Не назову фамилии того,
кто на меня стучал в самой Лубянке.
Его уж нет, почил давным-давно
от алкоголя и запойной пьянки.

Советские поэты дорожат
доверием карательной основы.
Раз диссидент, то враг, совсем не брат
клянет генсека века золотого.

А если приглядеться, иудей,
ведь кто еще так рвётся за границу.
Все иудеи не родных кровей,
не трудно отличить такую птицу:
не пьянствует, как пьянствует русак,
по бабам ходит правда, но интимно.
В Союз писателей не принимать за так,
пускай стучит, как все, неутомимо.

Но я стучать на братьев не хотел,
а на подруг вообще стучать позорно.
Крещён в деревне был, над сиською сопел,
как жеребёнок, мать сосал проворно.

Лубянка порешила: посадить,
в стране Советов не нужны такие.
Пускай на зоне объяснят, как жить,
кум* лагеря и пацаны блатные.

Не долго чалился, каких-то года три.
Как говорят на зоне: - Зима-лето
и срок долой... -
Вокруг смотри,
в Москве буза, меняются портреты.

Уж успокоилась в земле их власть:
Андроповы, Бобковы и другие.
А мы живём, хоть бедно, всё же всласть,
читателям теперь почти родные.

* кум - начальник спецчасти, все стукачи
в лагерях отчитываются только ему.