Бард
Алмазной пылью, грёзами туманов,
Когда утих уже молитв напев,
И обмер мир, а в ароматах пряных
Луна взошла, собою мир согрев,
Рассыпался под звёздами ночными
Звук крыльев, словно сотни птиц
Над сводами безвременной святыни
Метнулись от немых погостов ввысь.
В одно мгновение их шум утих во мраке,
Рассыпавшись как бисер по земле,
И усыпальницей, в туманно-звёздной ра̀ке,
Остался блёклым светом в тишине.
В тот час, когда не пышет жаром солнце,
Но лишь луна способна жечь в ночи,
Сквозь занавес туманов, как в колодцах,
Кипеть заставив среди трав ручьи.
Он алым саваном, укрыв оплот притихший
И мѝррой блеска звёзд благословив,
Над дурно-пьяными полянами как призрак
Слетел, туманы в ночь рекой разлив.
Седьмым покровом скрыл волшебный образ,
Шестым – тот мир, где благодать взросла;
Таит за пятым – едва слышный чудный голос,
А за четвёртым, еле слышно, дифирамб роса.
За третьим пологом сокрыта ночь туманом,
А за вторым – мир ангелов и грёз,
За первым – скрыты феи, эльфы, фавны,
Творцы поэзии и её вечных слёз.
А люди – чернь и благородной крови:
Жрецы и короли, без меры тма,
Спят вечным сном, не зная сей юдо̀ли,
Словно вкусивши горького вина.
Перед вуалью у чертогов бездны,
На дне безумства и тщеты мирской,
Им в своём мире холодно и тесно,
Но и не ведают они удел иной.
Победы, войны, доблесть и измены,
Рожденье царств и их паденье в прах, -
Не ведают, что тем благословенье,
Кто страсти превозмог, повергнув страх.
В тот миг, когда умолкнет дня разгулье,
И заповедною тропой бежит в туман
Река небесная от мрака к полнолунью,
Целебным светом замирая там.
Проснутся те, кто над озёрами в туманах,
Узрев вначале звёзды в небесах,
Себя познают и, скитаясь в травах,
Сиянием замрут в волшебных снах.
Вновь потекут хрустальные аккорды
В объятьях нежных сонного ручья,
Слезой пролившись, орошая своды
Храма поэм, от страсти трепеща.
И чародейка-лютня – слёз обитель -
Подхватит стройно рифму, и в ночи
Прольётся в мир извечный утешитель
Душ смертных, наводнив ключи.
Кто не был создан из огня и глины,
Кто пробудился среди гор и вод,
Балладу ту тропой лесною длинной
Своим дыханием по миру понесёт.
Родился он, строкой баллады этой,
А звёздный свет сотка̀л ему глаза,
Туман и ветер дали слух, и эхом
Луна его на тверди родила.
Возвы̀шен он, воспет строкой и рифмой,
Блуждая перебором между струн,
Нектаром сладкозвучия, что гимном
Стекает с уст, подобно росам, с лун.
Он первым бардом, что во тьме проведши,
Снискал поэзии божественный нектар,
Три долгих года после в мир вошедши,
Прослыл и людям передал свой дар.
С тех пор по миру, вроде бы и люди,
Но ходят те, кто рождены луной.
Им даровал Создатель право судий,
А жизнь управил хрупкой и простой.
Он поселил в их души тихий трепет,
Туман и шёпот на речном песке.
Поэмы их, как будто детский лепет –
Любовь, возросшая на боли и тоске.
Блудил и я, однажды потерявшись
Среди туманов и мерцанья звёзд,
И просыпался, с пустотой обнявшись,
И засыпал среди ручьёв и грёз.
Во тьме пещерной проводил столетья,
Как будто умирая среди снов,
Чтобы однажды, как ударом плети,
Низверг меня, свет солнца расколов.
Вонзился иглами, по телу растекаясь,
Пронзил мой дух, как кречета стрела,
И будто с жизнью вовсе расставаясь,
Я вдруг родился - жизнь превозмогла!
Растаял свет, глазам открылась тайна –
Свет звёзд над озером, и лунная тропа
Меня звала, и я взошёл печально
В балладу первую, что спела мне скопа.
Услышал, словно сотни птиц над миром
Захлопали крылами, в бель небес
Поднялся̀ я, как будто б вслед за ними,
Внизу оставив изумрудный лес.
Услышал фей, что воспевают нежность,
И фавнов страстных увидал в ночи,
Пел вместе с нимфами я над потоком древность,
И постигал безбрежности любви.
Врывался в грёзы буйною стихией,
Стелился паводком и в землю бил грозой,
Отбушевав висел во тьме стихирой,
На фреске хра̀мовой, словно слезой святой.
Монахам подпевал в их долгой службе,
Охотникам указывал следы,
Пил с Робином в корчме, с ним дружбой
Бахва̀лился и фавнов осреди.
Кто мне в указ? Я горд, я смел и волен,
Но в тот же миг смиренен, тих и строг;
Жесток в расправах я, но тут же благороден,
И, как монах, все страсти превозмог.
Метался ветром в образах, и в тайнах,
Что мир качают, точно колыбель,
Я упокоился, в чертог обетованный
Влетел фрегатом, тут же сев на мель.
Картина: Эдмунд Лейтон. The End of The Song (1902)
Когда утих уже молитв напев,
И обмер мир, а в ароматах пряных
Луна взошла, собою мир согрев,
Рассыпался под звёздами ночными
Звук крыльев, словно сотни птиц
Над сводами безвременной святыни
Метнулись от немых погостов ввысь.
В одно мгновение их шум утих во мраке,
Рассыпавшись как бисер по земле,
И усыпальницей, в туманно-звёздной ра̀ке,
Остался блёклым светом в тишине.
В тот час, когда не пышет жаром солнце,
Но лишь луна способна жечь в ночи,
Сквозь занавес туманов, как в колодцах,
Кипеть заставив среди трав ручьи.
Он алым саваном, укрыв оплот притихший
И мѝррой блеска звёзд благословив,
Над дурно-пьяными полянами как призрак
Слетел, туманы в ночь рекой разлив.
Седьмым покровом скрыл волшебный образ,
Шестым – тот мир, где благодать взросла;
Таит за пятым – едва слышный чудный голос,
А за четвёртым, еле слышно, дифирамб роса.
За третьим пологом сокрыта ночь туманом,
А за вторым – мир ангелов и грёз,
За первым – скрыты феи, эльфы, фавны,
Творцы поэзии и её вечных слёз.
А люди – чернь и благородной крови:
Жрецы и короли, без меры тма,
Спят вечным сном, не зная сей юдо̀ли,
Словно вкусивши горького вина.
Перед вуалью у чертогов бездны,
На дне безумства и тщеты мирской,
Им в своём мире холодно и тесно,
Но и не ведают они удел иной.
Победы, войны, доблесть и измены,
Рожденье царств и их паденье в прах, -
Не ведают, что тем благословенье,
Кто страсти превозмог, повергнув страх.
В тот миг, когда умолкнет дня разгулье,
И заповедною тропой бежит в туман
Река небесная от мрака к полнолунью,
Целебным светом замирая там.
Проснутся те, кто над озёрами в туманах,
Узрев вначале звёзды в небесах,
Себя познают и, скитаясь в травах,
Сиянием замрут в волшебных снах.
Вновь потекут хрустальные аккорды
В объятьях нежных сонного ручья,
Слезой пролившись, орошая своды
Храма поэм, от страсти трепеща.
И чародейка-лютня – слёз обитель -
Подхватит стройно рифму, и в ночи
Прольётся в мир извечный утешитель
Душ смертных, наводнив ключи.
Кто не был создан из огня и глины,
Кто пробудился среди гор и вод,
Балладу ту тропой лесною длинной
Своим дыханием по миру понесёт.
Родился он, строкой баллады этой,
А звёздный свет сотка̀л ему глаза,
Туман и ветер дали слух, и эхом
Луна его на тверди родила.
Возвы̀шен он, воспет строкой и рифмой,
Блуждая перебором между струн,
Нектаром сладкозвучия, что гимном
Стекает с уст, подобно росам, с лун.
Он первым бардом, что во тьме проведши,
Снискал поэзии божественный нектар,
Три долгих года после в мир вошедши,
Прослыл и людям передал свой дар.
С тех пор по миру, вроде бы и люди,
Но ходят те, кто рождены луной.
Им даровал Создатель право судий,
А жизнь управил хрупкой и простой.
Он поселил в их души тихий трепет,
Туман и шёпот на речном песке.
Поэмы их, как будто детский лепет –
Любовь, возросшая на боли и тоске.
Блудил и я, однажды потерявшись
Среди туманов и мерцанья звёзд,
И просыпался, с пустотой обнявшись,
И засыпал среди ручьёв и грёз.
Во тьме пещерной проводил столетья,
Как будто умирая среди снов,
Чтобы однажды, как ударом плети,
Низверг меня, свет солнца расколов.
Вонзился иглами, по телу растекаясь,
Пронзил мой дух, как кречета стрела,
И будто с жизнью вовсе расставаясь,
Я вдруг родился - жизнь превозмогла!
Растаял свет, глазам открылась тайна –
Свет звёзд над озером, и лунная тропа
Меня звала, и я взошёл печально
В балладу первую, что спела мне скопа.
Услышал, словно сотни птиц над миром
Захлопали крылами, в бель небес
Поднялся̀ я, как будто б вслед за ними,
Внизу оставив изумрудный лес.
Услышал фей, что воспевают нежность,
И фавнов страстных увидал в ночи,
Пел вместе с нимфами я над потоком древность,
И постигал безбрежности любви.
Врывался в грёзы буйною стихией,
Стелился паводком и в землю бил грозой,
Отбушевав висел во тьме стихирой,
На фреске хра̀мовой, словно слезой святой.
Монахам подпевал в их долгой службе,
Охотникам указывал следы,
Пил с Робином в корчме, с ним дружбой
Бахва̀лился и фавнов осреди.
Кто мне в указ? Я горд, я смел и волен,
Но в тот же миг смиренен, тих и строг;
Жесток в расправах я, но тут же благороден,
И, как монах, все страсти превозмог.
Метался ветром в образах, и в тайнах,
Что мир качают, точно колыбель,
Я упокоился, в чертог обетованный
Влетел фрегатом, тут же сев на мель.
Картина: Эдмунд Лейтон. The End of The Song (1902)