Осень заканчивается весной (21)

*** 

А в понедельник в кабинет зашла Марина. 

— Здравствуйте, Марина Сергеевна! Что-то случилось? 

Она опустила глаза. 

— Ничего. Я не справляюсь. Назначайте другого. А меня на свое прежнее место. Если можно. 

— Вы нормально справляетесь. Может что-то другое Вам мешает занимать эту должность? Вы скажите, я постараюсь помочь. 

— Нет, мне ничего не мешает. Все хорошо. Мне просто тяжело. 

— Вы внимательно финансовую деятельность завода за прошлый год проанализировали? Может там, что Вас смущает? 

— Нет. И там все нормально. 

Буянову захотелось завыть. Или заорать на Шустову, может даже матом. Он сдержался. Он просто сказал: 

— Эх, Марина, Марина! 

Набрал телефонный номер Адиманяна, тот долго не отвечал. Позвонил повторно. Марина жала, стояла у дверей, не поднимая глаз. 

— Ну чего тебе? — без приветствия отозвался наконец Адиманян. 

— Значит так Саркис, мое заявление об уходе у секретаря, не подпишете — с сегодняшнего числа, я на больничном. Все, прощай, Саркис! 

— Ты чего, пьяный что ли с утра? Да я... 

Буянов положил трубку. Марина смотрела на него, широко открыв глаза. 

— Все, Марина Сергеевна! Я больше не директор. Ждите назначение нового, с ним решайте все кадровые вопросы. Всех Вам благ! И несмотря ни на что, я никогда Марина, тебя не забуду. Как жаль, что все так получается. 

Он наклонился над столом, написал нужное заявление, прошел мимо впавшей в оцепенение Марины в приемную, положил бумагу на стол секретарю, снял с вешалки пальто и шапку и, на ходу надевая все это на себя, пошел к выходу. 

В кабинет вбежала секретарь. 

— Что случилось, Марина? Марина Сергеевна! 

— Не знаю. С начальством видно поругался. 

— А что мне с этим делать? 

Секретарь потрясла заявлением на увольнение директора. 

— Откуда я знаю? Позвоните Адиманяну, он с ним перед этим разговаривал. 

Секретарь вздохнула. 

— Да, жалко мужика. Недолго проработал. Но видно по всему, настоящий мужик. Хоть и не в себе? А ты дура, Маринка! Как будто не видишь ничего. 

— А что я видеть должна? Ты о чем вообще говоришь-то? 

— О тебе, Марина, о Вас, Марина Сергеевна, о Вашей семье, и о Вашей слепоте. 

Секретарь вышла. А Марина присела на ближайший стул и заплакала. Практически зарыдала.

*** 

Он не вставал с кровати три дня. Почти не поднимался. Не хотелось ни есть, ни пить. Голова то раздувалась от броуновского движения в ней мыслей, от их давления на черепную коробку, то съеживалась, от полного их отсутствия. Сколько всего было передумано, сколько всего было в уме пережито! 

Ну почему так? Ну неужели все, чем он хотел жить, мучительно хотел жить в последнее время, всего лишь чей-то гадкий, грязный план. Как так может быть, что женщины, одну из которых он долгое время обожал, а другую искренне и чисто полюбил, принадлежали одному и тому же мужчине. Одна была его любовницей, вторая была ему женой. И не какому-то там субъекту, почти иллюзорному, где-то там, живущему в другом мире, своей жизнью, а его заместителю, Александру Шустову, который... 

Марина! Но не верилось ему, что и эта замечательная девушка, женщина — участница всех не очень хороших дел, которые происходили и происходят вокруг него. А если не участница, не верил он, то она со своей светлой головой не смогла понять всего, чего ей следовало бы понять? Наверняка поняла. Но промолчала. Или знала, потому промолчала. Что из этого хуже? 

Подал голос домофон. Евгений перевернулся со спины на бок. Домофон не умолкал. Зазвонил телефон. Номер незнакомый. Евгений сел, взял трубку, он не умолкал, Буянов ответил. 

— Да! 

— Евгений Иванович, открывайте дверь, я знаю, что Вы дома. Нужно поговорить. Этот разговор больше Вам нужен, чем мне. 

— Семенов? 

— Какой еще Семенов? Назаров. 

Буянов невесело усмехнулся, поднялся, прошел в прихожую. На поданый голос домофона, нажал нужную кнопку, открывая калитку. Вышел на террасу, открыл входную дверь. Вернулся, прошел на кухню. Сел. Назаров не заставил себя долго ждать. Сел напротив, вопросительно посмотрел на хозяина дома. 

— Чаю нет, водки тем более. 

— Переживу. 

— Ну так от Семенова? 

— А, ты вот о чем! 

Переход на ты был вроде как естественен для гостя. 

— Ну давай так. От Семенова. Есть две новости. Хорошего в обоих мало. Но при определенном раскладе, одна из них может быть для тебя со знаком плюс. 

— И? 

Полицейский с минуту помолчал. 

— Губастый от передоза умер. 

Буянов поднял глаза на капитана. 

— Кто это? Я его не знаю. При чем здесь я? 

— Губастый один из местных крутолобых. Правда в последнее время вес свой в определенном обществе серьезно уменьшил. 

— Я слушаю, слушаю! Может моя осведомленность когда-нибудь где-нибудь мне и пойдет на пользу. 

Капитан улыбнулся. Поднял вверх большой палец, 

— Молодец! Шутишь! Не теряешь чувство юмора. Ну что же, не буду интриговать. Есть показания Губастого. В тот день и в то время он проезжал мимо этого дома на машине. Видел две вспышки, слышал два выстрела из ружья. Он остановился. Вышел из машины. Подкрался к углу твоего забора и подглядывал оттуда. Потом из калитки этого дома вышел мужчина, по его описанию, похожий на тебя, с тяжелой ношей на плечах. И пошел туда, где потом был найден труп. 

— Маразм! 

— Что? Да как хочешь называй. Однако показания под протокол есть. Но есть во всей этой дряни небольшой лучик. 

— Света в темном царстве? 

— Что? Кончай балагурить. Тебе о собственной судьбе думать надо. А ты тут шутить себе позволяешь. Губастый любопытный. После тебя на то место сходил. Там и наследил. А после смерти его боты у него нашли дома. Его боты. 

— После меня, значит. Назаров, иди отсюда на... На работу. Надоел! Лепишь тут губастого, или как там у вас, горбатого. 

Участковый покраснел. Встал. Двинулся к двери. Остановился. Обернулся. 

— Мне то что. Тебе было велено передать. Хочешь чтобы протокол Губастого исчез, а ботинки его наоборот в деле внимание к себе привлекли особо интересующиеся умы? Делай выводы. Ты думаешь, по-легкому все проскочит? Не тех кровей убиенный. Кого виновным признают на своей шкуре познает всю прелесть гнева властьимущих. Ты бы поменьше выеживался. А готовил бы хоромы свои к продаже. Якобы, к продаже. Ну вот вроде все. Что нужно было, все сказал. Ну давай, Буянов. Шути дальше, только ружье не продавай. 

— А вам значит домик мой захотелось? Хрен вам по всей роже! Жирный и вонючий! Понял? А палец-то свой залечил, Назаров? 

Шедший к выходу полицейский снова остановился, оглянулся. 

— Какой палец? 

— Ноготь на пальце, большом пальце правой руки. Черным он был у тебя, пришибленным. 

Капитан непроизвольно посмотрел на пальцы правой руки. 

— А причем здесь ноготь?