Пути Господни неисповедимы
Вид:
Лешка сидел на постели, поджав колени к подбородку, крепко обхватив их руками. В комнате полумрак: занавески задернуты и нет того былого чувства спокойствия и уюта, все чуждо и пугающе-зловеще. В голове какая-то каша; мысли путаются, перескакивают друг через друга, но приходят к одному: «Что теперь будет?! Это все я! Мне страшно…»
Он как запуганный охотниками зверек, напряженно прислушивался, вздрагивая всем своим щупленьким телом, следил за происходящим в соседней комнате. Дверей не было, с кровати была видна ее часть, в ширину проема.
Длинные столы, покрытые разноцветными клеенками, с множеством тарелок и чашек с едой, стаканы с компотом, водка…, черные платки, заплаканные лица.
Переменные страшные вопли, проклятья, а ужаснее всего надрывные причитания матери: «А-а-а, нет жизни моей… За что мне это?! А-а-а , сыночек мой, родненьки-и-и-й, Сашенька-а-а…».
Лешкино сердце пружинисто сжималось, ноги от сильного сжатия их руками немели еще больше, в горле стоял непроходимый ком; хотелось плакать, выть навзрыд, но было страшно… Он знал, он чувствовал, что слезы и боль матери из-за него, он здесь главный…
Изредка в комнату заходила сестра матери, тетя Лена, трусливой рукой гладила его по голове, приговаривая как-то тихо и виновато: «Ничего, Леша, все образумится, уляжется…переживем…» Устало цепляясь большими руками за стены, уже за порогом протяжно выла: «Нау-чи-и-ла старая ве-едьма, чтоб тебя черти разорвали…»
Потом слышался громкий, властный голос захмелевшего дяди Бори: «Хвати-и-т , молчи-и, как бы еще горя не наделали, парнишку жалко, мозгов-то нет еще у него. Наливай Серега, помянем…»
Лешка слегка расслаблялся, вновь прислушиваясь к звону посуды, к стуку ложек и характерному «У-ф-ф», после опрокинутых рюмок.
Тихо зашел отец, как-то деревянно и неумело присел на край кровати. Глядя в пол, недвижимым ртом тяжело произнес, пахнув алкоголем: « Чего не ешь?! Остыло все уж…»,- указав кивком головы на чашки, стоящие на столе. Лешка не ответил, вскользь, пугливо, взглянув на отца.
«Кто это?! Вроде отец; все те же знакомые движения, запах, голос, вот только лицо…, лицо чужое - серое, глаза впавшие, нос вытянут, губы белые… оброс весь… старый какой-то…»
Обхватив голову руками, Лешка зарыдал в голос. Из него могучим потоком хлынула жалость к отцу, к тому, что он виновник его беды, что он теперь, наверное, ненавидит его… и он такой никому не нужен… И чем сильнее он рыдал, тем больше хотелось ему выплеснуть его несравненно большое горе, так нелепо обрушившееся на хрупкие, детские плечики.
Отец схватил Лешку в охапку, крепко прижал к себе и тоже громко рыдал, не скрывая щедрых слез.
Лешка долго не мог успокоиться, но присутствие отца, ощущение его теплых, больших ладоней, крепкие объятия, сделали свое дело; он, обогретый его любовью и лаской, устав от чувства вины и косых пугающих взглядов уснул…
И снилась ему его прежняя, счастливая жизнь. Они так были счастливы втроем; часто гуляли в парке, ели мороженное, катались с отцом на велосипедах, а мама каждый вечер читала ему перед сном, ласково целуя на ночь. Год назад он пошел в первый класс; ему купили черный костюм и рюкзак. «Ты совсем уже взрослый мужик у меня!» - мама гордо и одобрительно осматривала сына.
В школе все сложилось благополучно: уроки давались без труда, он неплохо читал, в меру шалил, был веселым и добродушным мальчишкой.
Все изменилось, когда мамин живот начал постепенно округляться. И она, и даже папа, больше стали проводить время в своей комнате, а Лешка толком не мог объяснить, что происходит.
«Мама, а давайте погуляем сегодня», - он нежно брал ее за руку - «я кое-что тебе покажу…»
«Нет, сынок, не могу сегодня, голова болит», - отвечала Ирина.
«Ну, мамочка, пожалуйста, у меня там щенок, ма-а-ленький, хо-о-рошенький…», - убеждал сын.
«Я тебе сказала, нет, и папу не тревожь, пусть поспит, иди с Димкой Смолиным сходи и недолго…», - уже раздраженно добавляла Ирина.
Леша гулял один, Димку не отпустили.
Бродил по парку, где пожелтевшие деревья, играя золотом, бросали к его ногам свои листья, как бы желая развеселить его. Он шел в глубь парка, именно там, у старого тополя, рыжая дворняжка по кличке Лиса, родила, пару месяцев назад, единственного щенка. «Привет, Малыш, ты ждал меня?! - Леша легонько подкидывал его на руках, - ты ждал меня?! А где Лиса?! Ты опять один?!» - вглядываясь в преданные собачьи глаза, шептал он.
«Один, как и я », - грустно добавлял Леха.
«Ну, ничего, друг, вместе будет веселее!»
Они вдвоем, наперегонки с ветром, бегали по парку, где смешивались воедино улюлюканье Лешки и задорный собачий лай Малыша. И не было в то время счастливей друзей на свете, не было чище и преданней дружбы.
Еще был у Лешки один друг - баба Тома. Казалось, она родилась и жила на лавочке, зная все и обо всех; ничего не ускользало от ее зоркого ока. Лешкина семья жила на седьмом этаже, а баба Тома - на первом. Чуть забрезжит рассвет - она уже на лавке; толстая, с круглым лицом, небольшими глазами и добродушной улыбкой.
Баба Тома обладала необыкновенным даром, возбуждать симпатию, поощряя собеседников смехом, шутками и прибаутками. Не раз спасала она Лешку от родительского гнева, за позднее возвращение домой.
«Ну, чего, Ириша, на мальца-то нападаешь, пущай погуляет, пока молодой, насидится еще взаперти-то…» И тут же нараспев – смешная история. Невозможно было, глядя на это доброе, веселое лицо злиться, а тем более не улыбнуться.
Леша частенько засиживался на лавке с бабой Томой, растворяя свое одиночество в ее беспечной болтовне.
В начале июня в семье Ростовых появился Сашенька - крикливый, пухлый бутуз, требующий постоянного внимания и заботы.
Восьмилетний Лешка сначала обрадовался его появлению; мама стала веселой, папа купил вертолет, на дистанционном управлении. Несколько раз они всей семьей ходили гулять, в тот самый парк, и даже щенок малыш, казалось, радовался воссоединению дружной семьи. Но прошло несколько месяцев и все стало по-прежнему: папа был в постоянных отъездах, мама злилась и раздражалась по любому поводу. Стала требовать Лешиной помощи: посидеть, присмотреть и поиграть с братом. Леша все послушно исполнял.
«Не нужен я им…», - насупившись, опустив глаза в землю, делился своим горем Алексей с бабой Томой.
«Да чего ты выдумал-то, голубчик, мой золотой?! Дай обниму…», - баба Тома ласково похлопывала его по спине, привлекая его тело к своей большой груди, в серой, вязаной кофте.
«Они тебя любят, просто Сашок, уж больно не спокоен у вас. Устает Иринка с ним, вот помощи твоей и просит. Скоро подрастет, так еще хлеще запроказит… Все шкафы проверит, тетрадки твои изомнет, везде нос сунет… Ха-ха-ха», - как всегда заразительно рассмеялась баба Тома.
«Ты чего, баба Тома?!» - испуганно говорил Леша.
«Мне и так, никакого покоя нет; сяду уроки делать, мама зовет на помощь, самолет запускать соберусь, опять... Леша, не вздумай, Санечка спит… потом опять… принеси то, подай это… Надоело мне все, ненавижу его…»
Баба Тома, ласково потрепав соседа по волосам, хитро улыбнувшись, весело выдала…: «А ты его с балкона скинь… ага.. братца-то своего…» Была в ней особенность, невозможно было понять, шутит или правду говорит, потому, как всегда все разговоры с бабой Томой заканчивались колыханием огромного живота, лежащего на ее коленках и заразительным смехом.
Всю ночь Леша не спал, думал, как же избавить семью от Сашеньки. «Ведь всем будет хорошо, и маме, и папе. Мы опять будем вместе, а этот противный Сашка не будет больше мучить ни меня, ни маму, и все будет хорошо».
Эти страшные, но в понимании ребенка простые истины вертелись в голове все чаще и чаще, рисуя выгодную привлекательность уничтожения Сашки, как чего-то плохого в семье. Ловил Леша в своей голове и некоторые моменты нежности к младшему брату, вспоминал, когда тот тянул к нему ручонки, улыбался, приносил игрушки…
Весна… весело чирикают птички, яркий солнечный луч, скользя по Лешкиному лицу, зовет его на прогулку, в воздухе пахнет свежестью и свободой. Да, свободой, но только не Лешкиной, ему нужно сидеть с братом и караулить, чтобы тот чего не натворил. А как же хочется сейчас пробежаться по двору, собрать мальчишек и поиграть в футбол, сгонять в парк, свистнуть Малыша, который уже вырос в большого лохматого пса и вновь, наперегонки с ветром, мчаться, скакать, радоваться…
Прекрасные мечты были прерваны громким криком Сашки, Леша опрометью понесся в комнату. Девятимесячный брат, ударившись о дверь, лежал на полу и громко визжал. Леша схватил его на руки, попытался успокоить. На лбу Саньки вскочила огромная шишка. «Опять я буду виноват…, опять накажут…», - мелькнула тревожная мысль.
Он сбегал в ванную, холодной водой умыл Сашкино лицо, покачивал его, стараясь успокоить, но тот все не унимался, и будто специально сильнее и пронзительнее кричал. Крики, капризы, несвобода, предстоящее наказание – все это вызвало в душе у Лешки сильнейшую ненависть и злобу. Он с силой тряхнул Сашку за плечи, тот порывисто захлебнулся, глотнув воздуха и закашлял… Схватив его на руки, Лешка помчался на балкон, одной рукой держа брата, второй судорожно одергивая тюль; открыл окно… В этот момент в его голове были только страшная, черная злоба и ненависть, которые разъедая мозг, растекались по всему телу. Как только они достигли рук его, Лешка с небывалой силой швырнул несносного Сашку в окно, который издал единственный звук, похожий на кошачий «М-а-у».
Выглянув в окно, Лешка увидел на асфальте, странно распластанное тельце брата и перепуганные, полные страха глаза бабы Томы; улыбку заменила гримаса. «Как в ужастиках», - подумалось Лешке…
После похорон, к концу поминок, Лешка, измученный навалившимся на него горем, спал в своей комнате, переживая весь этот кошмар еще раз во сне.
Стемнело. Поминки закончены, люди разошлись. В доме висит давящая печаль-тоска; ничего не вернуть назад, все уже случилось.
Ирина заглянула в комнату сына; там также тихо, окутанный горем сидит Сергей. Стоя на пороге ее сознание разделило всю жизнь на до… и после, часть души и сердца была где-то возле свежевскопанного холмика с деревянным крестом и фотографии сына с ее глазами, а вторая часть души и сердца – рядом с худым тельцем, тревожно вздрагивающим во сне… От любви до ненависти – один шаг, почему-то вспомнилось ей…
Перешагивая через порог, как бы оставляя все черное позади него, обняла мужа и сына, горько зарыдав.
Материнская любовь обязательно победит…, но как же тяжко носить в груди разбитое надвое сердце.
Пути Господни Неисповедимы.