееся жителям слово. Я сам видел как вашу скотину разместили в стойлах, накормили и напоили. Все коровы подоены. Можете мне поверить, братцы!

 Раньше, в своей цыганской жизни Прут выступал перед народом, пел, плясал и ему это нравилось. Теперь, чем больше он говорил и кидал с бумажки слова в море ушей перед ним, которые ловили каждое его слово как манну божью, тем больше ему нравилось это занятие и его работа. Его слушали, ему верили, и эта вера была самой главной добычей и для него, и для его помощников. Что бы он ни говорил, толпа встречала одобрением или равнодушным молчанием, словно речь шла о чем-то потустороннем, а не об их будущем. У Прута в какой –то миг мелькнула по-цыгански озорная мысль: Интересно, что будет, если я тресну по башке кого-нибудь из них и скажу, что это нужно для их, этой, как ее, будь она неладной, опять забыл – для их стабильности. Что будет? Наверное, засмеются над шишкой бедолаги. Но Демьян прервал его мысли своими воплями: Мужики! Да как же это?! Вы как хотите, а я за молоком поехал! Кто со мной?! Поехали! Площадь быстро пустела. Народ, успокоенный словами пастуха, расходился по своим неотложным делам, которых и без дойки всегда хватало. Кто-то похихикал над Демьяном. Прут покидал площадь последним, продолжая всех вокруг успокаивать и дружески похлопывать по плечам. Улыбка его действовала лучше всех печатей и законов. Он успел увидеть, как несколько мужиков садились с Демьяном в телегу. Постойте! - крикнул он им: Я с вами! Дорогу покажу! На своей лошади он догнал их за деревней и они поехали вместе.

Путь их лежал через пастбище, туда, где у кромки леса виднелись постройки, радовавшие глаз новенькими заборами, тесовыми воротами, больше походившими на крепостные ворота, чем на ворота обычной фермы. И таких ворот в бесконечном заборе было несколько. Подъезжая, мужики не переставали дивиться: Глянь-ка! Тут давеча роща березовая была, мы в ней веники на зиму резали. Нету ее. Чудеса! И когда успели?! Избы ставят чудные, да двухэтажные! Зачем коровам дома двухэтажные? Ну, дела! Но и тут пастух им все объяснил: Что вы, братцы, для коров все построено уже, а это дома для моих помощников строятся, чтоб им не в лесу жить, а здесь, рядом. Днем и ночью скотину вашу охранять. Все за вас уже продумано. Да какие же это избы, - не унимался Демьян: это хоромы, дворцы настоящие. Сколько живу, а таких не видывал!

Тем временем они подъехали к высоким воротам и Демьян начал в них стучать: Эй, откройте! Кто тут есть?! В воротах открылась маленькая калитка и из нее, сначала скрючившись, а потом распрямившись во весь свой могучий рост, появился волчище, свирепый вид которого говорил о том, что он – при исполнении и готов на все. Через плечо у него висела черная лента с золотыми буквами ВОЛКОГВАРДИЯ.

Чего надо? – грозно глянул он на Демьяна, но увидев пастуха, расслабился: А-а-а, свои! Это другое дело. Но все равно не вовремя. Завтра приезжайте. На ферме после дойки и кормления переваривание пищи под музыку, потом тихий час. Все расписано, и не упомнишь, а вы тут мешаетесь под ногами, режим нарушаете, - опять грозно глянул он на Демьяна. Тот поутих, но не отставал: Здесь корова моя, Рябуха. Мне бы молока, да и мужикам вот тоже. Трое мужиков оставались сидеть на телеге, засмотревшись на охранника. Да, дружище, - вступил в разговор Прут: Здесь их коровы. Хозяев не успели предупредить о переводе коров на ферму, вот и приехали за молоком. Охранник перевел взгляд на Прута: Никаких указаний не было насчет молока. Куда я вам его налью? В карманы? Приезжайте завтра, с флягами. Некогда мне тут с вами. Он опять скрючился и юркнул в калитку, которая захлопнулась, обдав Демьяна запахом свежеструганной доски. Ну вот, - начал пастух: Видите? Все нормально! Вы всегда можете получить свое молоко. Что же вы с пустыми руками приехали? Соображать надо, - выговаривал он мужикам, а те сокрушались: Да вот, чего –то поторопились. Это все Демьян – давай! Скорей! Поехали! Далось тебе это молоко! Сам видишь – все в порядке. Коровы под присмотром, накормлены, подоены. Правильно пастух говорит – сами виноваты! Всю дорогу назад мужики ругали себя и свою глупость, но на душе у них было спокойно, тем более, что с ними был их пастух – их подмога и надежа.

В тот же вечер вернувшихся мужиков подняли на смех в деревне, но всем хотелось своими глазами увидеть нескотские условия жизни их любимой скотины после рассказа Демьяна. Весь вечер к Пруту тянулись люди с расспросами, и он всем назавтра пообещал показать дивные фермы, где содержится их скотина. Только приезжайте днем, когда стадо в поле! – предупреждал он всех.

На следующий день народ повалил туда, побросав все дела. В открытые ворота проходили толпами и всему дивились – и чистым полам в хлевах, и побеленным стойлам, и занавескам на окошках, и ароматам на фермах, и поилкам, и кормушкам, и патефонам, под музыку которых коров доили и кормили. Едрос не зря нагнал столько специалистов. Они знали свое дело. Глаза деревенских жителей уставали смотреть на все, что им радушно показывали. Народ валом валил туда на экскурсию, а не за молоком и возвращался обратно, радостный за свою скотину. Многих терзали угрызения совести, когда они сравнивали увиденное с теми условиями, в которых сами содержали свою скотину и соглашались, что там, за забором, их скотине куда как лучше. Пастух до последнего посетителя ходил по фермам и старательно всем все показывал и рассказывал. Один только его вид вызывал у людей спокойствие и доказательство того, что они хозяева всех тех коров и коней, для которых все это построено.

Когда ворота закрылись за последним посетителем, Прут пошел смотреть на строительство своего дома, который был ближе всех из особняков, что вереницей тянулись вдоль леса и радовали глаз своими недеревенскими очертаниями. Домов было много, гораздо больше, чем хозяйственных построек, как и полагалось для большой армии его помощников. Глядя на свой новый дом, Прут не мог сказать так же как его помощники, что мечты сбываются, потому что в мечтах его такого никогда даже не было.

В следующие дни Демьян еще пару раз пытался съездить за молоком с флягами в телеге, но каждый раз безрезультатно уезжал от закрытых ворот, на которых появилось объявление: ВЫДАЧА МОЛОКА КРУГЛОСУТОЧНО. ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ И СОБЛЮДАТЬ ТИШИНУ! ЗА НЕСАНКЦИОНОРОВАННЫЙ ШУМ - ШТРАФ! Демьян не знал что такое несанкционированный шум, но на всякий случай в ворота больше не стучал. В деревне по дворам было много коров – первотелок и Демьян без труда нашел у кого можно брать молоко для своих ребятишек, чтобы не нарушать покой фермы. Все опять были довольны, жизнь шла своим чередом, народ еще больше окунулся в работу, избавленный от хлопот со скотиной.

Пастух все реже появлялся в деревне и все реже был слышен его голос. Он перебрался в свой новый дом. Все знали, что он теперь постоянно находится при табунах, при стадах и с пониманием отнеслись к его отсутствию.

В положенные сроки лето сменила осень с ее сбором урожая, с подготовкой к зимовке. По дворам оставалось много лошадей, которых не сдавали в табун вместе с молодняком, поэтому особых проблем с осенними работами в деревне не ощутили. Работа шла полным ходом, но чем ближе к зиме, тем чаще стали поговаривать о возвращении с летних ферм табуна и прочей скотины.

Мужики, как полагается, накосили сена, забили до краев к зиме сеновалы, заготовили кормов. Старики, посовещавшись, попросили Лавра съездить с этим вопросом к пастуху, и тот отправился на встречу. Пока Лавр ехал в повозке, он не мог не любоваться красотами природы, в картинах которой чувствовалось затаенное ожидание зимы. Прут встретил Лавра в своем новом доме, куда старца проводили суетившиеся во дворе работники, чьи наряды никак не подходили для деревенского труда. Прут радушно пригласил Лавра за стол, опередив старца в его желании сразу перейти к делу. Лавр узнавал и не узнавал в нем того чудика, что забрел в деревню летним днем. Его старая одежда с чучела теперь вряд ли налезла бы на нынешнюю фигуру. На шее золотая цепь, на пальцах – перстни, да и костюм Прута никак не подходил для работы пастуха. Лавр молча разглядывал его. Даже глаза изменились. Вместо пустого равнодушия, безразличия от них веяло волчьим холодом, когда Лавр тщетно пытался заглянуть в них. Права пословица, - огорчился Лавр своим мыслям, пока в кружки разливали чай: С волками жить – не только по- волчьи выть, но и смотреть на все будешь по-волчьи. Но он приехал сюда по просьбе деревни и молча ждал.

Прут поспешил успокоить его. Казалось, округлившиеся бока не испортили его спокойной, радушной и убедительной манеры говорить: Ты не удивляйся моему наряду. Я сейчас не на работе. А работы много, да-а-а. Ее выполняют мои помощники. Их тоже много, они все успевают, можно не беспокоиться.

Я рад, что у тебя все получается, - Лавр сразу взялся за дело, чувствуя себя неуютно: Меня старики послали узнать о том, когда ждать скотину обратно, чтобы до снега успеть. Пастух был совершенно спокоен: Да, Лавр, ты прав, уже пора решать этот вопрос. Все очень просто. Я свяжусь со своими помощниками и мы все решим в ближайшие дни, так и передай. На днях я приеду в деревню и все сообщу. Несмотря на волчий холод в глазах, поведение пастуха оставалось радушным, а речь - спокойной и убедительной. Лавр уехал обратно довольный встречей и обхождением, но так ничего и не поняв, кроме того, что, по словам пастуха, все будет хорошо. Так он и передал на словах в деревне, где тоже никто ничего не понял, успокоившись словами пастуха о скорой встрече с ним.

Пастух, как обычно, не обманул жителей. Через несколько дней на площади загремел пожарный набат. Взору собравшейся толпы предстал их верный пастух. Его привезла шикарная повозка, вся в ярких иноземных наклейках, которые ребятишки под шумок пытались отковырять. Из повозки выгрузили чудную пирамидку, на которую и взобрался Прут. Любой из собравшихся на площади готов был дать голову на отсечение, что кнут пастуха никак не подходил бы к камзолу взобравшегося на пирамидку. Но, тем не менее, это был их пастух. Он заговорил и все услышали все тот же спокойный, убедительный голос, вносивший в души спокойствие. Братцы! - начал он просто: Как и обещал, я все решил для вас со своими помощниками, все лето охранявшими ваши стада! Народ на площади нетерпеливо зашевелился, расплываясь в улыбках на его последние слова. А пастух достал из кармана бумажку и громко продолжил, не отрывая от нее глаз: Помощники мои подсчитали расходы по содержанию вашей скотины и готовы хоть завтра вернуть вам всю живность, если вы сегодня оплатите все затраты. Тут пастух оторвался от бумажки и улыбнулся толпе губами, оставляя глаза холодными: Видите, братцы, я говорил вам, что все очень просто!- после чего он снова уткнулся в бумажку, не замечая перемен в лицах собравшихся: Вы сами видели и фермы, и конюшни, и постройки для жилья. Все подсчитано, и расходы будут возмещены по справедливости, то есть одинаково с каждого двора, но с учетом поголовья в стаде. Это будет решаться конкретно в каждом дворе при работе комиссии по сбору долга, - отбарабанил Прут без запинки и сунул бумажку в карман, в котором словно утонули все слова и мысли собравшихся. Стояла тишина. Было слышно, как кучер отгонял от повозки неугомонных мальчишек. Пастух заговорил уже медленней: Конечно, сегодня никаких дел не будет, а завтра комиссия начнет работать по дворам, и я рад за вас, братцы, что этим летом избавил вас от хлопот со скотиной и вы могли спокойно и стабильно трудиться. Все будет хорошо! С такими, как вы, мечты всегда будут сбываться! Толпа безмолвствовала, убаюканная речью пастуха, а он повторил деловым тоном: Завтра с утра работа комиссии. До завтра, братцы! Это чистая формальность, и она не займет много времени, - по привычке успокаивал жителей пастух, уже спустившись с пирамидки. Толпа расходилась успокоенная тем, что все будет по справедливости.

Наступило утро следующего дня, и все жители сидели по дворам в ожидании комиссии, которая не заставила себя долго ждать. Им, сидевшим по домам, было невдомек, что вместе с комиссией прибыл и расположился на окраине деревни огромный обоз из телег, которые бесконечной вереницей тянулись со стороны летних ферм, заполняя и заполняя пространство перед деревней. Комиссия начала работу без промедлений, начав с крайнего дома и двигаясь от дома к дому по улице. По обеим сторонам улицы, где работала комиссия, живой цепью застыли рослые волки в бойцовской позе. Их торсы через плечо украшала черная лента со словом из золотых букв ВОЛКГВАРДИЯ. Все проходило тихо, размеренно, без суеты и действительно не занимало много времени. К дому, куда заходила комиссия в составе двух волков с черными папками и пастуха, подкатывали несколько пустых телег. Волки с этих телег соскакивали и выжидали во дворе. Прут знакомил хозяев с комиссией, после чего первый волк зачитывал из папочки величину долга, а второй волк без промедления делал в своей папке отметку об оплате, которая производилась волками с телег. Процедура эта занимала какие –то минуты и не доставляла хозяевам никаких хлопот. Они могли просто стоять и наблюдать, как волки с телег выносили из амбаров, из сараев, из дворов мешки с зерном, мукой, с картошкой, с кормами, успевая при этом нырнуть в погреба за соленьями. Хозяева не могли не благодарить пастуха за то, что он уладил для них вопрос с оплатой не деньгами, а в натуральном виде, что позволило им сразу, на месте, рассчитаться. Набитые битком телеги уезжали обратно, а у следующего двора уже поджидали новые подводы из вереницы, заполнявшей улицу. Даже собаки не мешали работе комиссии, разорванные волкогвардией уже в первые часы. Прут из каждого двора выходил последним, пожимая руки хозяевам и напоминая о том, что завтра они могут забирать свою скотину по квитанции, выданной комиссией. Для всех у него хватало радушных слов.

Несмотря на быстрые темпы работы, в первый день комиссия успела объехать половину деревни, оставив вторую половину на следующий день. Прут побывал во дворах второй половины, извинился перед многими хозяевами за пустые ожидания и всех успокоил, что завтра они тоже присоединятся к счастливчикам, вернувшим свою скотину. Когда последние груженые телеги вместе с комиссией покинули деревню, над ней нависла тишина, напоминающая стабильность деревенского кладбища. Собак было не слышно с утра, а к вечеру и петухи притихли. Одних, похоже, забрали за оплату, а другие словно ждали своей очереди и не хотели нарушать тишину своего последнего вечера. Калитки многих дворов после комиссии оставались открытыми и напоминали вывернутые карманы на большой дороге.

Был неурочный час, но у ворот Лавра собралась небольшая толпа. Люди стояли отдельными группками, не сбиваясь в одну толпу. Как на поминках. Показался Демьян, из второй половины деревни. Ну что? Как? Возвратили скотину? – тормошил он людей, переходя от группы к группе и заглядывая им в глаза, но те лишь отмахивались от него. На скамейке у ворот сидел Лавр, замерев неподвижно, с опущенной вниз головой, словно упорно пытался найти там, под ногами, ответы на свои вопросы. Непонятно как долго сидел он в этой позе. Услышав Демьяна, старец поднял голову. Глаза его блестели в свете полной луны, и блеск этот не походил на отражение радостных чувств. В его доме успела поработать комиссия, как и у всех, собравшихся у калитки. Демьян подошел к старцу, но Лавр, опередив его вопросы, медленно заговорил: Всю жизнь мы привыкли работать и не знали другой жизни... Сегодня она пришла в мой дом, в наши дома, другая жизнь, – он оглядел людей, стоявших вокруг: Теперь мы знаем, что есть другая жизнь, и она не похожа на жизнь людей, привыкших жить своим трудом. Слова давались ему с трудом. Не потому, что он не знал о чем говорить. Ему было противно говорить. Он с трудом скрывал отвращение к происходящему, но так же медленно продолжал: А ведь я мог бы спокойно умереть и не узнать этого, - мысли его были где-то далеко от скамейки, от избы, от столпившихся мужиков. Чего? - нарушил наступившее молчание Демьян, ловивший каждое его слово. Казалось, Лавр не услышал его и продолжал свою речь самому себе, звездам: Я мог бы умереть, не узнав, что недостаточно жить одним трудом, - Лавр снова замолчал. Слова пригибали его к земле все ниже и ниже, словно он сгибался от боли: Надо жить еще и своим умом, который защитит и тебя, и твой труд от чужого ума, не желающего жить своим трудом... Жаль, что я узнал об этом, - горестно вздохнул старец: Теперь моя жизнь... вся моя жизнь, - шепотом повторил он: Выглядит жизнью дурака, не сумевшего защитить свои труды. Старец говорил сам с собой, ставя точку в своей жизни, и скамейка была для него не трибуной, а ритуальным местом для исповеди перед самим собой. Старец продолжал шептать: Я бы мог умереть с чувством гордости за свою жизнь, заполненную трудом и одним трудом, - он вздохнул: Я не успел. Теперь мне будет стыдно лежать в гробу перед своими детьми. Я… не научил их… защищаться от новой жизни. Старец кивнул головой: У дитя годовалого легко отобрать игрушку…. Сегодня я чувствую себя таким дитем. Он не слышал, как после его слов мужики заскрипели зубами, нещадно теребя в руках свои кепки. Лавр наконец умолк. Так что со скотиной? – не отставал от него Демьян. Лавр поднял на него глаза: Пастух правду говорит – со скотиной все в порядке, можно завтра забирать. Да… Только кормить мне ее зимой будет нечем после ухода комиссии, - развел руками Лавр: Самим бы теперь до лета дотянуть. Он встал со скамейки: Держитесь, мужики. Его фигура скрылась за калиткой, оставшейся открытой. Больше Демьяну никто ничего не сказал. Мужики молча расходились и это действительно напоминало поминки. Поминки по прошлой жизни.

Следующий день деревни был занят работой комиссии на улицах, вид которых оживляли красочное оцепление волкогвардии и вереницы телег по всей длине улиц. Пастух был неутомим в своих хлопотах. Одним он напоминал, что можно пригнать свою скотину обратно, других успокаивал близкой перспективой этого. На воротах домов, оплативших долг, появились объявления о том, что хозяева скотины, не забравшие ее обратно, будут платить пастуху довольствие и готовиться к весенней оплате долга за зимнее содержание скота. Утром разнеслась весть о смерти Лавра. Днем деревня выглядела обезлюдившей, ее вид оживляла только неспешная суета комиссии, да голос пастуха вносил оживление, раздаваясь в различных уголках деревни, всегда там, где он был нужней всего. Казалось, что пастух успевал везде. Его лицо мелькало повсюду, и вторая половина деревни тоже была благодарна своему пастуху, за то, что все проходило быстро, спокойно и организовано на высшем уровне.

Правда, на второй половине деревни комиссии пришлось поработать целых два дня. Многие жители второй половины умудрились зачем-то попрятать свои припасы, вместо того, чтобы с благодарностью возместить расходы и оплатить долг. Комиссия была вынуждена привлекать специалистов из волкгвардии. Пока пастух угощался чаем с хозяевами дома, спецы волчьим чутьем выискивали спрятанное, закопанное добро и успешно завершали очередное взыскание долгов, каждый раз доказывая, что их профессионализм выше и ярче фантазий хозяев. В связи с такими задержками комиссия работала на один день дольше.

После работы комиссии скотины в деревне не прибавилось. Никто не изъявил желание пригнать на зиму скотину в хозяйство с пустыми амбарами, сусеками, сеновалами, которые оказались пустыми благодаря разрешению комиссии расплачиваться даже сеном вместо денежной компенсации. Попытки деревенских охотников пополнить запасы лесной дичью окончились провалом. Первые же охотничьи ватаги быстро вернулись домой в изодранных одеждах, без дичи, без ружей. По их рассказам выходило, что леса круглые сутки охранялись волкогвардией для защиты деревенского скота от диких животных. Ни в лес, ни из лесу никого не пускали. Сами мужики ничего не могли понять, и вся надежда оставалась только на их пастуха, который приедет и объяснит им толково всю ихнюю выгоду от такой защиты.

К холодам обнаружилось, что некоторые дома начали пустеть. Одним из первых уехал многодетный бобыль Демьян. Он устроился на волчьи, как их теперь называли, фермы. Не было там ни школ, ни яслей детских, но там была работа и Демьян уехал выживать.

К весне половина домов в деревне оказались заколоченными. Бежали кто куда. Лишь бы не платить за содержание скотины и пастуха. Весенняя комиссия по долгам обошлась без пастуха. С бесхозных дворов просто снимали кровлю, вынимали окна, разбирали постройки и вывозили. Оставшиеся жители завидовали тем, кто уехал. Они не могли остаться без кровли, без окон, поэтому расплачивались оставшейся с зимы живностью.

 Летом по пустынным улицам гулял ветер – суховей под редкие крики петухов да скрип никому ненужных калиток. Все лето ветер гонял по пустой ярмарочной площади пыль вперемешку с соломой. В деревне царили покой и тишина, стабильность которых ничто не могло нарушить. Даже пожарный колокол пропал с площади…

В один из солнечных дней на пустынную площадь забрели двое бродяг. Слушай, Фима, для чего ты меня сюда притащил? А в городе столько разговоров, что здесь богато живут! Что в каждом дворе подкормиться можно. Зря ты меня сюда привел, Фима! Здесь, похоже, одни лентяи жили и бездельники. Все кругом заброшено!

 Второй бродяга, Фима, удивленно чесал затылок: Ничего не пойму! Я бывал тут в прошлые годы. Сыром в масле катался. Хозяевам помогал и ел от пуза. Никак они не похожи были на лодырей. Может, мор какой напал на деревню, вот и вымерли. Пошли, друг, отсюда, мертвое это место и взять здесь больше нечего. Две фигурки поплелись прочь, в сторону окраины.