Хорчел

Наши добрые качества

вредят нам в жизни больше,

чем дурные

Лев Толстой

Виктор Петрович к своим пятидесяти годам имел не только круглую жизненную дату, но еще и молодцеватый вид, резко выделявший его из среды ровесников, утративших таковой задолго до приближения к ним круглой даты. Надо сказать, что отношения внешнего вида Виктора Петровича с его возрастом на протяжении  прожитых лет носили  весьма своеобразный характер.  К своему тридцатилетию Виктор Петрович как–то скоропостижно округлился во многих частях своего тела, а в прическу его незваным гостем вторглась скромных размеров лысинка, словно кто–то  невидимый неосторожно лишил Виктора Петровича части его шевелюры, усиленно пытаясь вытащить за волосы его внешний вид на полку старшего поколения. В результате таких перемен его облик опередил возраст хозяина и окружающие, действительно, в своем отношении к нему повысили его возрастной статус, обращаясь к нему не как к  Витьку или ВиктОру, а как к Виктору Петровичу.

  Зато к пятидесяти годам произошел обратный катаклизм и внешний вид Виктора Петровича существенно отставал от его возраста, в результате чего никто не оценивал его внешний вид на пятьдесят лет, давая, в крайнем случае, лет сорок. Несмотря на это, с именем обратного хода уже не было, и он для всех оставался Виктором Петровичем. Вместе со страной он пережил к этому времени девяностые годы, ставшие ситом реальности, через которое просочилось в новую жизнь не то, что умело и любило работать, а то, что умело чужие деньги делать своими. Виктор Петрович прибился по жизни где–то сбоку от этого сита, да так и жил. Дети выросли и жили своими семьями, душа его затихла, сплющилась под окружающую жизнь, которую не интересовала ни его душа, ни души таких как он, одолевших барьер двадцать первого века.

  Надо же было случиться такой оказии, что нежданно–негаданно произошла эта встреча с Мишкой, с его  шабутным другом детских лет – таким  другом,  которого не выбирают, а которого дает сама жизнь. И встреча эта напоминала радующую глаз кружку пива -  покрытая шапкой пены радостных чувств и переживаний, наполненная удовольствием от общения,  как от содержимого кружки и оставившая осадок, осевший в душе, нерастворимый и бьющий в голову.

Они с Мишкой могли не видеться годами, хотя жили в одном городе, но крутились на разных жизненных орбитах и с разной скоростью. Мишка  с девяностых годов мечтал стать миллионером, из–за чего двадцать лет назад ушел с завода, который вдруг оказался ненужным как и сам Мишка с его должностью представителя заказчика, где он работал после института, и  где  он не столько вкалывал, сколько портил кровь тем, кто вкалывал. Он пошел в бизнесмены, всю свою энергию бросив в погоню за  миллионом.  С тех пор так и было: то ли он гонялся за мечтой, то ли она его преследовала – подгоняла, заставляя перепродавать – торговать всем от водки до цемента, но при этом он по–прежнему умудрялся оставаться  тем же шабутным  неугомонным Мишкой из детства.

 Он был на два года младше и в детстве всегда был на вторых и третьих ролях в их большом и шумном дворе, утирая сопливый нос и с открытым ртом во всем слушая Витьку, за которым всюду тянулся хвостиком. И  так прошло все неразлучное детство, после которого институтские годы и дальнейшая жизнь разлучили их. Когда впервые они встретились, лет пятнадцать назад,  Витька с удивлением замечал те перемены, что случились с  Мишкой. Эти перемены, словно шрамы, оставили на нем прожитые годы, но они удивительным образом не портили его и не мешали общению с ним, наверное, потому, что он не лез в уши со всем тем, что у него есть и со всем тем, что он набизнесменил. С ним оказалось легко и просто. Так и повелось с той первой встречи в их взрослой жизни. Виктор Петрович знал, что Мишка первым стал называть его ВиктОром, с ударением на второй слог и незаметно к этому привыкли и все окружающие, и сам ВиктОр.

 Смолоду ВиктОр терпеть не мог водку, но с Мишкой каждый раз он умудрялся так  набраться ее, что потом с неделю болел и радовался тому, что встречи эти бывают непредсказуемо редко. Он знал о пагубности последствий этих встреч для себя, но каждый раз повторялось одно и то же. Щенячий восторг от встречи заслонял и отвращение к водке, и  страх перед мыслью о завтрашнем самочувствии. Разница в возрасте была там, в далеком детстве, а здесь, за столом, Мишка непоправимо опережал его не по годам, а по количеству выпитого как в прошлом, так и по количеству выпитого в настоящем и будущем. Теперь, при их встречах, он верховодил за столом, молча считая себя на голову выше и по жизни. Но ВиктОру это было все равно и никак не задевало струну его души с названием самолюбие.

 В этот раз они встретились летним днем в супермаркете, куда Виктора Петровича отправила с дачи жена для пополнения отпускных продовольственных запасов, перечисленных в длинном списке. Он еще не успел ничего купить, как услышал в пустынном пространстве магазина громкий крик: Витька! Виктор Петрович не обратил на него внимания, отвыкнув быть таковым в глазах окружающих. Крик повторился совсем рядом и тут же его пихнули сзади в плечо. Виктор Петрович резко обернулся на голос и буквально натолкнулся на Мишку, который словно вырос ниоткуда, сходу наскочив на Виктора Петровича.

-А я смотрю, - радостно загомонил Мишка, - ты или не ты?  Выше пояса вроде бы ты,  а ниже пояса – шорты какие–то. Я ведь тебя в шортах не видел. Все молодеешь? Надо бы тебя немного состарить, а? – он кивнул в сторону дорогой бутылки вина в левой руке. Под мышкой у него была зажата коробка конфет. Виктор Петрович обрадовался и неожиданности встречи, и самой встрече, и Мишке, которому он был обязан этой встречей.

-Привет, Мишаня, - ответил ВиктОр, прекрасно понимая, что и в семьдесят лет тот все равно будет для него Мишкой. - Я это, я, -  повторил он. - С дачи вот, заехал за продуктами, в дачном обличье и отпускном настроении. С грядок сбежал городом подышать. А ты что и как?

-Да я как обычно, -  ответил Мишка,  продолжая свободной рукой похлопывать друга по плечу. - Привез сюда партию товара, пойду девчонкам здешним презент за сделку поднесу. Я ведь вино не пью – не царское это дело. Мы, в основном, по прозрачным напиткам с тобой, - он заговорщически подмигнул другу.

При виде Мишки ВиктОр смиренно понял, что интерес к этой встрече неуправляемо исключает из его текущего момента все прочие интересы и заботы. Он всегда все помнил отчетливо, но в воспоминаниях путал прошедшие годы и поэтому мог только подозревать, что последний раз они виделись с другом лет десять назад, и вот теперь новая возможность  нырнуть в глубокие-глубокие слои памяти о детских годах. Мишке эта встреча тоже спутала все планы, которые он легким жестом  отодвинул, махнув рукой куда–то в сторону:

-Я сейчас отлучусь, поставлю девчонкам презент жидкий и сладкий и вернусь. Ты не уходи. Мишка скрылся за бесконечными стойками с продуктами. ВиктОра всегда поражал тот факт, что они не виделись с Мишкой годами, но при таких вот неожиданных встречах вели себя так, словно вчера расстались, ничуть не тяготясь поисками тем для беседы.

 ВиктОр  выкатил обратно мимо скучающего кассира пустую тележку, ставшую ненужной. Он еще успел позвонить жене о том, что задержится в городе. Когда Мишка вернулся, в руках его было два пузатых пакета – он опять опередил ВиктОра и успел сообразить на двоих, судя по тому, что в одном из пакетов стеклянно позвякивало, а из другого пакета торчала палка колбасы, целиком не умещаясь среди своих собратьев по предстоящему застолью. Зато ВиктОр опередил в другом:

-Слушай, Мишаня, - начал он, выходя их прохлады магазина, - сейчас поедем ко мне. Маша на даче.

Мишка не возражал. Он готов был расположиться прямо здесь, на ступеньках супермаркета, у входа, да еще бы и охранников лишил работоспособности своим неудержимым хлебосольством, если бы тем не понравилось такое непринужденное застолье  под дверью охраняемого ими объекта.

  Вот так и состоялась эта их нынешняя встреча, заставившая ВиктОра по–иному взглянуть на свою жизнь, о чем он и не помыслил бы никогда, привыкнув катиться  по рельсам жизни и следить из окна вагона своих привычек за проплывающими мимо бесконечными заботами, проблемами, как за станциями, минуя которые, надо ехать дальше, к  новым станциям с названиями ПРОБЛЕМА или ЗАБОТА.  Мишка и представить не мог того эффекта, который произведет на друга их последняя беседа, заставившая ВиктОра взглянуть со стороны, с обочины на свой поезд жизни и на все оставленные позади годы. Мишке просто было не до этого. Ритм его жизни не позволял глубоко всматриваться в действительность и копаться в прошлом. Мишка жил и мыслил сегодняшним днем и планами на будущее – в этом было его спасение и фундамент мечты про миллион.

 Наверное, побеседуй они чинно и благопристойно на крыльце магазина и разойдись так же чинно и спокойно, через несколько минут забыв об этой встрече – наверное, в этом случае ВиктОр и дальше бы продолжал видеть свою жизнь в  одной плоскости решения житейских проблем. Но вышло все так как вышло и Мишка пинком своих слов   выпихнул его душу, его мысли с привычной плоскости, где виделось все просто, словно прямая линия, без всяких ответвлений в виде самооценки, самомнения, самоанализа.

-Ну что, ВиктОр? Еще по маленькой? - продолжал подливать Мишка огненной воды из очередной бутылки с дорогого вида наклейкой. ВиктОр был равнодушен к водке и мог бы просто посидеть с Мишкой за стаканом чая, но весь образ жизни друга, наполненный застольными сделками, застольными контактами со всякими администрациями, инспекциями, службами не  допускал иного варианта и   поэтому ВиктОр  на удивление самому себе смиренно пускался по воле волн, которые Мишка  разливал в рюмки. Они нежненько чокнулись, выпили и Мишка захрустел огурцом, а ВиктОр потянулся  за ломтиком колбасы. Стол был весь уставлен тарелками с закусками, посреди которых зачем–то красовался в центре стола красавец–ананас  с короной зеленой щетины. От выпитого они были уже в том состоянии, когда не только тела их  сидели в обнимку, но и души, выкарабкавшись из-под открывшего все замки–запреты сознания, готовы были броситься в объятия друг друга.

-Знаешь, Витюха, - начал Мишка с зажатым в кулаке огурцом, -  я никак понять не могу  отчего так получилось? -  он мотнул головой. - Я вот детство вспоминаю:  ты всегда верховодил, везде первым был, меня учил всему -  и из рогатки стрелять, и рыбачить, и фотки делать. Отчего ты теперь так? Жизнь теперь другая, только крутись успевай и весь шоколад твой. А ты сидишь и сидишь в вашем бюро, чертежики чертишь. Не понимаю, - Мишка махнул в воздухе рукой с зажатым огурцом и снова потянулся за бутылкой.

-Да ты знаешь, - заговорил ВиктОр – они так и сидели, обнявшись, без рубах, - я сам удивляюсь – почему мне все стало неинтересно?

Второй рукой ВиктОр подпирал голову, облокотившись на стол, глаза его были прищурены.

-Да чего же тебе неинтересно? -  Мишка повернул голову в его сторону, отодвинувшись подальше, словно хотел разглядеть в мельчайших подробностях неизвестное науке существо. ВиктОр не обратил на это внимания.

-Ну какой тут интерес? Превращать жизнь в тупое зарабатывание денег ради выживания или наживы? Нет, стадный инстинкт не по мне. Не мое это. Я это давно понял. Сразу. Как только всех кинули в новую жизнь. Так и живу теперь… в стороне от тропы. Сначала всех гнали по ней с обещаниями красивой жизни, вот все и бежали, норовя обогнать друг друга. Теперь ничего не обещают - просто гонят, чтоб некогда было думать и задавать вопросы.

 ВиктОр медленно дожевывал свою колбаску, рассуждая:

-Да... И  непонятно – куда все это прибежит? Ты вон тоже, - беззлобно усмехнулся он в сторону Мишки, - повесил перед носом морковку с надписью МИЛЛИОН  и бежишь за ней.  Догнал ты эту морковку?  Так и висит она у тебя  спереди, как перед обычным осликом, - ВиктОр хихикнул, - бежишь, бежишь, а жить некогда.

  Мишка оставался невозмутимо пьян.

-Это моя  мечта, дружище, - произнес он, закончив разливать по рюмкам.

-Да какая же это мечта ? – возразил ВиктОр. - Это  не мечта, это цель, да и то пустая, фальшивая. А мечта -  это, брат, понимаешь – МЕЧТА-А-А!...

ВиктОр закрыл глаза  и покачивался из стороны в сторону, словно словами боялся запачкать то, что он понимал под мечтой. Но молчание его никак не подействовало на Мишку, который сунул ему рюмку в свободную от подбородка руку со словами:

-Да что ты заладил – мечта, мечта. Ты и раньше был идеалист, идеалистом и остался, только старым теперь.

Произнесенное Мишкой слово вернуло ВиктОра к действительности. Уже второй раз он слышал от своего младшего друга это слово и тут же вспомнил про  тот первый раз, про ту первую встречу в их взрослой жизни, когда они после долгих лет разлуки с интересом разглядывали друг друга, словно с разных берегов реки жизни. Уже забылось по какому поводу было сказано в его адрес это слово, но помнилось то удивление, которое он испытал, услышав его вдруг в исполнении Мишки - того Мишки, который в детстве ходил с пузырями из носу и с  открытым ртом, хвостиком бродя за ним по пятам. ВиктОр не мог не помнить своего замешательства от брошенного в его адрес «идеалиста», не понимая в каком смысле оно сказано и как его расценивать  - унизительно или уважительно? Он так и не смог найти тогда никакого ответа  на это Мишкино слово, хотя внешне выходило так, что Мишка вот не идеалист и все имеет по жизни что надо и сверх того, он держит ее за хвост, эту жизнь и она тащит его вперед, к цели. А вот он, ВиктОр, идеалист и от этого он не имеет ничего того, чем обладает Мишка. Наверное, это и хотел ему объяснить Мишка в ту первую встречу, оставившую за Мишкой последнее слово. ВиктОр точно помнил, что тогда, пятнадцать лет назад, слово это никак не задело его. Он больше огорчался тому, что не смог дать ответ, и это не давало ему покоя трудно сказать сколько времени, до тех пор, пока он не нашел его – ответ, порадовавший его и дававший право на существование и его берега, на котором живет он, а не только того, с которого Мишка бросил в него это слово. Теперь, вновь услышав его, ВиктОр чувствовал себя во всеоружии. Он выпил предложенную рюмку, отодвинул в сторону тарелки, что–то грохнулось на пол, но ВиктОр ничего не замечал:

-Вот ты говоришь – идеалист. А меня это радует… да.  Все лучшее в этом мире создано идеалистами, потому что они воплощают свои идеалы в жизнь, а вы, материалисты, бизнесмены – супермены хреновы, всю жизнь пользуетесь тем, что создали идеалисты, наживаетесь на этом, да еще над ними же и насмехаетесь. Да… Вы всего лишь кошельки с ручками и ножками. Вам дано делать деньги и не дано мыслить, бедолаги. И я знаю, что я не хочу так как ты, как вы.

Мишка, еще не дослушав, повернулся в его сторону и пьяно зашептал в ухо:

-Уважа-а-а-ю-ю!.. Да… ува-а-жа-а-ю! Я вот накоплю свой миллион и тоже стану идеалистом. А пока, брат, некогда… Потом пошлю все к черту и начну мыслить, а то я все считаю, да считаю.

Оба они были в том состоянии, когда начинают уважать друг друга и любить все человечество и оба чувствовали это, связанные неразрывными узами детства. Неожиданно Мишка произнес торжественным тоном:

-Слушай, Витюха, а ведь ты – хорчел, да… Хорчел ты…. И я всегда это знал…  И в детстве знал… И потом…. И всегда… Слова с трудом давались Мишке, словно он устал их произносить.

Глаза ВиктОра расширились.

-Не понял… Переведи… Английский я знаю… Это не оттуда…  Это на каком языке ты меня кроешь?.. Идеалиста тебе мало?..

-Да нет же, брат, это русское слово… Да... Даже новорусское. Неужели не слышал?

-Хорчел – это значит – хор-о-о-ши-и-й че-ло-о-в-е-е-к, - пропел Мишка, продолжая обнимать друга в надежде на благодарную реакцию. Но ВиктОру его слова не понравились:

-Нет… Не слышал я такого слова – хорчел. Поганое оно какое-то  и не нравится мне совсем. Хорчел, -  повторил он. - Б-Р-Р-Р!  Словно хорек какой–то!… Хороший человек – он и есть - хороший человек.  И не надо его обзывать никакими хорчелами.

Он замотал головой.

-Дурь все это. Вон в девяностые годы уже придумали другое слово -  ЛОХ . Все хорошие люди для новых русских вдруг оказались лохами… Ладно, ты хоть меня вместо лоха назвал по старой дружбе – идеалистом.

ВиктОр говорил, и слова отрезвляюще проветривали его голову, ни в коей мере не выветривая симпатии к Мишке.

-Ну да… да… да… лох… да, - часто–часто  закивал головой Мишка, поддакивая, и было видно, что язык его привык к употреблению этого слова, как и хозяин его привык жить в окружении лохов.

Длинная речь ВиктОра отрезвляюще подействовала и на Мишку, который снова потянулся к  бутылке и заоправдывался:

-Витюха… друг… Лохи – они  там, - он махнул рукой за окно. - А ты мой друг, братан по детству, да…

Они снова выпили. Пока Мишка морщился вместо закуски, ВиктОр заговорил:

-Мы с тобой как братья, конечно… да. Нас роднит детство… Тогда мы с тобой бродили в коротких штанишках по одной речке… да. Теперь река эта бежит, шумит, все смывает прочь, что не может устоять, а мы с тобой на разных берегах, и я на том берегу, где лохи, вместе с ними я... Ты и сам это знаешь, Мишаня.

-Какая–то ерунда получается, - спохватился Мишка, - пили мы с тобой, пили, - он пнул ногой под столом пустые бутылки, и те своим  звоном подтвердили его слова, которые он продолжил: - пили, а разговоры какие–то трезвые получаются.  Да черт с ними со всеми – с миллионами, с лохами. Хорошо, что ты есть, братан, хорошо, что можно с тобой поговорить за ту жизнь, которая была, из которой мы выросли. Понимаешь, ВиктОр, ты хороший человек, да. Мы с тобой когда–то жили, давно, и  даже не слышали этих слов, я это теперь понимаю. И тогда это было нормально. Вокруг нас были одни хорошие люди, ты вспомни, - он толкнул в бок ВиктОра, - твои родители, мои, соседи все по дому нашему.

ВиктОр молча кивал головой -  возразить тут было нечего.

-Ведь в березовом лесу, где растут одни березы, никому не придет в голову каждое дерево называть березой – их просто называют деревьями и любому понятно, что речь идет о березах. Так и в нашем детстве – мы жили среди хороших людей и не было никакой нужды повторять эти слова. Удивительно! – поразился Мишка своему открытию, про которое тут же забыл, снова потянувшись к бутылке и, не замечая того эффекта, что произвели его слова на друга. Виктор Петрович в этот момент понял, что недолго он радовался обретенной высоте, на которую вознес его ответ про идеалиста, потому что последние Мишкины слова снова повергли его в пучину размышлений, выход из которых терялся в пьяном тумане.

Мишка в это время как ни в чем не бывало продолжал разливать по рюмкам и рассуждать:

-Ты пойми, Витюха, раньше – это было одно, а теперь – совсем другое.

После стадии человеколюбия он  перешел в стадию философствования.

-Тут даже не понять что из чего проистекает: то ли тогда люди были хорошие, потому что время было хорошее, или же время было хорошее, потому что хорошими были люди? Черт его знает. Вроде бы бытие определяет сознание -  это любой троечник от философии знает и, если исходить из этого – тогда получается, что люди были хорошими от хорошей жизни тогда, в нашем детстве.   А потом вдруг жизнь - п-ш-ш-и-и-к! Испортилась, - Мишка развел руками. - И все-е-е!  Хорошие люди разом вымерли. Где они теперь, хорошие люди? А-а? Где вы?  - он дурашливо заглянул под стол. - Нету их нигде. Нету. А мне повезло… Я с давних пор знаю, что ты – хорчел… То бишь, прости, хороший человек и таким остался до сих пор, иначе б мы с тобой не выпивали тут в обнимку. Только пойми ты, друган, - не унимался Мишка, - что хороший человек - это не профессия, не должность, без которых никуда по жизни, на это сейчас не смотрят, да и некогда сейчас людям быть хорошими людьми. Но несмотря ни на что, - Мишка встрепенулся, стряхивая тяжесть опьянения. - Я жутко рад, что у меня есть друг, который просто хороший человек, да! – и он грохнул кулаком по столу вместо точки в своей речи.

Очередная бутылка закончилась, но пить ВиктОру больше не хотелось, точнее, он больше не мог пить. Он чувствовал, что у него хватит сил только на то, чтобы перевести все в шутку и закончить этот неожиданный разговор.

-Послушай, Мишаня, - непринужденно начал он, хотя говорить ему было все трудней – путались и мысли в голове, и слова на языке. - Давай не будем… э… про хороших людей… не будем. Раз уж они все равно вымерли, да… Я одно знаю…. со времен Некрасова, да …скажу тебе, что был давно–давно в России… такой поэт… он не просто был – он писал стихи, да, стихи… так вот еще в те времена он, это,  сказал миру кому на Руси хорошо живется, да…. И ты знаешь – кому? – он уперся лбом в лоб Мишке.

-И кому же? – словно в полусне прошептал тот, тоже упираясь в лоб ВиктОра, у которого нашлись силы на ответ:

-Ясно кому, Мишаня – тому, кто до смерти работает ну и до полусмерти пьет, да – тем и живется хорошо. Так выпьем же за то, Мишаня, чтоб нам жилось хорошо и не будем трогать хороших людей!

Но тост этот оказался чисто теоретическим, потому что  им было так хорошо, что дальше некуда, и организмы их отказывались подчиняться действительности. Действительность для них прекратилась и они погрузились в сон тут же за столом. Проснувшись утром, ВиктОр обнаружил, что лежит на диване. Он открыл глаза и взглядом уперся в потолок. Потолок был цвета первого снега, но Виктору  Петровичу казалось, что вся белизна перечеркана одним словом и от этого слова у него рябило в глазах: ХОРЧЕЛ. «Надо же! – ругнулся Виктор Петрович, возвращаясь к привычным мироощущениям ВиктОра. - Вот допился!» Всем чертики мерещатся, белочки, а у меня в глазах буквы пляшут. Какое все же мерзкое слово. Если б не Мишка, то за него можно бы и в морду заехать. Новые времена принесли много слов–поганок,  которые и душа не переваривает, и слух отторгает. ВиктОр лежал и чувствовал, что пить он не хочет, есть он не может, а вот насчет встать с дивана он еще не понимал – не может он этого или не хочет, потому что не пытался этого сделать. Он повернул голову в сторону стола и не обнаружил ни следов застолья, ни следов Мишки. Несмотря на ранний час, его ритм жизни делал свое дело и Мишка снова был в погоне за своим миллионом. ВиктОр с радостью обнаружил, что мысли его не путаются и что хотя бы думать он может безболезненно и без последствий для организма.

ВиктОр  понимал, что хмель скоро, потихоньку, выветрится из головы, надо только подождать, но гораздо дольше останутся в голове слова Мишки про хорошего человека. Нет, не хорчела – это слово пусть останется в употреблении новых русских, если оно хоть как–то помогает им смягчить злобу на факт существования хороших людей, непохожих на них. ВиктОр не хотел об этом думать. Мысли его были о другом: за что, за какие заслуги его можно было назвать хорошим человеком? Он никогда не задавал себе этот вопрос и если бы не Мишка, то вряд ли бы когда–нибудь у него такой вопрос возник в череде постоянных дел и забот. Сейчас все дела и заботы ждали, когда ВиктОр будет в состоянии их решать и поэтому у него получился тайм–аут для приходящей в себя головы.

Нет, правда, спохватился ВиктОр: за что меня можно назвать хорошим человеком? Или любого другого человека? За что его называют хорошим? Нет, тут же он поправил себя: по нынешним временам это не экономическая категория, дающая прибыль, и во внимание социологов она не принимается, как вытравленная инфузория. Ну ладно,  продолжал он разматывать клубок своих мыслей: отвлечемся от действительности и рассмотрим человека как такового – за что его можно назвать хорошим? По жизни ВиктОр знал много отличников и медалистов школьных лет,  ленинских стипендиатов в институте, приходили на ум передовики производства и активисты, способные повести коллектив, было раньше такое слово, за собой, которых он хорошо знал, но сейчас он должен был себе признаться, что у него не возникло желания назвать  кого–нибудь из них хорошим человеком. Нить его мыслей разматывалась сама собой: наверное, человек подобен драгоценному камню – чем больше граней его способностей отшлифует природа, тем ярче сияет человек, тем он разносторонней и тем интересней он для окружающих. Сверкает такой человек, переливается всеми своими гранями в лучах общения, доставляя окружающим удовольствие и от общения, и от  красоты его многогранного, отшлифованного природой таланта. Но ведь человек не просто холодный  бриллиант. Если за гранями его таланта отсутствует душа – та душа, которая все живое отличает от неживого своим теплом, притягивающим к себе все живое, то про этого человека можно только сказать всего лишь, что он гений в своем деле, но ни у кого не возникнет желание назвать его хорошим человеком.

ВиктОр и сам не ожидал, что так быстро выведет для себя формулу хорошего человека. Своего места в этой формуле он никак не мог  уяснить, не находя в себе никаких граней таланта. И вдруг его осенило. Осенило так неожиданно, будто мысль эта свалилась на него с потолка, уставшего от его немигающего взгляда в одну точку. «Это так просто и ясно как божий день! – ликовал ВиктОр. - Хороший человек – это тот человек, с которым хорошо. Вот и вся хитрость». ВиктОра даже пот прошиб от его озарения, расставившего все на свои места в его голове. Теперь и с Мишкой ему все стало понятно – тому было просто хорошо с ним, хорошо без всяких талантов и миллионов.

-У-в-а-ж-а-а-ю, - мысленно похвалил себя ВиктОр за неожиданное открытие, подражая Мишке, стараниями которого голова его попала на тропу неведомых доселе мыслей. На этом бы ВиктОру и прекратить свой тайм–аут, не лезть дальше,  по  неведомой тропе, но было уже поздно. Его извечная привычка больше думать о жизни, чем действовать по жизни – эта привычка сыграла с ним в очередной раз свою роль, и ВиктОр, следуя этой привычке, вместо того, чтобы радостно встать с дивана с открытыми  для себя самого доказательствами, что он – хороший человек, вместо этого ВиктОр имел неосторожность пойти в своих мыслях дальше  и взглянуть на обратную сторону медали  с названием ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК. Зря он это сделал, потому что  следующее открытие оказалось  совсем не таким радостным и оптимистичным как первое.

Ну ладно, продолжал рассуждать ВиктОр, не подозревая, что крылья радости после открытия в себе хорошего человека не спасут его от пропасти разочарования, к которой двигались его мысли :  с хорошим человеком - всем хорошо. А каково приходится самому хорошему человеку? Легко ли быть хорошим человеком?  И тут ВиктОр ужаснулся: он вдруг вспомнил, что никто ни разу в жизни не поинтересовался как и какой ценой ему удается быть хорошим человеком. И сам он об этом никогда не задумывался – он просто жил и все успевал  - все, что нужно было для кого-то или чего-то: для школы, для друзей, для института, для работы, для семьи. Он привык все это делать и его способность все для всех успевать окружала его статусом  хорошего человека подобно шелковому кокону, в котором мягко, тепло и уютно.  Он так и жил в этом мягком коконе теплых человеческих отношений к нему окружающих, над которым он трудился, не покладая рук, привыкнув по жизни делать то, что надо, а не то, что хочется,  считая это нормой и отгоняя прочь те желания, к которым тянулась его душа. Мысли ВиктОра  вели его все дальше, туда, за обратную сторону медали ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК, туда, где все виделось совсем–совсем по-другому, взглядом на самого себя, а не взглядом постороннего, умиляющегося тем, что он, ВиктОр – хороший человек. Он смотрел на себя с этой обратной стороны медали и понимал, что всем всегда было от него что-то нужно. Всем – даже не стоит и перечислять всех, кого он знал. Вернувшись мыслями дальше, назад, он понял неожиданно, что и женился-то в свое время только потому, что был хорошим человеком. Он вспомнил как его радовала мысль о том, что его жене хорошо с ним и это наполняло его жизнь смыслом, не заставляя задумываться о том, чего же хочет он сам. Вот и выходило по всему, что он – хороший человек, которому было хорошо от того, что всем вокруг него хорошо.

Вот так… Для ВиктОра круг замкнулся, но радости не было и в помине. Теперь ВиктОр чувствовал, что внутри этого круга была пустота. Там  он прятал свои желания, до которых не было дела никому из всех, кого устраивало то, что он - хороший человек. А он с детства любил рисовать. Рисовать море и парусники, летящие по волнам. Еще в детстве при виде его картин друзья говорили, что у него талант, но он воспринимал те слова в шутку, раздавая им свои картинки, которые рисовали его руки на любых клочках бумаги. Спустя годы он некоторое время тешил себя мыслями о том, что разделается с делами и позволит себе окунуться в  морские волны своих картин, даст волю рукам, а уж они сотворят такое, чего даже предположить не может его голова, он знал это.  Но шли годы, а дел становилось все больше и больше в связи с новыми обязанностями и родительскими заботами. Вроде бы недорогая цена для того, чтобы стать хорошим человеком, но сердце ВиктОра защемило – нет, не от похмельного синдрома, а от того, что  шевельнулось в сердце его желание, загнанное туда на все эти годы - то желание, для которого он так и не стал хорошим человеком, уделившим ему внимание.

Звонок мобильника вывел мысли ВиктОра из «замедалья» хорошего человека и заставил сделать то, что сам он до сих пор не мог или не хотел осуществить: звонок заставил его подняться с дивана, и не только подняться, но еще и пройти в кухню, откуда телефон нарушал тишину всей квартиры. Не глядя на номер абонента, ВиктОр  поднес трубку к уху и услышал голос того, кто сначала лодку мыслей в его голове перевернул кверху дном, нарушил течение всех мыслей, а теперь помогал ВиктОру этим звонком вернуть их в привычное русло.

-Привет, Витюня! -  звучало из трубки. - Ну как ты, живой?  Мне пришлось по делам срочно уехать. Дела, брат, извини. Я рад нашей встрече и все помню. Я рад, что знаю одного хорошего человека и рад, что этот хороший человек - мой друг. До встречи. Скоро увидимся.

ВиктОр не  успел вставить ни одного слова. Да Мишке, похоже, это и не нужно было, как не нужно было разбираться и в том, почему его друг – хороший человек, которого он больше никогда не назовет хорчелом.
 

          Курган                            Сергей Ольков           06 2017