Фал.

Машина привезла нас в чистое поле. Если, конечно, не считать небольшой толпы в центре этого поля, то оно было чистым. Среди праздных зевак я приметил и несколько репортеров с фотокамерами, и даже телекамерами.

Наш автомобиль подъехал к толпе и заглох. Первым вышел из машины руководитель проекта Штука, вторым главный инженер Кибальчишин. Последним вылез я.
Автомобиль, на которым мы приехали, долго не хотел заводиться, но завелся. Потом еще два раза глох, при попытки тронуться с места. Затем газанув, выбросив клуб дыма, он рванул в сторону от нас. Мне и в начале нашей поездки не понравилось, что люди, планирующие этот шикарный эксперимент, ездят на такой убогой машине, с таким неопытным водителем. Но что делать? Уже дан обратный отсчет.
Толпа перед нами расступилась, и я впал в отчаяние. Что это? Розыгрыш? Очень злая и нехорошая шутка? Я потратил на тренировки почти месяц своего личного времени. А тут подколка?! Мне захотелось залепить по жирной роже Штуке, и разбить большой, мясистый нос Кибальчишину. Снизу, сначала к сердцу, а потом и к мозгам поднималась ярость. Жаль не заметил, где она зародилась.
— Спокойно, дружок, спокойно! Так все и должно быть. Такого в мире еще нет.
Штука меня не успокоил, он только остановил мою ярость где-то сантиметрах двух от моей макушки. Но его лицо осталось целым. Так же, как и нос главного инженера.
Слева и справа ко мне потянулись микрофоны. Сверкнули фотовспышки.
— Потом, друзья! Не сейчас! После! Не сглазьте!

Я вошел в центр толпы. Передо мною стояла корзина, примерно полметра на полметра по периметру и чуть больше в глубину. Рядом с ней, на земле лежали три сдутых шара, размером чуть больше детских воздушных шариков. А фалы! Фалы были толщиной с портняцкую нить!
Я оглянулся, Штука на этот раз успокоил меня легким кивком головы. Я влез в корзину.
— Давай, как учили! Бери в руки пульт.
Я взял маленькую коробочку с несколькими тумблерами и циферблатом на ней.
— Помнишь все?
А то!
Я нажал крайний тумблер. Я желал слышать шипение, или гудение, но слышал лишь шелест голосов толпы. Однако крайний, желтый шар приподнялся с земли, и потащил за собою верх оставшиеся два шара. Довожу его наполненность до семидесяти пяти процентов, о чем мне подсказывает подслеповатый циферблат.

Три шара уже над моей головой. Два паразитируют, их держит желтый. Хорошо. Теперь трогаю второй тумблер. Проснулся голубой шар, и вдвоем они, натянув фалы, зашевелили корзину. Пора и красному вступать в дело. Не успел я на красном набрать и тридцати процентов, корзина оторвалась от земли, и медленно потащила меня в небо. Чудо, но натянутые до звона тонкие фалы держали и меня, и корзину. Я, играя тумблером, потащил себя вверх.
— Не больше сорока на последнем. Пока этого достаточно. Не больше сорока. Для испытаний хватит.
Да, конечно, проконтролируешь ты меня! Циферблата с земли не увидишь. Я смело тащу тумблер вверх.

Сорок. Сорок пять. Пятьдесят. Что-то там кричат в наушники. Я резко сбрасываю их со своей головы.

Господи, как это прекрасно! Как это восхитительно! Боковой ветер тянет мой аппарат в сторону. Внизу беснуются не люди, муравьи. Разрешение получено лишь для полета над полем, а я, еще немного, и пересеку его границы.
Большая птица, из соколиных, или ястребиных удивленно взирая на меня, делает облет за облетом моей корзины.

Я пытаюсь в последнем шару увеличить наполненность до шестидесяти. Удается. Шар взмывает еще выше. Я ору, и сам упиваюсь своим восторженным криком.
Что такое?
Шар встал!
И начал медленно сдавать назад. Я заметался по корзине.
Фал!
Еще один фал держал мою корзину. И он тянул неведомой силой меня вниз.

Сколько раз в жизни, напрягая душу, разум, сердце, силы, стараешься вырваться из той ямы, в которой сидишь. Но обязательно найдется тот, кто не захочет твоего подъема, и потянет тебя вниз. Хорошо еще, коли не стукнет сверху колотушкой по темечку в финале.