Разбитый во льдах

Неизвестное время неизвестного дня. Кислорода осталось мало. Сигнала нет. Он встал и оглядывался, каждый раз оглядывался, после каждой проверки датчиков. Ни один здешний километр не отличается от прошлого и будущего, но каждый новый он встречал напряженной стойкой, закрывал глаза и выдыхал, расслабляясь всем телом, вычитая ноги. Первый шаг всегда тяжелее любых других. Скафандр не был поврежден, нигде не расходился и не вышел из строя, иначе бы его уже не было, но озноб охватывал мышцы. Стоять еще труднее, будто ты вот-вот рухнешь и больше не встанешь, заледенеешь, так и оставшись там очередным памятником замëрзшей воде. Тонкий пласт снега прятал бесконечный вдаль и вниз слой льда, так что ногу приходилось ставить с силой, чтобы просто зацепиться. 

Шел он лишь вперёд, куда, зачем - не знал и знать не мог, возможно, он не один раз обогнул планету, возвращаясь на старт и им заканчивая. На самом деле, так, наверное, и есть. Единственным его занятием было периодически подходить к великим голубым глыбам, рассматривать их. Он любил, если так можно сказать, брать и откалывать кусочки, стараясь захватить побольше. Однажды ему удалось выхватить достаточно длинный, овальный кусок, напоминавший копьё. Оно было при нём, куда бы он не пошел. В следующий же раз, как только он подходил к очередной башне, то встречал след от этого же кусочка. Но перед всем этим он обычно натирал противоположную грань до зеркальности и смотрел в чужое лицо. Потерявшееся, беспомощное, угрюмое лицо. Будто он застыл внутри. Каждый раз как в первый он чуть не плакал, необъятный мир, в котором нет ничего. 

Когда небо становилось более насыщенным и синим, то он называл это ночью, ему хотелось так считать. В остальное же время оно будто проржавело бледными оттенками красного, что-то вроде слабо-пунцового или цвета амаранта. Ночью он обычно сгребал часть снега в самодельную постель, но у той самой глыбы она всегда была на месте. Он грубовато опрокидывался на неё и сцеплял руки на себе. Закрывая глаза, он представлял себе лучший мир, мир, который он, должно быть, помнил, но, возможно, никогда на деле не существовавший, его тянуло туда каждую ночь. В мир, где тепло мягко обнимает тебя и греет со всех сторон, где ты знаешь куда идти и тебе не надо коротать, ожидая сигнала. Мечты о нём обрывались также неожиданно, как он просыпался в окружении снега и льда снова и снова. 

Прошло часов, наверное, восемь. В любом случае, небо уже налилось красным. Он встал и пошел дальше по прямой. Свои путешествия он называл обменом часов на мили. Башни из льда населяли эту планету повсеместно, от юга до севера, от запада до востока, они располагались не так близко, лишь как незнакомцы на остановке, ожидавшие очереди. Тем не менее, у него получалось возвращаться к одной и той же всë новый и новый раз. Он бы, вероятно, так и вернулся к ней рано или поздно, если бы не случилось, видимо, какое-то помешательство, безумство, может, простой бред, в таком окружении не трудно заболеть головой. Но... Нет, не показалось, где-то были звуки, они повторялись, такие скрипучие, иногда шершавые, как наждачкой по свежему куску древесины. Он свернул. Приближался, приближались и звуки. Каждый шаг ускорялся, становился тяжелее, твëрже. От одной точки до другой он перебирался так стремительно, как позволяли условия. В конце концов, он встал перед еще одним зеркалом. Звуки доносились оттуда, с обратной стороны колонны. Казалось, он опять вернулся обратно, но такого просто не могло быть. Ну, так казалось. Он обошел столб и немедленно встал в ступор. 

Существо, сливавшееся с окружением, выделяющееся из него лишь лёгкой зелëностью в коже, сидело и шлифовало ледышки в своих руках. Они были почти как человеческие, лишь чуть длиннее в суставах. Снег вокруг был расчищен и убран в сторону. Существо закончило работу над одним шариком и сложило его себе под левый бок. Затем оно принялось ковырять лëд пальцами. Напрягаясь и вкладывая всю силу в эти движения, медленно и обрывисто ему удавалось отделить небольшие части башни. Дыра в ней казалась знакомой, но уже порядком разработанной, явно больше, чем была у его "дома". Заполучив ещё один кусок, существо начало всю операцию заново. Он не знал, как ему поступать, он лишь наблюдал, не мог подойти, не мог сместить взгляд, если он убежит, испугается? Возможно, он один такой на всю планету, его нельзя терять. Ростом едва доходив ему до колена, довольно упитанной комплекции чудо сидело и натирало лëд. 

В конце концов, ему пришлось привыкнуть. За все, возможно, часы, что он стоял здесь, существо никуда не делось, лишь иногда поглядывало куда-то в стекло скафандра. Оно не пропадало когда он отворачивался и поворачивался обратно, не пропадало когда он обходил колонну по кругу, оставалось там и тëрло лëд. От усталости пришлось сесть. Аккуратно опираясь руками и присаживаясь рядом он будто врос спиной. Сложив руки на колени, он просто смотрел вдаль, думал о происходящем. Спустя какие-то, наверное, полчаса он склонил голову в сторону существа и наблюдал куда-то ему за спину. Как загипнотизированный он сидел, пока его не вытащили обратно в мир. Перед собой он видел протянутую худощавую руку, что хранила в себе шар. Он принял его. Это была ювелирная работа, чистейшая поверхность, столь синяя и плотная, будто моря, целые океаны заключались внутри. Жаль, сквозь костюм нельзя было почувствовать ничего, он понимал, что это что-то очень скользкое, что-то столь гладкое, но даже в голове нельзя было приблизиться к этому чувству, а понять хрупкость и подавно. С одной стороны, это просто лëд, легонько уронишь его и останется лишь пыль, но хотелось верить, что настолько непроглядно синий сосуд не может быть хрупким, что его не разрушит и метеорит. Сжать это в руке, чтобы проверить, он не решался. Величину дара тоже не оценить, может, ему дали лишь посмотреть. Он держал его у себя, вернуть подарок было бы столь же грубым, сколько не отдавать, если существо просто решило похвастаться. 

Целая вселенная в руках, не застыла, нет, она бурлила, текла, как нескончаемая галактика двигалась на скоростях недоступных нам. Все же, он решился, он достал свой копьевидный осколок и передал существу, возможно, из него можно было сделать что-то столь же прекрасное, очистить от липкого холода. Он протянул этот осколок, существо впервые за долгое время посмотрело прямо на него, легкая улыбка выделилась на вытянутой челюсти, напоминающей собачью, может, даже драконью, но бесконечно дружелюбная, хоть и с небольшими торчащими из под неё зубами. Оно не долго смотрело на осколок, лишь мимолетно опустило взгляд, чтобы перевернуть более острой стороной вверх. Вот мгновение, а осколок уже кромсает льдину, ещё мгновение и откалываются целые камни. Существо жадно рубило, замахивалось на секунду и рубило дальше. Раз, два, три. Руки его выглядели слабо, но будто великая ненависть позволяла точить древнейшие статуи. Пять ударов, десять, существа уже не было, оно убежало с этими камнями и осколком куда-то по диагонали отсюда. 

Оставшись лишь с шаром в руках он сидел дальше. В принципе, ничего не изменилось, обойдя планету ещё и ещё он всегда возвращался. Цикл за циклом пока не случилось то, о чем он почти забыл, точнее, хотел забыть. Он услышал тот же шум, те же старые звуки. На этот раз он сразу знал что это, да и никого не пряталось за колонной, их было несколько, много, армия, целая кучка одинаковых, как когда-то попавшееся ему на глаза существо. Они скакали вокруг, бегали, долбили и хрустели льдом. 

Он подошел, но они не обращали внимания. Один от другого не отличался фактически ничем, но у одного был его осколок, это был он, это точно, безоговорочно, такой же грязный и копьевидный. Да и держало его то же самое существо, он точно не стал бы его никому отдавать. Вот он уже стоял напротив своего отражения, напротив того, что от него осталось. Все от колен до основания побито, треснуто и разрушено. Они пытались выбить новые рубила. Вот ими орудовали уже двое, трое, пятеро. Они были похожи, но своë видно сразу, хоть оно и постепенно крошится. Пять минут - от метра основания нет ничего, десять - на уровне груди лишь покорëженные миллионы кратеров, двадцать и они башенкой из трёх составляющих оставляют в лице дыру ровно со шлем. 

Колючая пыль сыпалась повсюду. У них мания, перед глазами лишь жадная добыча. Они наступали на осколки лезвий, дробя ноги, расплескивая кровь, окрашивая ею мир. Земля сливается с небом. Лишь голубоватый с белым столб посреди красного холста. Он мог их предупредить, влезть в хоровод и попытаться что-то сказать, но был ли в этом смысл, они никогда его не поймут, не захотят даже. Вниз его заставил посмотреть треск. Шар, что когда-то был ему передан, он выпал, разлетелся на метр по углам, в мелкую крошку, лишь пара средненьких кусков лежало у стопы. 

Он отошёл, это было зверством, иначе не сказать. Десятки одинаковых зверей с десятикратной силой занимаются чистейшим уничтожением. С каждой секундой все тоньше и тоньше пока не... Великий щелчок, секундный гром, кто-то оставил с одной стороны меньше, чем стоило. Уходящее в небо надорвалось, рухнуло и зависло на мгновение. Мгновение длинной в тысячи лет летело прямо в его сторону, вот-вот миллионы тонн обломятся об него, трескаясь хрусталëм, вдавливая вглубь, делая частью алого супа земли. Он закрыл глаза, это не спасет, это было молчанием, тихим смирением. Разразился шум, превышающий все возможные грани. 

Его передернуло, глаза будто и не закрывались, от тяжёлого жадного дыхания он постепенно доходил до расслабленного успокоения. Всë на месте, подобие кровати, башня, бесконечный лëд. Но шум не пропадал, лишь переместился куда-то за горизонт, спустя несколько секунд его обдал мощный поток ветра со скопищами пыли. Где-то упала престарелая колонна. Он успокоился, так бы и продолжил лежать, но на него посыпались небольшие кусочки, покрыли стекло и скатились в стороны. Это было от дыры, из которой добыт осколок, что, к слову, тоже был на месте. Он медленно и увесисто поднялся на ноги, закрыл глаза, напрягся и выдохнул. Прошло либо пару часов, либо целые сутки, но небо оставалось синим, как и прежде. Делать больше было нечего. Он про себя сверил все данные: неизвестное время неизвестного дня. Кислорода осталось ещё меньше. Сигнала нет.