Последний компот.

Немолодая почтальонша Анна Захаровна постучала в дверь дома.
Тихо.
Постучала посильнее, погромче.
Зашла в палисадник, постучала в окно.
Тихо.
Вышла из палисадника, взошла на крыльцо, толкнула дверь, та оказалась незапертой, распахнулась. Вошла в сени, постучала в дверь ведущую в дом.
Тихо.
Открыла и эту дверь.
– Егор Тимофеевич! Его Тимофеевич!
Тихо.
– Егор Тимофеевич, твою же мать!
–Ты чего шлындаешь здесь без спроса? – раздалось сзади.
Почтальонша с испуга охнула, и присела.
–Ты чего делаешь, старый дурак! Сам-то на пенсии. А я, еще раз так напугаешь, до своей пенсии не доживу. Я стучалась и звала тебя. Да только не отвечал ты.
Дедок, шаркая галошами на босу ногу обошел почтальоншу, распахнул дверь пошире, зашел сам, кивнул женщине. Заходи, мол. Та прошла следом за дедом.
– Старый я, глухой, не слышал. На чердак лазал, за сушенными яблоками.
Старик в руке держал наволочку, от которой шел пряный аромат яблок.
– На хрена тебе сушенные? Свежие в это лето не знаешь куда девать. Весь сад засыпали. Давно такого урожая не было. Выкинь! Да компота из свежих яблок свари.
Дед покачал головой
– Нельзя! Да, в этом году и правда много яблок. Только эти нельзя выкинуть. Бабка моя их еще сама сушила. А в ее руках все так вкусно получалось. Не, нельзя. Из этих сварю. Снилась она мне сегодня. Чего, говорит, яблоки-то не ешь? Помрешь! Мыши погрызут. А я для тебя сушила.
Старик вздохнул.
– Из этих компота сварю, бабку помяну. А ты чего пришла-то?
Анна Захаровна засмеялась.
–Ты чего-то и правда в последнее время стареть на глазах начал. Вон. Склероз уже. Какое число-то сегодня? Пенсию тебе принесла! Иль не нужна?
Дед кивнул.
– Как не нужна? Пригодится. Давай сюда!
Анна Захаровна вытащила из сумки завернутые в бумагу деньги, положила на стол, рядом положила бумагу и шариковую ручку. Дед расписался, где положено, деньги, не считая, смахнул в открытый ящик стола. Оставил на столе несколько металлических монет. Эти он оставлял почтальонше.
– А это сегодня-то надо? Или компотом обойдешься?
Анна Захаровна достала из сумки и поставила на стол чекушку водки.
Рядом с домом Егора Тимофеевича был небольшой магазинчик. Там можно было купить все из товаров первой необходимости. А вот водку там не продавали. За ней деду, если захочет, нужно было идти километра два. И был у него уговор с почтальоншей, что та, получив пенсию деда, по дороге к нему, купит для старика маленькую, пенсию обмыть. Что она сегодня сделала.
– Не, нормально! Бабку и компотом, и по-человечески помяну. Она не обидится. Можа рада наоборот будет. Ты это, бери мелочь-то! И спасибо тебе! Пойду воду поставлю, для компота.
Почтальонша знала, сколько получает дед пенсии, и ей стыдно было брать у него пару десятков рублей. Но дед такие скандалы закатывал, что легче было вычесть эти деньги из полной стоимости чекушки. Чека из магазина старик не спрашивал.
Анна Захаровна простилась и ушла.
Закипела в кастрюльке вода. Дед промыл в дуршлаге сушеные яблоки, засыпал в кастрюлю. Добавил сахарного песка. Помешал. Попробовал. Еще подсыпал сахара. Прошел в комнату, из буфета вынул большую чашку и две стопки. Вернулся на кухню. Поставил все на стол. Достал из большой кастрюли начатую буханку черного хлеба. Отрезал ломоть. Разрезал его на два ломтика. Убрал хлеб, попробовал снова компот. Сел за стол. Закрыл глаза.
Скрипнула половица. Старик обернулся. В дверях стояла Клава, его Клава, его жена, которую он схоронил два года назад.
– Клава?
– Я. А ты кого ждал? Соседку Глашку что ли? Негодник!
Клава засмеялась.
– Ты это, не спи давай! Компот кипит, зальет газ, задохнешься! Рано тебе ко мне, не спеши!
– Соскучился я!
– А чего по нам скучать? По живым скучать нужно. А нас просто помнить надо. Оттого нам и радостно здесь.
Клава подошла ближе, протянула руку, словно по голове хотела мужа погладить, но зашипела, словно злая кошка, и пропала.
Дед открыл глаза. Шипел компот. Он кипел, из-под крышки стекал на раскаленную решетку газовой плиты и шипел. Дед встал, выключил газ. Достал половник. Настояться бы ему надо, компоту. Да ладно. Вон его сколько, в кастрюле, настоится, а этот так выпьет. Налил половником полную чашку. Сел. Взгляд его упал на чекушку с водкой. Он вздохнул, взял ее, открутил пробку, наполнил одну стопку, накрыл ее ломтиком черного хлеба. Наполнил вторую стопку. Взял ее в руку. Снова вздохнул, поднес стопку к губам. Подержал ее так несколько секунд, еще раз вздохнул, поставил ее на стол, зачем-то накрыл и ее вторым ломтиком хлеба. Кольнуло в сердце. Не первый раз колет. Свыкся уже. Не страшно. Взял чашку с компотом. Обжигаясь, выпил всю жидкость.
– Ну вот, Клава, испил я компота твоего. Вкусный получился
Дед поднялся, пошел в комнату, к дивану, по пути остановился, снова кольнуло в сердце. Отпустило. Старик лег на диван, прикрыл глаза.
Стрижи и ласточки высоко летают. Значит дождя не будет. А зачем он нужен? Егорка и Клавушка лежат на лугу в траве и целуются. А чего им не целоваться. Молоды, сильны, хороши собой. Вон она Клавка-то какая, спелая, сочная, ароматная! Егорка тянется к ней, но та вдруг отстраняется, поднимается на ноги.
–Ты это, дед! Когда помру я, можешь тут поозорничать без меня. Даже с Глашкой можешь. Я не в обиде буду.
– Да кому я старик нужен-то?
– Да какой же ты старик! Эвон какой молодей, да шустрый, не отвертишься, не отобьешься. Ну ладно, пойду я, пора мне. Ты не ходи за мной, не надо. Рано тебе еще.
Клава улыбнулась белозубой улыбкой Егорке повернулась и пошла прочь от него, приминая легкими босыми ступнями белоголовые ромашки.
– Ага! Так я тебя и отпустил! Ща, мигом догоню!
Старик хотел подняться с дивана, но в сердце снова кольнуло, от испуга сжалось, скокошилось, затрепетало и остановилось.