Дорога На Юго-Запад - 18 Глава: Свой Взгляд На Рок-н-Ролл

Приехав в конце лета из Тильзита в родной Питер, я тут же мгновенно окунулся в по-хорошему привычный круговорот сейшенов и новых кайфовых приключений. На пороге осени, например, мы дружно рванули в Череповец, где намечался двухдневный Фестиваль Монстров Рока, с участием русских хард-энд-хэви команд, типа «Мастер», «Чёрный Кофе», и ещё нескольких других, среди которых планировался и сет «Алисы». Поехать в неизведанное – это нам очень, и как нельзя лучше, подходило. Собрав весь имевшийся «прайс», мы купили железнодорожные билеты на Финбане, и незамедлительно выехали вечерним поездом в Череповец. Поскольку там месте нам предстояло провести не один день, я уже в Питере начал подумывать, что было бы неплохо покорефаниться с кем-либо из местных, дабы был «хавчик» и «найт», а, еще лучше, «дринч» (еда, ночёвка, бухло). Приехав же утром в этот славный городишко, мы быстро поняли, что это место во всей своей красивой простоте и безмятежности вполне гостеприимно, и широко для нас открыто. Запустив в лёгкие местного городского воздуха, мы практически тут же, не медля, пошли покупать сам знаешь, что. Однако водка тогда продавалась исключительно по талонам, и, в связи с этим, нам пришлось их прикупить у бойких тамошних, стоявших у «винника», бабулек. Решив эту небольшую проблему, мы обильно «затарились» «Московской Особой», и направились к уже присмотренному на первое время светлому чердаку. Тут Арканя внезапно внёс к рассмотрению одно рациональное предложение: распить всё по-ковбойски, то бишь смешать водку с местным коровьим молоком. Новизна этой идеи всем понравилась, и мы, прикупив ещё и несколько батлов магазинного «млека», расселись на этой своей мансарде, и, не откладывая, всё это в себя влили, в перерывах обильно затягиваясь елецким «Беломором». Пили «через тягу» (это когда делаешь затяжку, и быстро, пока не вышел дым, выпиваешь налитое тебе бухалово). На горизонте, между тем, уже вовсю маячило время вписки на сейшн, ради которого мы, собственно, и приехали. Как это у нас обычно в таких случаях водилось, мы, «накатив на посошок», ни капли не сомневаясь и не откладывая, двинули к месту назначения. Этим местом был, огороженный бетонным забором, городской стадион, к тому времени уже оцепленный местными ментами. Найдя подходящее для прорыва место, и улучив подходящий момент, мы, весело матерясь, скопом кинулись на «череповецкую стену», и, перемахнув её, улюлюкая, пулей рванули в собравшуюся уже перед сценой пёструю толпу, полностью пренебрегая кричавшими нам вслед раздосадованными блюстителями порядка. Ну, а дальше всё было по плану: музыка, восторг, общение. К слову говоря, хард-энд-хэви – не моя музыка, но отрицательных эмоций мне лично она не доставляет, в отличии от большинства поп-музыки, как тогдашней, так и, тем более, теперешней. А посему мы просто слушали, знакомились с народом, и часто курили. Уже под вечер, когда мы с Мартыном, бродя в толпе, громогласно, перекрикивая тяжёлые гитарные риффы, весело друг с другом переговаривались, наше внимание привлекла кучка герлух, как мне показалось, с провинциально-наивной непорочностью наблюдавших за, видимо, совсем не свойственной укладу их обыденной жизни, окружающей их обстановкой. Беззаботно спросив о чём-то одну из них, я получил внятный и такой же простой ответ, и понял, что, возможно, знакомство, с целью задуманной вписки, стоит продолжить, и должным образом укрепить. Чтобы Ты понял, в каком смысле «должным образом», скажу следующее: в нашем кругу были, конечно же, «любвеобильные персонажи», типа Балтики, болтавшегося неподалёку, и Димульки, «задвигавшего» каждой новой своей герле про нечто запредельное и красивое, в плане, то бишь, пылких и долговременных, серьёзных отношений. Я же, когда знал, что ничего такого вечного предложить не намерен, никогда не подавал герле и повода про себя это думать, и ухаживать не пытался вовсе, оставаясь галантно и почтительно на известном расстоянии. Исключение, впрочем, составляли лишь чистоплотные и не претендовавшие на кабалу взаимных уз, девахи, охотно шедшие на непосредственный контакт. В случае же с череповецкими девчонками я прекрасно сознавал, что примерно понятые мной нравы этого городка делают лично для меня непозволительными любые отношения ближе вытянутой руки, несмотря на то, что сами девушки были открытыми и приветливыми. Эту-то их особенность я с не меньшей ответной простотой и направил в нужное нам с «братьями» русло: сообщил им, что мы приехали на фестиваль из Питера, и мягко затем спросил, не знают ли они, у кого бы нам можно было «перенайтовать». Одна девушка, после их совместного, двухминутного совещания, улыбнувшись нам, сказала, что её «принты» сейчас на даче, и что в ближайшее время их общий флэт пуст. Затем она быстро добавила, что, если мы не против, её квартира вместит на время нашего пребывания в городе всю нашу компанию (перед этим я поведал ей о том, что нас пятеро). Таким образом, вопрос со впиской решился быстро, и, главное, сам собой, то есть естественно и верно, что, собственно, мной, как обычно, и ожидалось. После завершения сейшена первого дня, мы всей толпой отправились на девчоночий флэт, где, наскоро пожрав, разошлись по комнатам спать, всё ещё разгорячённые ушедшим, насыщенным многообразными радостными впечатлениями, днём.

На следующий день, в перерыве между выступлениями фестивальных команд, всем дружно захотелось пайва. Найдя подходящее здание, у которого толпилась, ожидая окончания обеденного перерыва, характерная (в смысле прикидов и фэйсов) очередь, мы встали неподалёку, и, когда, наконец, двери заведения отворились, зашли в них вместе с остальными. Внутри было чисто и приятно прохладно, однако повсюду почему-то стояли столы, за которые все стали рассаживаться. Мы тоже, будучи в лёгком недоумении, присели за один. Подошёл официант, и спросил, сколько пива нам принести. Я сказал, примерно прикинув по деньгам, что, для начала, шесть литров. Он внезапно поинтересовался про какую-то жареную курицу: сколько штук её, мол, мы закажем. Чувствуя неладное, я осведомился у него, почём эта птица здесь стоит, и, когда тот быстро назвал цифру, быстро посчитал всё в уме, и сказал ему: «Неси шесть литров и две куры». Отказаться от этой незамысловатой, но совершенно лишней, с точки зрения цены, закуски, было, по обычаю заведения, увы, невозможно. Когда халдей удалился, я попросил «братьев» отдать мне абсолютно весь прайс, до последнего цента. Когда все деньги были собраны и сосчитаны, я тихо, но безапелляционно промолвил: «Господа, двое из нас обратно в Питер поедут без билетов». Пришёл «человек» с тремя кувшинами и двумя тарелками, и мы стали всё это уплетать, тихо, но без особой горячности, подшучивая над самим заведением, и космосом местных расценок. Когда же пришло время рассчитаться за оказанные нам услуги, и этот парень в жилете с «киской» вопросительно застыл у стола, я, медленно пересчитав нужную сумму, размашисто и смачно, подобно ответственному, высокопоставленному государственному деятелю, вручающему новенький партбилет молодому сопливому беспартийцу-салаге, торжественно, с известной долей здорового сарказма, собственно говоря, так её ему и вручил. Мартын потом этот мой жест в различных случаях многократно, пытаясь хоть как-то повторить, демонстрировал мне, неизменно гомерически хохоча. Обменявшись «рингами» (номерами телефонов) с так хорошо принявшими нас, гостеприимными череповецкими герлами, мы, вдоволь «оттянувшись», скорее, от самой, окружавшей нас, восторженной и вдохновляющей обстановки, и наобщавшись с изрядным количеством знакомых и совершенно незнакомых нам музыкантов (которые почему-то решили, что мы тоже где-то играем, и приняли нас за своих), сели в питерский поезд. Я и Мартын взяли на себя почётные роли «зайцев», и, когда Балтика, Димулька, и Арканя уселись в своей законной «плацкарте», устроились в одном из свободных «купе» соседнего вагона, где благополучно затусовались, по-детски блаженно «вырубившись», и укутавшись в казённые одеяла, без эксцессов доехав до самого Питера,. Вот так мы освоили, в некотором смысле, череповецкую землю, вполне предполагая, что эта поездка была в тот край не последней (что, собственно, вскорости и подтвердилось).

Затем, уже в самом Ленинграде, а именно, в ЦПКиО (Центральном Парке Культуры и Отдыха), начался рок-фестиваль, организованный при посредстве местного журнала «Аврора». Скажу, вкратце это действо описывая, например, следующее: повсюду и вокруг, на сентябрьской мягкой траве парка сидели радостные группки людей, раскуривавших и распивавших под тёплым питерским осенним Солнышком. Опять было много кайфовых команд, весёлого народа, и добротного дринча. Вскорости на одной из страниц «Авроры» появилась фотка с сейшена «НАТЕ!», где в первой шеренге у сцены был ясно пропечатан мой фэйс. Ведь, если Ты не знаешь, на рок-концертах у сцены никогда нет сидячих мест, а, если таковые, по недосмотру хозяев площадки, перед сейшеном всё же не убрали, то, скорее всего, им вскорости могут неотложно понадобиться новые кресла, или, в лучшем случае, специалисты по ремонту мебели, и всё это, конечно ( и чего они не принимают во внимание), ввиду, как Ты, думаю, понял, специфики самой музыки, порождающей, прежде всего, радость и, порой ломающий всё на своём пути, огненный танец. На второй день этого мероприятия мы, узнав, что в Рок-Клубе параллельно намечается сейшн «Аукцыона», решили сходить сначала на него, а потом, если станется время, заехать и в ЦПКиО. Собравшись вчетвером (с жившми неподалёку Балтикой, Шепой, и Петрухой) у меня на дома ЮЗе, мы дружно «накатили», и, беззлобно и радостно перебрасываясь взаимными приколами, рванули через проходной парадняк, спеша на остановку троллейбуса, курсировавшего до Кировского Завода. Внезапно на бегу я оступился, подвернув правую ногу, но в этой весёлой, спешной суматохе никакой боли поначалу не ощутил. Однако, когда мы уже доехали до центра, и, подойдя почти вплотную к Рок-Клубу, уселись на расположенном неподалёку удобном чердаке, чтобы неотвратимо «догнаться», боль в ноге постепенно стала давать о себе знать. Но что была мне эта мелочь! Дохромав до хорошо уже известного и близкого сердцу рок-клубовского дворика, и затем служебного входа, мы по-хозяйски преспокойно и пьяно ввалились в «родные пенаты». Большинство находившихся там рож были нам знакомы, и рады нас видеть, включая уже известных Тебе Книзеля и Слободской. Двери гримёрок практически не закрывались, и понятия «звезда» и «зритель» здесь не работали: такое в воздухе витало впечатление, будто все были, как одна семья. Внезапно в одной из дверей появилась голова Гаркуши (шоумена «Аукцыона»), который, увидев нас, тут же призывно замахал нам рукой, приглашая зайти, и распить с ним портвейна. Мне, честно говоря, было уже «нормально», однако отказываться было и остаётся не в моих правилах. А посему мы дружно «закатились» внутрь гримёрки, и сели на стоявшие у стены, незамысловатые стулья. Какие-то, как мне мгновенно стало ясно, стрёмные гопнические «лица» уже откупоривали батлы креплёного «Ркацители». Увидев нас, один из «них» быстро спросил Гаркушу: «Олег, а это кто?» Получив же от него ёмкий и смачный ответ, типа «это – мои друзья, я их пригласил, давай сюда батл, или что, не хочешь, чтобы они с нами пили?», тут же испуганно и торопливо залопотал: «Нет нет, Олег, ты нас не так понял, просто … (ну, и дальше всякая никчёмная ахинея). Я невозмутимо отпил прямо «из ствола», и передал его Балтике. Батлов было пять штук, нас же всех было восемь. Короче говоря, «добавка» оказалась, мягко выражаясь, ощутимой. Однако у нас всё ещё было предостаточно Времени, чтобы сполна вкусить радость Невысказанного, и что-нибудь обсудить со своими новыми собеседниками. Я, например, вспомнил что в популярном кинофильме «Взломщик» были показаны кадры о самом Рок-Клубе и околоклубной тусовке, и спросил Гаркушу, как этот фильм снимался. Тот охотно «приколол», что, когда к ним пришёл режиссёр, и сказал, что хочет всех их снять в той не наигранной, обычной обстановке, в которой они постоянно привыкли проводить своё время, ему просто ответили: «Неси столько-то водки, и снимай, сколько влезет». Он просьбу исполнил – ну, и, соответственно, снял. Олег долго рассказывал о том, о другом, я всё спрашивал, слушал, уточнял, и снова слушал. Постепенно время подошло к самому концерту. Мы дружески попрощались с «аукцыонщиками», и, как на воздушной подушке, выплыли в коридор. Скажу прямо, лично мне было уже не до сейшена: несмотря на надёжный природный «автопилот», меня шатало из стороны в сторону, и всё, чего я неимоверно желал, было трезвое намерение переждать где-нибудь эту качку. Говорят, надо в таких случаях просто сунуть два пальца в рот и так далее, но на это я никогда не шёл из принципа, всегда «дорожа продуктом». Парни, кроме Балтики, не раз «пропускавшего» свою очередь, тоже изрядно были под градусом. В итоге я и Балтика, выйдя «на оперативный простор», сели в рейсовый «Икарус», и поехали в направлении ЛДМ (Ленинградского Дворца Молодёжи), кружа по узким питерским улочкам. Пока мы ехали, я пережил немало, скажу так, экстремальных ощущений, начиная от классического, заставляющего замирать и ёкать сердце, вращения центрифуги, и заканчивая какими-то жуткими сюрреалистическими снами. В итоге занесло нас аж на «Комендан» (Комендантский), в тьму таракань новостроек, где жила одна наша общая с ним знакомая. Сквозь пелену алкогольного тумана помню только, что там все сидели за большим сервированным столом, в подавляющем большинстве (кроме нас двоих), «цивилы» (не «врубающиеся» обыватели), и эти самые цивилы смотрели на меня довольно враждебно, чем, впрочем, меня ничуть не удивили, и не расстроили. Скорее, наоборот, они слились заподлицо с дурманом, весьма хищно и настойчиво шатавшим новенький лакированный паркет под моими ногами. В процессе всего про свою ногу я просто забыл. Утром мы с Балтухой, который на время превратился для меня в живой костыль, поехали на свой родной ЮЗ, в «травму». Там мне сделали снимок, и, констатировав за этим только сильный вывих, наложили гипс, который, десять дней спустя, когда нога стала невыносимо дико чесаться, я просто снял, срезав волосья «мойкой».

После этого приключения, через малое время наметилось два сейшена группы «Кино» в СКК, проходившие сразу, в один день. В том же «юзовском составе» (я, Пертуха, и Шепа, без выпавшего из ситуации Балтики), за час до начала первого сета мы подвалили к кассам комплекса, чтобы понять, как действовать дальше. Вообще-то, это была одна из самых лёгких, в плане вписки, питерских концертных площадок. Механизм бесплатного проникновения был следующий: на ребре  нижней «шайбы» здания были приварены выпуклые буквы – Спортивно-Концертный Комплекс им. В.И. Ленина. Обычно мы приходили к СКК где-то за полтора часа до начала намечающегося концерта, когда не было ещё ни ментов, ни других посторонних лиц. Брали одно из повсюду стоявших, жёлтых ограждений, и, как лестницу, приставляли к первой на надписи букве С, зацепившись за которую, залезали на нижнюю круглую плоскость (шайбу) комплекса. Затем по отвесной пожарной лестнице поднимались на плоскую, такую же круглую крышу, и, зайдя в незакрытый дверной проём, по арматурным лесенкам спускались как можно ниже. Этим «как можно ниже» было большое цифровое табло, за которым была расположена небольшая площадка, на которой стояла, покрытая пылью, небольшая школьная парта, и к ней в придачу несколько стульев из того же арсенала. Методично, никуда абсолютно не спеша, распив и раскурив всё содержимое, мы, порой даже перебрасываясь в «дурака», спокойно ждали, пока в зал не начнут запускать народ, и, дождавшись, просто спускались с 12-метровой высоты по толстым, как парус пиратского фрегата, бархатным багровым шторам, тут же смешавшись со снующими внизу зрителями. Так мы это делали раз семь. В день же Цойского сейшена такая вписка не планировалась, и мы, импровизируя, просто подошли вплотную к площади перед СКК, буквально кишившей людьми и бдительными милиционерами, фланировавшими в толпе, и расставленными по окружности комплекса. То тут, то там раздавались призывные голоса спекулянтов, скупивших, как обычно, в кассах все билеты, и продававших их по новой привлекательной цене. Одного из таких предпринимателей я и позвал, показав ему жестом, что намерен, якобы, у него парочку приобрести. Когда же он, отойдя подальше от стоявших в толпе ментов, подошёл к нам, я тихим и леденящим голосом безапелляционно поставил его перед неопровержимым фактом, что его билеты – уже не его, и, пригрозив немедленной злой физической расправой в нецензурной форме, вынудил его добровольно их отдать мне в руки. На прощание я посоветовал этому парню заняться в жизни чем-то более достойным и важным. Мы спокойно устремились на Цоя, раздавая по дороге приглянувшимся нам герлам и пацанам свежие быилеты. Себе мы, впрочем, оставили три последних, и после окончания первого концерта, перекурив на улице, не откладывая, пошли на второй, так как делать ничего в тот день больше не планировали. Цой был, как Цой – неподвижный и монотонный, обычная программа Цоя. Народу, впрочем, нравилось.

Как-то раз в разговоре речь зашла о настольном теннисе. Мартын, оживившись, тут же предложил мне пари из трёх партий, на «сабонис» Пшеничной водки (0,75 литра, самая высокая бутылка, ласково названная в народе так по фамилии известного литовского баскетболиста). Снисходительно ухмыльнувшись, я немедленно принял этот дерзкий вызов. Решили сыграть, опять-таки, в СКК, где мне незадолго до этого, во время очередной вписки, попались на глаза расставленные на втором, недоступном для зрителей, этаже, отличные шведские теннисные столы. В один из вечеров мы всех компанией («братья» хотели посмотреть, чья возьмёт) подъехали к ярко освещённому всеми огнями СКК. Судя по многочисленному толковищу, и обильному количеству ментов, мне сразу стало ясно: замышляется какой-то сейшн. Я спросил об этом у какого-то парня, и тот ответил, что все пришли на известную поп-группу «Мираж». В наши планы «Мираж», конечно же, никак не входил, но, бесспорно, входил задуманный теннис. Через крышу лезть было поздно, покупать же билеты, естественно, никто не собирался. Оставалось только «идти в лобовую»: смешавшись с толпой законных обладателей контрамарок, незаметно просочиться через один из нескольких входов в комплекс. Что ж, ещё и ещё раз я созерцал одну и ту же картину: обычно бдительные менты, и строгие въедливые бабульки в нужный миг как-то некстатиотвлекались на что-то другое, не оставляя нам иного выбора, как только благополучно вписаться, что мы, собственно, не оглядываясь, и исполнили. Собравшись без потерь в холле, мы стремглав рванули на второй этаж, где я быстро (мне хватило двух партий) «разделал» ещё так недавно сомневавшегося во мне своего соперника. Проиграв «сабонис», он, скрепя и скрипя, вынужденно-торжественно вручил мне сей, честно заслуженный, трофей, и мы тут же его распили.

Затем, в разгаре той же, наполненной впечатлениями, питерской осени, я устроился слесарем-механосборщиком 2-го разряда (на «корку» я сдал ещё в школе) на завод «Равенство», расположенный на Нарвской Заставе. Работа была сдельная (сколько сделал, столько получил). Параллельно с «началом честной трудовой жизни» начались и первые репетиции (репы) нашей группы, называвшейся тогда «Охрана», в честь той надписи на рок-клубовской фестивальной проходке. Балтика пошёл в Народный Университет на улице Красной Конницы – учиться «стучать по кухне» (играть на барабанах). Кирюха, мой дворовый приятель, недавно влившийся в наш коллектив, встал на соло-гитару («солягу»), Гриня брал уроки бас-гитары («басухи») в своей «путяге» (ПТУ) у некоего Яныча, Димулька писал тексты, я сочинял музыку, аранжировки, и играл на ритм-гитаре («ритме»). Первые «репы» проходили у Димульки в коммуналке на «Московской». Мы включали «на рек» (на запись) его, с встроенным микрофоном, двухкассетный «Самсунг», и сначала просто импровизировали. Понравившиеся заготовки, прослушав, запоминали и заучивали, играя повторно, и добавляя в общую палитру недостающие штрихи. Выходило неплохо. Когда Димулька сказал, что в вышеупомянутом мной Университете учат, помимо прочих специальностей, и вокалу, я, имевший прочное и неудержимое намерение «сотворить всё по самой высшей категории», предложил ему попробовать прослушивание у «преподов» этого учреждения, дабы, может быть, внести соответствующие коррективы в свой и его способ пения, с целью, конечно, теоретически, его улучшения. «К тому же» – добавил я Димульке, – «тебе всё равно нужно ставить голос, чтобы не блеять, подобно Гребенщикову (главному Димулькиному кумиру)!». Поблеять Димулька любил, особенно когда «закладывал за воротник», и душа, так сказать, просила праздника, приводя лично меня в лёгкое состояние грогги. Мартын, в плане слуха и голоса, был, конечно, ещё хуже: когда он брал гитару, на которой почти совсем не умел играть, и при этом что-то пел (если это можно было таким хорошим словом назвать), присутствовавшие при этом люди терпеливо, и, по возможности, тактично, насколько это было им доступным, ждали, когда он, наконец-то, ёлы-палы, закончит. Когда же он спрашивал, требовательно заглядывая всем в глаза: ну как, мол, и мы ему в ответ как можно тактичнее и мягче, но в то же самое время прямее говорили, что, собственно, никак, что для того, чтобы было что-то, нужно учиться прилежнее, и практиковать это чаще, Мартын в ответ лишь обиженно краснел и злился. Много раз и я ему лично, один на один, чтоб не смущать этого чересчур восприимчивого паренька, рассказывал, как брать аккорды и петь, постоянно понуждая его к безостановочному прогрессу, но он, увы, ограничивался только неким подобием самого процесса, его лишь видимостью, норовя больше снискать в наших глазах восхищение своими действиями, чем осуществлять непосредственно сами действия. Звали Мартына по советскому паспорту Даня Ляпин, и ничего доброго и прогрессивного в себя он не допускал, стремясь только лишь к призрачной эпатажной «крутизне», но отнюдь не к зрелости настоящего, живого во всех смыслах, «системного» человека. Как-то, в минуту пьяного откровения, он рассказал, что в школе над ним все глумились, и за человека его не считали. Но вот, он вырос, и, как я понял из его слов, хочет отомстить своим тогдашним гонителям в лице, по ходу, всех остальных. Ни хрена себе, подумал я в тот момент, и с тех пор уже смотрел на своего «кровного брата» другими, настороженными глазами, всегда готовый быстро и вовремя дать этому существу немедленный и неумолимый отпор. Даня настойчиво просил меня допустить его к «ритму», чтоб я просто пел в микрофон, но я говорил в ответ лишь одно: «Научись, и будешь играть». Мартын снова дико обижался, мне же было на это, в силу понимания его «логики», глубоко начхать. Между тем, в один из вечеров, Димулька и я зашли в Народный Университет, и, отыскав комнату вокала, смело вошли внутрь. В небольшом, искусственного света, помещении стоял одинокий рояль, и сидели два каких-то мужика, один из которых был одет в чёрный, под цвет инструмента, фрак с такой же «киской». На наши слова по поводу того, что мы хотим научиться хорошо и правильно петь, один из них попросил нас для начала спеть какую-нибудь песню под гитару, которую я, предусмотрительно прихватив из дома, держал в руках. Мы присели на стулья, я взял вводный аккорд, и в зал полилась вольная и распевная песня про современный рок-н-ролл. Когда мы допели последние слова, и гитара умолкла, мужик без фрака, видимо, преподаватель, скептически ухмыльнувшись, снисходительно посетовал на предмет того, что нам обоим нужно ставить голос. В ответ я попросил его показать наглядный пример настоящего вокала. Тот приглашающе кивнул своему, одетому во фрак, коллеге, и обладатель «киски», размашисто её поправив, и откинув в стороны фалды своего одеяния, сел за рояль. Зазвучала мелодия, и тут внезапно он взвыл таким смешным, неестественным, и прямым, как оглобля, голосом, что я, еле сдерживая спазм неудержимого гомерического хохота, просто отвернулся, дабы (я же не ханжа какой-то) не смущать чужеродное для меня искусство. Само собой, я «вкурил», что никогда так петь, даже под пытками, не стану. Академичность и одновременно полнейшее отсутствие Души в Том Самом Единственном и Главном Смысле Этого Слова стали для меня неоспоримым и решающим аргументом, чтобы отмести сей вариант обучения напрочь. Димулька тоже сдержанно улыбнулся, и, хотя после того, как мы оттуда вышли, во мнении со мной был полностью солидарен, оперному вокалу всё же решил в своих целях поучиться. Таким образом, все, кроме Дани, оказались при деле. Мои бывшие одноклассники – Шепа с Петрухой, приведены были в наш круг на правах цивилов-пионеров, со всеми, отсюда вытекающими. Будучи по природе довольно примитивными в мышлении, и «туго въезжавшими» (плохо понимающими суть) в «систему», они, собственно, и были нашими первыми зрителями. У какого-то чела, работавшего в незапамятные времена у молодого ещё Боярского звукорежиссёром, и жившего на проспекте Народного Ополчения, мы купили четырёхканальный ламповый усилитель, собранный когда-то кем-то на военном заводе. В Ульянке, у старых хард-рокеров, давно «отошедших от дел», мы приобрели также за 150 рублей старые «кнопки» (клавиши) «Юность» внушительных размеров. И, наконец, в здании уже известного Тебе музыкального университета мы, волею судеб, познакомились с Пашей – мастером-электронщиком, делавшим на заказ гитарные «датчики» (звукосниматели) и «примочки» (электронные устройства, преобразующие обычный гитарный звук в определённые, характерные эффекты). Мы встретили его, когда он продавал очередную партию своих творений (к слову, весьма по тем временам качественных). Быстро найдя общие точки в жизненных предпочтениях и интересах, и взяв у него домашний «ринг», вдвоём приехали к нему на флэт, и, заплатив 120 юксов, купили для меня и Кирюхи добротную и надёжную примочку. Музыка «Охраны» звучала увесисто, размеренно, и дерзко, точно отражая основное представление моего взгляда на жизнь внутри и вокруг. Слишком жёстко, как и слишком мягко играть я не хотел. Получалось нечто, что располагалось где-то посередине. Рок-н-Ролл был для меня, разумеется, больше, чем просто музыка – скорее, по мне, он всегда являлся боевым Знаменем идущих против лживых и лицемерных, прикрывающихся красивыми и пустыми фразами, служителей одной многоликой, враждебной, чужой нормальным людям, мировой системы официальных взглядов, действий, и чувств. И Это Знамя я намеревался держать так же крепко, как и свои жизненные принципы. Любовь, открытость, и полнейшая, абсолютная ненависть к нелюдям в любом обличии – вот лишь некоторые из основных простых черт моего Рок-н-Ролла, и большинство из тех, кто тогда был рядом, безоговорочно меня в этом поддерживали, воодушевлённо предаваясь созерцанию услышанного, постижению теории, и, непосредственно, музицированию. Про полное равенство, и жизнь без кумиров я тоже имел своё чёткое представление: те, кто несёт людям радость Музыки Рок – не более, чем рядовые Её солдаты, добровольные слуги, такие же, как и те, кто с радостью и вниманием Её слушает из зала или из своих проигрывателей. Спросил бы меня кто-нибудь в девять лет, что я думаю по поводу всех этих ценностей и предпочтений, я, наверное, сказал бы то же самое, только, конечно, детскими словами, но – то же абсолютно. Ведь было бы весьма опрометчиво предполагать, что до шестнадцати лет моя жизнь имела какую-то иную смысловую суть. Скорее, то, что со мной стало происходить в шестнадцать, непосредственно стало прямым и логичным продолжением того, что со мной происходило уже задолго до этого. Что здесь, Друг мой, удивительного, если тебя с пелёнок не по-детски занимают взрослые вопросы настоящей, высшей нравственности? Желаю Тебе Того Же Самого, и, несомненно,больше, выше, дольше!

Между тем, Мартын, болезненно переживавший свой теннисный проигрыш, вскорости в одном из разговоров вызывающе похвастался, что сможет выпить «из ствола» залпом аж целый «сабонис» водяры. Мне было очень интересно, что называется, увидеть этот трюк воочию, и я, долго не раздумывая, спросил его, на что мы на этот раз спорим. Он назвал ставку – два «сабониса», и третий он, соответственно, на спор выпивает. Да, ещё мы условились, что после этого он полчаса не блюёт. Даня согласился. В ДК им. Ленсовета, что на «Петроградской», намечался сейшн ДДТ, точнее два сейшена за два дня. Взяв изрядно «дринча» и плана, мы залезли через крышу внутрь, оказавшись на просторном, покатом по краям, чердаке, где, неспешно раскурившись, стали ждать, как всегда, своего момента спокойно и вовремя спуститься вниз. Тут-то я и вытащил из своего «сидора» обговоренный и приготовленный заранее «сабонис». Мартын принял «ствол», открутил металлическую пробку, крякнул, и, запрокинув батл над собой, стал вливать его содержимое в себя. «Господа» завороженно замерли, следя то за кадыком глотавшего, то за неумолимо уменьшающимся содержимым бутылки. Это был настоящий, живой памятник пьющему человеку, подобное мне ранее видеть никогда не приходилось! Зрелище стоило больше двух «сабонисов», намного больше, это точно! Когда до дна оставалась пара глотков, Мартын внезапно спазматически дёрнулся, но всё же, совладав с собой, одолел всё, до последней капли, а спустя срок две минуты, поднявшись с одного из стоявших на чердаке стульев, и быстро отойдя в угол, выплеснул, как из брандспойта, всё содержимое своего желудка на грешную ленсоветовскую чердачную лестницу. Позже, когда его «отпустило», он «приколол», что для того, чтобы ему проще было одолеть «сабониса»,  он перед «стрелкой» съел у себя в буфете фармацевтического «терема» на обед три порции второго с маслом. Когда я спросил победителя: «Тебе два «сабониса» купить?», тот, сглотнув подступившую слюну, быстро ответил: «Лучше деньгами». И тут было бы заблуждением полагать, что эта, полчаса назад проведённая акция как-либо пошла ему на пользу. Практическая, хвалёная мартыновская жилка, а не отвращение к недавно так впустую переведённому «дринчу», говорила в моём несчастном оппоненте. В накуренном, то бишь в доверху наполненном впечатлениями состоянии, этот полукруглый, сюрреалистический чердак, и это пари смотрелись, как нечто запредельное, хотя, по факту, конечно, всё было до банальности просто. Но именно эта простота тогда меня так и впечатлила. Место и время: в нужном месте в нужное время, обыкновенное волшебство в обыкновенной жизни, ничего, вроде, необычного. Но именно это обычное мне никогда не давало покоя, погружая порой, как ни странно это могло бы прозвучать, в полнейший и уверенный покой (думаю, Ты понял, о чём это я). Между тем, время начала сейшена, на который мы пришли, неумолимо приближалось. Внизу (сверху была видна добрая половина сцены) взад-вперёд задвигались какие-то персонажи, но (и это было очень странно) никаких музыкальных звуков не звучало. Когда же на сцену вышел конферансье, и объявил, что сегодня – вечер юмориста Ефима Шифрина, мы, говоря мягко, неслабо удивились (или, проще, ох…ли). Ну, что же: накурились, напились, подумал я, можно и на Шифрине посидеть, коли так вышло (как выяснилось впоследствии, тот, кто назвал нам эту дату, как день ДДТ, ошибся на один день)! Топая дружно по служебной, предварительно заблёванной Мартыном, лестнице, мы спустились к гримёркам, запоминая заодно расположение входов и комнат. Затем мы прошли непосредственно в уже заполненный соответствующим народом зал, где я плюхнулся в одно из матерчатых кресел слева в центре, и стал просто ждать, когда Шифрин закончит своё юмористическое выступление. На следующий день всё повторилось точь-в-точь, только без Шифрина. Мы так же влезли на знакомый уже чердак, «накатили», «курнули», перекурили, и, дождавшись нужного часа, спустились по той же лестнице вниз. ЮЮ, почти сразу встретившийся нам у гримёрок, нас сразу же узнал, и радостно потащил за собой к сцене, где гостеприимно предложил поприсутствовать на «саунд-чеке» (проверке качества звучания всех подключенных инструментов). С момента нашей последней, полугодичной давности, встречи с дэдэтэшниками произошло немало событий, и, опять-таки, это было уже новое время и новое место. Я внимательно, с интересом наблюдал за окружавшей меня «тусовкой», невольно заостряясь на кажущихся словно неважными, на первый взгляд, мелочах: их улыбках, словах,  и жестах, желая понять, что за всем этим стоит. На моём «Равенстве», где я славно трудился, тамошний коллектив работяг внезапно сильно напомнил мне ДДТ: те же усталые, как бы тяготящиеся самим фактом своей жизни, и обременённые возложенной на них, и тянущей вниз, ношей, лица, и лишь изредка появляющиеся, какие-то загнанные улыбки. При всём этом, мной увиденном, сам ЮЮ, уже разгорячённый неизвестной мне маркой какого-то бухла, в разговоре настойчиво «напирал» на «кайфовость счастливого рок-н-рольного призвания и братства». Всё же, сказанное им, и увиденное мной, диаметрально противоположно, как север с югом, полностью расходилось друг с другом. Впрочем, «рубить с плеча канаты и головы» я никогда охоч без причины не был, а посему, имея свой интерес посмотреть на «современный рок-н-ролл» ещё раз, предложил своим «братьям» прийти в Ленсовет ещё раз, на следующий день. Желал же я в душе, тщательно размышляя об этом, только одного: чтоб всё было по-доброму: прямо и честно.

Но, увы, прямо и честно не вышло: следующий день ещё больше, и тем самым окончательно расставил всё по местам. ЮЮ, пьяно петляя, и как-то обречённо улыбаясь, бродил по кулуарам, покровительственно осматривая свои «владения». Его «бригада», увы, всё так же исполняла свою повинную серую работу. И всё это, точно, был уже не Рок-н-Ролл. Все мы были, есть, и будем живыми людьми, равными всегда перед лицом Самой Музыки и Настоящей, Неподдельной Жизни, а не повинными поклонниками сомнительных кумиров, всегда оставаясь по-хорошему вольными и радостными, полными Силы Этой Жизни, раздолбаями. И Это никогда не закончится. Уходя из здания вечернего ДК, я сказал тогда, чтобы те, кто был рядом со мной, чётко услышали: «Всё, ребца, с Шевчуком мне ясно. Кто как, а я сюда боле – ни ногой. Рок-н Ролл – совсем Другой!» И это был мой взгляд, прямой и окончательный – на Настоящую Музыку, и людей, к Ней причастных. Я верю своим глазам и своему сердцу, мой Дорогой Друг, и через все эти, описанные мной Тебе, истории, Ты легко можешь увидеть моё представление о Настоящем на Него Взгляде: безбашенная счастливая радость, и полная открытость Всем Ветрам. «Рок-н-Ролл – это не работа, Рок-н-Ролл – это Прикол». Всё просто.