Интронизм

Фигурка у неё была, что надо. Плечи, грудь, бёдра, ножки, обутые в симпатичные сапожки, и коса. Такие сейчас не заплетают, предпочитая или совсем простенькие или вызывающе вычурные причёски.

Я отчаянно боролся с желанием подойти к ней, понимая, что это не имеет смысла. Разговаривать со мной она не станет. Я бы с таким не заговорил. Поношенная дублёнка. Шапка-ушанка, надвинутая на глаза. Вокруг поднятого воротника красный шарф с бахромой на концах, похожей на дурацкое оригами, сложенное руками пьяного в хлам японца. Джинсы, слегка позеленевшие на коленях, и войлочный шедевр на ногах, с жёлтой молнией посередине, любовно называемый в народе «прощай молодость». В общем, я остался сидеть там, где сидел. Почему, понятно.

Но всё же её недоступная красота вызывала желание немедленно окунуться в неожиданное любовное приключение. И я представил её на пляже...

Яркое солнце, белый песок. Величественные пальмы окаймляли сказочный пляж. Она шла немного впереди, оставляя на песке чуть заметные следы, которые океан тут же забирал себе. На ней было мини-бикини. Три красных ниточки, размером не более 0,1 мм. Мне даже показалось, что они были прозрачными. Хотя нет... Вряд ли... Прозрачный купальник такого размера трудно было бы назвать пляжным костюмом, скорее это был бы бейджик для доступа на нудистский пляж. Я шёл сзади и наблюдал всю эту восхитительную картину. Но почему-то она меня не возбуждала. Наверное потому, что от девушки веяло нестерпимым холодом и я, находясь рядом, невольно пытался натянуть легкомысленные пляжные шорты до подмышек.

Вдруг картинка сменилась. Мы на кухне. Она ставит на стол тарелку горячего, вкусно пахнущего борща. Я ем. Она смотрит. Она любит смотреть, как я ем. На её лице застыла широкая улыбка. Зубы поблёскивают холодной эмалью, похожей на керамическую. Вдруг борщ начал густеть, пока не превратился в кусок льда, с вмерзшей в него ложкой. Я удивлённо перевёл взгляд на то место, где только что сидела она. Её не было. На столе, придавленная солонкой, лежала бумажка с текстом: «Милый, не ищи меня. Я уехала к маме, на северный полюс». Какая мама? Какой полюс? Хотя указанием места убытия она явно хотела сказать: «Хрен ты меня найдёшь».

Мозг начинает не успевать за сменой сюжетов. Теперь мы в парке. Идём рядышком, плечом к плечу. Навстречу бегут какие-то неприлично шумные дети. Кажется, это наши с ней внуки. Она берёт меня за руку. Её рука такая холодная, что я невольно отдёргиваю свою, вздрагивая от неожиданности.

Видимо, этим движением я что-то нарушил. Калейдоскоп видений пропал...

Я опустил глаза. Вязанная варежка сползла с руки и скомкалась. Стало казаться, что причудливые олени и нелепые Деды Морозы, вышитые на ней, исполняют странный танец. Я вернул варежку на место и рука перестала мёрзнуть.

Начало светать. Я не знал который час, но чувствовал, что вскоре появятся первые редкие прохожие и автомобили. Мне не хотелось, чтобы моё уединение было нарушено. Я встал, с трудом оторвав примерзшую дублёнку от деревянной скамейки.

В сторону той, с которой я провёл ночь, я не смотрел. А зачем? Я точно знал, что она никуда не денется, и я увижу её снова. Хотя, надо ли мне это? Эта ночь и так стала для меня откровением. Я понял, что я не только интроверт с замашками жителя крайнего севера. Ведь я смог просидеть здесь, один, при температуре минус десять градусов всю ночь. Но ещё и романтичный параноик, умудрившийся влюбиться, прожить жизнь и разочароваться, подарив своей ранимой душе лишь пепел желаний, оставшийся от погасшего костра придуманной жизни. Костра, нереальный образ которого родился в моей голове, благодаря морозу, одиночеству и… ледяной скульптуре снегурочки на центральной площади городка.

Я глупо улыбнулся. Нахлобучил шапку поглубже, и воровато озираясь, метнулся к ближайшему переулку, тщательно пытаясь не попасться никому на глаза.