Вагончик тронется

 Директор школы подмахнула заявление на отпуск и спросила:

      - Ольга Львовна, вы с театром этим летом куда-либо едете? 

      - Нет, - ответила хрупкая, похожая на выцветшую фарфоровую куклу учительница литературы. И, как бы извиняясь, добавила. - Собственно, ехать-то и некуда. Смотр в Костроме отменили из-за недостаточного финансирования, и в Вологде...

      - Вот и к лучшему! - перебила её начальница. - А что?! Отдохнёте от школьной жизни.

Директриса встала, давая понять, что разговор окончен. 

      Оля кивнула, а сама подумала: «А если другой жизни нет?!»

     

      Очередную железнодорожную станцию не разбудил даже гудок отправляющегося поезда. 

Оля оторвала голову от подушки и посмотрела в вагонное окно: кособокая избушка, высвеченная неярким фонарём, навсегда уплывала в прошлое.

      Ольга повернулась лицом к замызганной перегородке. 

«Всё пройдёт - всё пройдёт - всё пройдёт...» - выводили свою монотонную песню колёса.

     «Жизнь мимо», - прошептала Оля беззвучно, одними губами.

      Какое-то время она еще лежала с открытыми глазами, пытаясь увидеть в отсветах редких фонарей на фанерной перегородке что-то обнадёживающее, добрый знак. Одна жёлтая клякса сменяла другую. В какой-то момент ей даже причудился на стене силуэт мужчины с кудрявым мальчишкой на плечах. Оля торопливо приподнялась на локтях, чтобы рассмотреть картинку... но вагон качнулся, и силуэт, потянувшись к проходу, жёлтым пятном уплыл в прошлое. 

«Жизнь мимо», - повторила Оля и уткнулась в подушку.

Подружки повыскакивали замуж и растили малышей. Оля поздравляла их с годовщинами свадеб, именинами, но ходить в гости перестала - смотреть на чужое счастье становилось всё тяжелее.

      Поезд набирал ход. Оля ехала туда, где была когда-то счастлива - в детство и юность.

      «Зря поехала. Всё пустое», - поняла она вдруг отчётливо. 

От неожиданного прозрения Оля даже села на жесткой вагонной полке.

«Зачем себя обманываю?! Ни родных, ни друзей. Старый дом, давно забывший лица и голоса обитателей. Даже встречать некому».

      Оле нестерпимо захотелось, чтобы поезд повернул обратно.

      «Раннее отчество и страх, что тебя никто никогда не назовёт Оленькой... Хочется сойти с ума, чтобы не думать больше об этом».

      Близкий рассвет, который нельзя рассмотреть, но можно угадать, принёс облегчение. 

Душа, устав сопротивляться, поверила заклинанию колёс «всё-прой-дёт, всё-прой-дёт, всё-прой-дёт... » и успокоилась. 

      Ольга любила это время: уже не реальность и еще не сон - лазейка туда, где всё ясно и просто. То, что пряталось за дневной суетой в такие мгновения само приходило правильным решением - выходом из безвыходного.

      Вот и сейчас колокольчики с горшочка свинопаса под перестук колёс заиграли песенку «Ах, мой милый Августин, всё пройдёт, всё». Мир вокруг раскрасился в полутона, точно капли голубой, желтой и красной акварели упали на очень влажный лист и расплылись. Мир засветился, зазвучал по-иному и... 

      ... поезд ни с того ни с сего дёрнулся и стал тормозить.

      Оля вздрогнула. От сна не осталось и следа, лишь в памяти всё ещё звучал голос из акварельного времени подсказок: «Всё пройдет - что останется?! Пора».

     

      - Девушка, вы чего сидите-то?!! Ваш поезд только что ушёл! 

      Прибежавшая из деревянных вокзальных недр кассирша высунула «химическую» голову из единственного окошечка.

      - Я же предупреждала - в любой момент могут зелёный дать! - и она беззлобно ругнулась.

      Потом Оля долго стояла под дождём на пустом перроне. В детстве ей хотелось жить на большой станции, чтобы мимо проносились длинные поезда. Она представляла, как она - повзрослевшая и красивая - машет платком пролетающим окнам вагонов, а оттуда ей отвечают чьи-то руки. Кроме рук в окнах-мечтах ничего не было видно.

      Дождь не утихал. Оля замёрзла и вернулась в здание.

      В ветках акации, за грязным окном пропахшего сыростью вокзальчика, возились воробьи. Лохматый пёс приоткрыл мордой дверь в зал ожидания, но войти не решился и дверь со скрипом закрылась.

«Может, собаку завести?» - подумала Оля. 

      Уже пришла уборщица в старых калошах. Они были надеты на мохнатые шерстяные носки - точно такие вязала Олина бабушка, сидя зимой у печки-столбянки. «Бабулечка, миленькая, я всё помню», - Оле стало жалко и себя, и бабушку, не дождавшуюся правнуков, и пустой запущенный дом. Вспомнились карты, разложенные веерами на цветастой скатерти.

 «Бабулечка, а короли в твоей колоде оказались ненастоящие. И обещанное счастье где-то заблудилось». 

      Старуха-уборщица принялась возить шваброй. 

      - Чего расселась? Погляди - грязи с тебя натекло! 

      Оля не проявляла к происходящему ни малейшего интереса. «Всё пройдет - что останется?» - вопрос, который не давал ей покоя, был почти материальным. Можно было протянуть руку и потрогать острые концы ножек-стеблей у букв ч, т, н. Можно было...

      - Девушка, здесь находиться нельзя.

      Оля вздрогнула и увидела, что рядом с ее дорожной сумкой и уборщицей стоят кассирша и молодой милиционер - курносый и потому какой-то ненастоящий.

      - Девушка, я вам говорю! 

      Строгие и деланно равнодушные интонации никак не вязалось с его мальчишеской физиономией.

      - Я не девушка. Я Ольга Львовна, - вспомнила Оля о своем небогатом наследстве - отчестве.

      - Да мне хоть тигровна, - съязвил парень и улыбнулся, довольный своей шуткой.- Документики.

      «Смешной, - подумала Оля. - Хорошо, что его «тигровну» мой пятый «А» не слышал. Они бы порезвились от души!»

      Пока Оля доставала паспорт, кассирша успела рассказать недлинную историю её появления на вокзале:

      - Главное, я предупреждала - перегон откроют в любой момент, и поезд ту-ту! А она молчит. На улице под дождем стояла - пошто, спрашивается? Сумку здесь кинула! А ну, кто возьмёт? Лёнька, скажи, я что, должна еще и за сумкой смотреть?

      - Тёть Нин, помолчи. И на работе я тебе не Лёнька, а младший лейтенант Клочков.

      - Слушай, Клочков, - вмешалась в разговор старуха-уборщица. - Ты бы ейну сумку проверил - а что, как бомба?!

      Оле хотелось, чтобы всё быстрее закончилось, и она смогла дальше искать ответ на вопрос «Всё пройдёт - что останется?».

      - Ольга Львовна, вы зачем с поезда сошли? - в голосе лейтенанта прозвучали несвойственные казённому человеку нотки, и Оля невольно прислушалась. Он её жалеет? Что-то явно не милицейское померещилось в его вопросе.

      - Сумку с собой взяли - значит, дальше ехать не собирались? - Клочков посмотрел на Олю.

      «Странно посмотрел, - подумала она. - А он не сердится. Пытается казаться сердитым, но не сердится».

      От мелькнувшей мысли, что она ему нравится, Оля отмахнулась, как от назойливой мухи. Стоявшая рядом старуха-уборщица тоже махнула рукой, хотя никаких мух и в помине не было.

      Оля приготовилась объяснять участливому Клочкову, зачем вышла, но... вдруг поняла, что не знает ответа на его вопрос.

     Лёнька не унимался:

      - Ольга Львовна, вы же куда-то ехали?! А чего не доехали?

      - Меня там никто не ждёт, - сказала Оля и удивилась, что всё так просто.

      Старуха-уборщица захохотала громко и задиристо:

      - А тута тебя ждут! Я с тряпкой жду - грязь за тобой подтереть. И Нинка ждёт - сумку твою посторожить!

      - Баба Дуся, не мешай! - Клочков застыдился словоохотливой помощницы. - Вы, Ольга Львовна, зря с поезда-то сошли. На нашем полустанке он раз в двое суток останавливается - по чётным числам.

      - Ничего, - ответила Оля. - Я подожду. 

      - Совсем непутёвая! - всплеснула руками кассирша. - Ленька, ну?! Что я говорила?

      Оля начала просыпаться от своих мыслей, и, странное дело - ей не было ни страшно, ни грустно:

      - У вас воробьи тут такие драчливые, - сказала Оля. - Место на ветке никак не поделят, - она посмотрела на Лёньку и улыбнулась. - А еще собака интересная заглядывала. С мохнатой мордой.

      - Так это Полкан! - Лёнька засмеялся. - Меня искал - с вечера еще увязался, паразит. 

      Полкан словно услышал, что речь зашла о нём, и опять приоткрыл мордой дверь в зал ожидания.

      - Подслушивал?! - прикрикнул Лёнька. - Я вот тебе!

      Дверь скрипнула и закрылась.

      Оля вдруг поняла, что ей нравятся эти люди. Нравится, как они разговаривают. И носки бабушки-уборщицы нравятся, и желтые, прозрачные от бесконечных завивок кудряшки кассирши, и Ленькины светлые вихры, вылезшие из-под фуражки.

      «Хорошо, что я вышла. Хотела туда, где всё, как в детстве - вот и дали. Вернусь - буду вспоминать. А в пустой дом не поеду».

      Старуха-уборщица села рядом и заглянула Оле в лицо:

      - Улыбается! - удивилась старуха. - От поезда отстала - и улыбается! Моя внучка такая же дура. Только помоложе, да покрасивши. А мозгов столько же. Укатила в город - ни денег, ни адресочка, куда можно приткнуться, - и старуха громко шмыгнула носом, собираясь заплакать.

      - Баба Дуся, не начинай! - взмолился Клочков. - И никакая она не дура! А чего ей тут-то ловить? Я вот не по кой фиг остался. Чего я тут делаю?! 

      - Мои документы проверяете, - ответила Оля и захихикала.

      Клочков удивлённо глянул... но промолчал. Оле показалось, что он покраснел.

      - Да вы не смущайтесь, - сказала Оля и раскатисто рассмеялась.

      - Пройдемте! - чересчур громко и официально скомандовал Клочков.

      - Э-э! Лёнька! - схватила лейтенантика за рукав кассирша. - Ты тут не очень-то командуй! Чего она такого натворила, что ты ее «пройдёмте»?! Ну, вышла случайно раньше своей станции. Ну, посидела на креслах.

      - Напачкала, - вставила старуха. 

      Кассирша цыкнула:

      - Да помолчи ты! Лёнь, ты это... не надо её никуда. Я сейчас сменюсь и домой её заберу. А послезавтра отправлю в лучшем виде.

      Кассирша потянула Олю за рукав легкого плащика, но Лёнька второй рукав и не думал отпускать:

      - Тёть Нин, не лезь, а?! Сам разберусь. Мне еще протокол составлять. Да и пристроить Ольгу Львовну надо, - и он повёл Олю к выходу. 

      - Я те щас покажу, не лезь! Покажу, пристроить! - кассирша поджала губы. - Я сейчас мамке-то твоей позвоню, да расскажу, как ты службу-то несёшь! Недаром сеструха просила присмотреть! Эвон! Видали, что власть-то с людьми делает?!

      Кассирша потянула Олю за рукав. Раздался треск рвущихся ниток.

      - Ой... - вскрикнула старуха-уборщица. - Да ты ж, Нинка, порвала такой красивый плащ! Глянь - шов на плече разъехался.

      Ольга посмотрела на оборку зелёной блузки, выглянувшую через дырку в плаще, и подумала, что зря надела зеленую - в розовой она выглядит моложе.

      «Боже, о чём я думаю?!» - удивилась Оля. «И для кого я хочу выглядеть моложе?»

      - Леонид, а вам сколько лет?

      Все одновременно замолчали.

      Оля повертела головой и поняла - кроме нее всем известно, сколько лет Лёне. Значит, спросила она.

      - Тридцать, - помедлив, ответил Клочков.

      - Врёт! - сказал кассирша. - Тридцать только зимой будет.

      Она стояла у дверей, сложив руки на груди, и была явно обижена.

      - А моему Кольке уже тридцать один. И нос у него не как у этого... - она мотнула головой в сторону племянника. - И волосы чернявые. И тоже не пьёт.

      Лёнька засмущался и, не найдя, что сказать, уткнулся в паспорт, который выучил наизусть.

      До Оли начало доходить, что вокруг её никчёмной по городским меркам персоны начинают закипать нешуточные страсти.

      Ей стало смешно. Надоевший за утро вопрос «Всё пройдёт - что останется?» уменьшился в размерах и стал совсем бледным, словно написан был простым карандашом с маркировкой Т2.

      «У меня настоящее приключение!» - подумала Оля и хихикнула.

      Ленька, поднявший глаза от чистой странички «семейное положение», справился с волнением:

      - А вам идет смеяться, - сказал он как-то по-детски. - Оля, пойдемте к нам. Вы, наверное, проголодались, а мама пироги вчера напекла. 

      За спиной гулко захлопнулась дверь в кассу.

      Оля, прислушиваясь к своим новым ощущениям, смиренно шагнула за Лёнькой, который направился к двери.

      - Куда?! - старуха-уборщица схватила Ольгу за пострадавший рукав, и тот оторвался окончательно.

      Не обращая внимания на попытки Оли пристроить рукав на место, старуха накинулась на Лёньку чуть не с кулаками:

      - Ах ты, пострел! Мало мой Алёха тебя - шмакодявку - лупил! Подрасти еще сначала, городских заезжих девок-то кадрить!

      И старуха, оттеснив Клочкова, принялась подталкивать Олю к двери:

      - Девонька, чего скажу тебе! Мой внучок не чета этим голодранцам! Алёха на ногах-то крепко стоит! Сорок лет парню! Дом свой! Трактор свой! Лесопилку со товарищем держат! Делянку в леспромхозе выкупил - не обойти!

      - Стоять! - заорал Лёнька и закрыл широкой спиной выход из зала. - Ты, баба Дуся, совсем ополоумела! У твоего Лехи Танька Африканова из нового дому не вылезает, а ты раскудахталась!

      - А нам такого добра не нать! Хошь - сам и бери Таньку Африканову! По третьему-то разу в замуж ходить - небось, еще смекалистей да опытней стала.

      Бабка рухнула на деревянное кресло передохнуть. Недобро зыркнув на Лёньку, она дернула Олю за руку, и та плюхнулась рядом.

      - Ты, окаяныш, за моёй внучкой бегал? Бегал. В город за ней ехать собирался? Собирался! Так езжай! Я с тобой еще и гостинец передам. А мне Алёхину судьбу ладить не мешай.

      Оле стало так смешно, что она не сдержалась и прыснула от души.

      Ленька, заразившийся её весельем, хохотал так, что фуражка съехала набекрень, а потом и вовсе свалилась на пол.

      Со швабры, прислонённой к стене, натекла грязная лужа. Бабка Дуся не замечала её - она бормотала что-то про треллёвочник, который вот-вот купит внук, и новый забор из штакетника.

      Когда Оля и Лёнька, проболтавшие, как старинные знакомые, не меньше часа, вышли из зала ожидания - мир был залит жёлтой акварелью. Даже во сне Оля никогда не видела такого яркого цвета. 

      «Так бывает?! - мысленно спрашивала себя Оля. - А я ведь чуть главное слово не прослушала - «пора». Глупый вопрос «что останется?» Жизнь останется - та, в которой будет любовь, семья. Бабушкины карты не соврали. И голос - тот, что сказал «пора» - не обманул. И... Силуэт! Силуэт на вагонной перегородке! Это же его - Лёни! А на плечах? Сын? Мой?»

  Утро продолжало раскрашивать мир в яркие тона, и путейские рабочие, попавшиеся навстречу, жилетами и касками добавили в весёлую палитру утра ярко-оранжевого цвета.

Путейцы беззлобно перепирались и подтрунивали над молодым чумазым пареньком. 

- Привет, молодёжь! - поздоровался самый взрослый мужчина и, пожав Лёне руку, спросил. - Твоя?

Лёнька смутился, но буркнул не без гордости:

- А чья же?!

Оля почему-то не обиделась. Вместо этого она по-хулигански отчеканила:

- Здравствуйте, рабочие! 

И все засмеялась. 

     Когда Оля и Лёнька уже перешли железнодорожные пути, из вокзальных дверей выбежала тетка Нина.

      - Иди-иди! - закричала она вслед племяннику, что было сил. - Я уже мамке-то назвонила! То-то она тебе покажет и пироги, и невесту городскую и еще много чего!

      Оля с Лёнькой переглянулись и, заливаясь смехом, припустили с насыпи. 

      - А я пироги очень люблю, - на секунду замешкалась Оля. - Только печь не умею.

      - Мама научит. Она у меня хорошая.