О любви и отчаянии

Я раньше не видел людей, и я до конца не понимаю, как это возможно. Я смотрел на каждого из них и думал о том, кем они могут стать для меня. Вместе с интересом к определенному человеку у меня непременно возникало чувство влюбленности в него, влюбленности, которая затем перерастала в страсть, в желание быть, зависеть, совершать какие-либо действия только в присутствии этого человека. Я писал письма, исполненный вожделения, писал высокопарно, метафорично, как не ведут свои дневники даже самые известные личности в надежде на то, чтобы после смерти их мысли были найдены. Я был будто персонажем с картины, удостоившейся признания лишь в двадцатом веке, с непокрытой головой, дрожью в руках и коленях, по нелепости покинувший родной дом и уже достаточно вкусивший прелестей разнообразных влечений ко всему мирскому. Для меня существовала лишь одна любовь, любовь обладания, присутствия и созерцания себе подобного существа, и я находил в ней высшее удовольствие и благо.

Сейчас же, напротив, она кажется мне болезненным чувством, поскольку не позволяет усматривать в человеке многообразные его свойства, черты и стороны его сущности, она лишь позволяет видеть в нём нечто, полезное для себя самого, нечто, без чего жизнь теряет свою цельность. Расставание с человеком, к которому испытываешь именно эту любовь, становится неимоверно сложным и каждый день, проведенный с ним, не обходится без страха потери, утраты не только предмета любви, но и своей личной ценности.

Я пришел к потрясающему выводу о том, что нужно избавляться от желания любви телесной, низменной, тогда ты начнешь по-настоящему любить мир и всё вокруг любовью чистой, высшей, нечеловеческой. Я пришёл к нему самостоятельно, меня осенило именно в тот момент, когда я начал ощущать эту любовь собственным сердцем, всеми частями тела, которые трепетали от необычайного простого и вместе с тем сложно достижимого чувства. Я пришёл к такому осознанию после ряда утрат. Правда ли истина постигается лишь путём разочарований?

Часто люди покидали меня  по той причине, что находили более интересного, по-видимому, более таинственного и прекрасного спутника. После очередного такого разочарования, я вдруг сел на кровати и начал думать. Изо дня в день меня стали посещать печальные мысли, и, прокладывая различные ходы, они проникали всё дальше, всё ближе к моему сердцу, пока, наконец, не зашли настолько глубоко внутрь, что единственной вещью, связывающей меня с внешним миром, остался взгляд. Томный и одновременно пустой взгляд, какой был бы у всех природных сил, будь то ветер, вода или воздух, если бы они по воле судьбы возымели лица и смогли не без неистовства созерцать огромное земное пространство.

Я думал, мной овладело отчаяние,  эта безумная болезнь, готовая предать меня суду собственных мнений, а затем подвести к краю тропы на отвесной скале и, погладив по плечу, столкнуть вниз. Отчаяние, которое способно воодушевить на свершения и одновременно привести максимальное количество доводов в пользу того, что мне, как человеку однородному, однообразному, не имеет смысла существовать среди огромного количества таких же обычных людей. Оно захватило мою мысль и крепко начало сжимать, оно хотело истребить меня и начало с самого сильного, самого сложного механизма в моём существе, механизма мысли. На протяжении нескольких месяцев изо дня в день оцепенение разрасталось по всему телу. Всё то, о чем я раньше мог думать, теряло смысл, и поэтому сама мысль об этом исчезала. Я забывал имена предметов, поскольку переставал наполнять их определенностью, от этого мне становилось страшно. Отчаяние усиливалось и, в конце концов, парализовало меня настолько, что второй вещью после взгляда, оставшейся в моем распоряжении, была мысль о любви.

Я лежал неподвижно на протяжении нескольких месяцев, но однажды кто-то постучал в мою дверь. Это был человек, но он отличался от нас, от земных людей. Он был прекрасен. Одним своим присутствием он напомнил мне обо всем божественном, которое только существовало в мире, и о котором я забыл. Он начал беседовать со мной, беседа эта продолжалась всего около пятнадцати минут и, вспоминая о ней сейчас, я даже не могу сказать точно, о чем она была, но я могу припомнить каждый его жест.

Он присел возле моей кровати и сложил руки, одна поверх другой. В этот момент я как будто ощутил то же самое на себе. Одна рука медленно гладила другую руку, перебирала каждый пальчик. Они соприкасались сначала ладонями, затем обвивали запястья. Я впервые почувствовал руки, соединенные между собой и внемлющие друг другу. Держа за руку многих людей в своей жизни, я, тем не менее, их не чувствовал. Теперь же, взяв за руку самого себя, я будто возвратился к себе, к самому основанию моего существа. Тоже самое я почувствовал и после того, как он коснулся своей шеи. Мне вдруг стало тепло, и шея и всё мое тело перестали проваливаться куда-то вниз, расширяться и распадаться.

Когда этот прекрасный человек ушёл, мне показалось, что я могу встать и попробовать идти. Я с трудом передвигал ноги, которые казались мне в высшей степени определенными и наполненными, чем когда-либо, я видел в них смысл, смысл, который открывал мне любовь.

Это больше не была та болезненная любовь, которую человек способен испытывать лишь к телесному, низменному, которая обволакивает его и заставляет находиться в зависимости от предмета любви, это была высшая, нечеловеческая, чистая любовь, которая началась тогда, когда ко мне пришло истинное осмысление, тогда, когда смысл перестал быть смыслом в обыденном понимании, но стал чем-то таким, что можно лишь почувствовать.

Некогда прежде я искал среди людей того, кому могу отдать свою любовь и получить взамен другую. Я влюблялся в первого же человека, который заинтересовывал меня и желал воссоединиться с ним, быть с ним, существовать лишь вместе. Я становился злым,  когда не получал ничего взамен, зависимым, когда кто-то другой становился для него чем-то большим. Я понял, что новые люди всегда будут приходить на замену предыдущим, и я когда-нибудь буду становиться новым, а затем уходить в прошлое.

Я избавился от этого, я полюбил мир. Теперь я ищу новых людей, чтобы узнать их и не имею цели сделать их своими. Когда какой-либо человек кажется мне прекрасным, я не влюбляюсь в него болезненной любовью, которая должна овладеть мной после нескольких встреч, я уже люблю его высшей любовью.