Кожа

В темный предрассветный час из центрального подъезда стоящей на отшибе многоэтажки вышел человек. В сером плаще. Бесцветный, безликий, бесшумный. В тон и цвет раннему утру, которое в такое время еще совсем ночь. Мужчина вышел из дома, осмотрелся, поежился, скукожился, выпрямился, мгновенье помедлил и сделал шаг с крыльца. Скрипел снег.

 У ступенек, переминаясь с ноги на ногу, торчала собака. Лохматая, темная, тощая. Грызла засохший кусок возможно хлеба, возможно рыбы, возможно мяса, который когда-то наверняка был съедобным. Человек наклонился к собаке, поморщился, промычал что-то непроизносимое и бодро отправился по своим делам.

 Путь его пролегал мимо городской поликлиники, где в такое время было еще малолюдно, но одинокие фигуры уже зябко замерли в тоскливом ожидании. Мужчина замедлил шаг.

 «…вторую неделю, – устало рассказывала мягкая женщина твердой старушке в шерстяном платке. – С работы, боюсь, уволят, а никакого просвета…»

«…еще бы пару дней, – тихо шептала упругая девушка, – и я бы все успела: и диплом, и отчет, и сводку, а потом бы в больницу – и будь что будет…»

«Хм», – сказал-подумал серый человек. Лицо его дрогнуло, по щекам пробежала тень. Минуту постоял среди ожидающих, послушно вбирая разговоры. Встрепенулся, словно вспомнил о чем-то важном. Медленно двинулся прочь.

 Под фонарным столбом задержался. В каше бурого снега лежала птица. Вернее, то, что когда-то ею было. Теперь лишь кости да перья. Человек скривился, сглотнул, кивнул головой, устало сгорбившись, устремился к цели.

 На остановке, сонные, заиндевевшие, измученные долгим ожиданием, две напряженные дамы перекидывались бранными выражениями, не подбирая слов.

 Человек вздрогнул, помотал головой, покорно застыл рядом. Лицо его пошло волнами и рябью, устало повисли руки. Терпеливо дослушав, поплелся в сторону. Серый плащ помаячил вдали и скрылся в лабиринтах улиц.

 

 Вечерние сумерки упали на город внезапно.

 Медленно и нетвердо плелась по двору фигура в сером.

«Да что вы себе позволяете?! Вы на своего, своего посмотрите!» – пыхтела от гнева темноволосая растрепанная мадам в живой, невероятно пушистой шубе. В меховых складках, хитро улыбаясь и щуря левый глаз, прятался круглощекий мальчишка.

«Мой, в отличие от вашего, окна не бьет и камни под колеса не швыряет…»

«Да вот подумаешь! Ребенок не нарочно! А ваш снежком мне в шубе вмятину, почти дыру – да вот, поглядите!.. – сунула под нос тонконогой лохматый кусок, – …проделал. А это дизайнерская между прочим вещь! Не какой-то рыночный ширпотреб…»

 Серый плащ болезненно ежился, кривился, дергал подбородком. Из рукавов торчали неестественно тощие руки с полосами стёртой кожи. Лицо шелушилось и горело красными пятнами. Человек промычал еле слышное «гхм» и бочком протиснулся в подъезд. С трудом преодолев два пролета, опустился на корточки, оперся спиной о закрытую дверь. Последним усилием воли дернул ручку, комком ввалился в дом, рухнул на пол. В квартире ровно тикали часы. Вечер спускался на город.

 Человек корчился, мучился на ковре, сбрасывая на тонкий ворс ошметки кожи, струпьев, ногтей. Его лихорадило, выворачивало наизнанку, трясло и скручивало.

 К полуночи бессильно затих на полу, неподвижным клубком свернулся у двери. Часы продолжали тикать. По стенам бродили тени и полосы света. Фонари рисовали невесомые ромбики на полу, чуть слышно урчали в глухой тишине батареи. Бесшумно плыла ночь.

 К утру мужчина очнулся. Серые сумерки едва окрасились синевой. Приподнялся на крепких локтях, твердой ладонью смахнул остатки сна с гладкого лица. Провел рукой по чистому ковру. Ничего не осталось, ни следа от вчерашней муки. Только серый плащ виднелся на темном ворсе да нечеткая вмятина от лежавшей на нем головы. Человек встал на ноги. Посмотрел в окно. Неслышно, мягко, легко спускались с небес белые крошки.

 Снег. Сегодня полегче будет. Снег как вторая кожа.