Слово о кошках

Звери и люди – два разных мира, столь разных, что мы

никогда не должны, скорее всего, жить вместе, под одной крышей,

так как однозначно несовместимы и… очень больно.

Дело было, как сейчас помню, ранней осенью 1967 г. Погода стояла летняя: солнце целыми днями грело всё ещё в зелени траву и листву, а люди ходили не то чтоб уж в том же летнем, но без плащей и зонтов – уж точно.

Я только-только начал учиться в школе, чем на первых порах весьма гордился. И как иначе: новая форма, новый ранец, новые книжки и всякие принадлежности. А ещё – свой собственный ключ от дома, как у взрослого!

Дома же ждал маленький пушистый комочек – Мурка. Отроду ей было месяца три. Трёхцветный комочек был весёлым: прыгал и бегал по комнатам, вскарабкивался по свисшему одеялу на мою койку и очень громко, на всю квартиру, мурчал, когда гладишь. Я очень любил, прислонив ухо к тёплой Мурке, слушать, как она это делает.

Жили мы в небольшом северном посёлке, в четырёхквартирном дощатом доме, полученном отцом по приезде вместе с матерью и мной сюда лет семь назад. Отец, родом с Волги, – инженер-механик на местном автопредприятии, куда попал по распределению в оконченном Саратовском политехе. Мать – телефонист на местном же Радиоузле, но тоже неместная, с Тамбовщины, нашедшая отца в Саратове, обучаясь там в сельхозе на зоотехника. Родители с утра до вечера на работе, я первоначально в детсаде, а перед самой школой – в «гордом одиночестве» (как говаривал мне в шутку сосед по дому): один дома. Через едва проезженные в траве две автомобильные колеи напротив дома – густой еловый лес, тайга, в глуши которой где-то речка и кое-какая живность типа волков с кукушками и комариными стаями вперемежку.

Мурка и я, с первого дня её появления у нас – вместе: в одно время едим, в одно гуляем и спим тоже вместе, в одной кровати, оба под одном одеялом. Дома больше всего ей нравилось бегать за привязанной к длинной нитке бумажкой («мышкой»): догонять её, ловить малюсенькими белыми коготками и сразу же грызть-грызть-грызть маленькими белыми зубками. Затем, нарочно отпустив её и дождавшись, когда я вновь потяну за нитку, вприпрыжку настигать её и снова с неописуемым кошачьим наслаждением грызть-грызть-грызть.

Однако при всех её многочисленнейших достоинствах прежде всего меня поражали Глаза: это были какие-то совсем не кошачьи: голубоватые и совершенно ясные, будто летнее небо, широко открытые Глазки. Умные, человечьи в полном смысле, как у ребёнка. Когда она глядела ими на меня, то проникала прямо внутрь, в душу – и сразу же становилось так хорошо, легко и уютно, невесть с чего.

Больше всего на свете я не хотел потерять эти Глаза!

Едва заслышав собачий лай – а псов в посёлке было немало, причём довольно больших, которых местные называли волкодавами, – я, если мы гуляли, сразу же хватал Мурку в охапку и скрывался за входной дверью, ведущей в «крытый двор». Это было нетрудно: Мурка была совсем малюткой, бегала не так быстро, да и гуляли мы всегда только в сухую солнечную погоду у дома. Под защитой «крытого двора» с его пахшими свежими дровами поленницами, сельхозинвентарём для работы на огороде и редкими, но крупными зелёными мухами мы пережидали одинокого пса или пса на привязи вместе с хозяином, ведшим его домой – и вновь гуляли или же шли домой, в зависимости от желания Мурки или моих срочных планов.

Так и жили, что называется, не тужили, пока не пришёл сентябрь и мой первый класс. Мурку пришлось оставить дома одну, не в комнате на тёплой моей постельке, как раньше, а на «крытом дворе», по настоянию матери: мало ли, в туалет захочет. Перед каждым моим уходом в школу я долго рассказывал Мурке, что значит учиться, что из себя такая наша человечья штука, как школа, и сколько там всего такого, что ей и не снилось в кошачьих снах. Возвращаясь домой, я с неимоверной радостью и даже с замиранием сердца ждал, когда Мурка, издали увидев меня, радостно выскакивала из-под двери и вприпрыжку спешила навстречу. Мы останавливались, встретившись за несколько шагов до дома и прямо на широких и толстых досках тротуара обнималось и мурчали друг другу каждый на своём языке самое доброе и желанное как могли! Я, уже не выпуская Мурку из рук, шёл с ней домой, поил молочком из миски в её углу и после моего короткого перекуса мы вновь забавлялись «мышкой», как это всегда было примерно в это же время дня летом.

Оба мы считали мир бесконечно прекрасным и вечным для нас обоих, оба в равной степени были счастливы. Боже ж мой Боже…

…Ничто не предвещало того, что навсегда врезалось в память и сердце, и вот уже более полувека жизни – со мной.

Я, как всегда, спешил из школы домой по серым кривым доскам тротуара, проложенного вдоль домов нашей улицы, мимо густого леса, травы с автомобильной колеёй и отдалённым многоголосием псов. Яркое и даже немного тёплое солнце на совершенно ясном голубом небе освещало мой путь. Где-то вот-вот уже должна была показаться Мурка, но её не было. «Может, пригрелась на солнышке и заснула», – подумал я, но что тревожное уже шевельнулось внутри. Что-то совсем не хорошее и тревожно-колючее заставило ускорить шаги и всё внимание устремить вперёд, к дому, не отвлекаясь ни на что больше. Я почти бежал к дому, был уже в двух шагах – и… Я увидел её. Её Глаза. Большие и голубые, как небо. Они смотрели на меня, любили меня, а я их. Глаза, которые… впечатались в тротуар, как будто сплюснулись плоским блином в широкие доски тротуара, ведущего к входной двери «крытого двора».

Я уронил портфель и, упав на колени перед сплюснутой насмерть, плоской Муркой, взвыл жутким воем так, что не только все соседи, которые были дома, но и собаки, не бывшие на привязи, тотчас оказались рядом, услыхав это…

Похоронили Мурку в тот же день, родители, без меня. Сочли, не детского ума это дело. Шерсть и кровь смыли. Миску убрали. Кто-то подсказал как можно скорей завести другого котёнка, чтобы забыть. Его, конечно же, принесут. Но это будет уже совсем другая история. А Мурка, её Глаза и вся она, мягкий пушистый комочек, мурчавший под одеялом и издали встречавший со школы, навсегда со мной, до сих пор.

Позднее сосед, который говаривал про «гордое одиночество», предложил мне такую версию, узнав о происшедшем: грузовик, привезший дрова, при развороте задним ходом просто раздавил маленького трёхцветного котёнка, не успевшего отскочить от заднего колеса. Просто раздавил.

Прости меня, Мурка… Пожалуйста, прости…

Вторым котёнком в моей далёкой детской жизни стал Васька. Он хоть и отличался сильно от бедной Мурки (весь серый, а нос не розовый, а совершенно чёрный, да и носиться по комнатам не особо, так скажем, охотник был), но что правда – то правда: отвлёк от мрачного, затмив заботами о себе почти всё моё свободное время. Едва я взял его в руки, сразу дал клятву: ни за что и ни под каким предлогом из дома этот зверёк у меня не выйдет. С одной стороны, конечно, несправедливо (так, за здорово живёшь, взять – и лишить свободы). А с другой? Второй раз на те же грабли? Нет уж, решил я, наученный горьким опытом: пусть хоть вдрызг разругаюсь с обоими родителями, а туалет кошачий с песком пусть будет дома, и Васька дома – зато и жив, и здоров навеки.

Не без семейного шума, но я своего добился, и если раньше уже на улице меня ждал кто-то, то теперь кто-то ждал дома, свернувшись калачиком в центре мягкого одеяла на моей кровати в моей комнате и радостно приветствовал моё появление, потягиваясь, зевая и точа когти, сожмурив от удовольствия зелёные глаза. Я обнимал, какое-то время всё ещё вспоминая Мурку, кормил и поил, играл немного, делал уроки и ждал родителей. Так было месяцев пять или шесть. А после (невесть, откуда и с чего) завелись в Ваське блохи. Чесался он, бедный, немилосердно, не успевая выкусывать их, крупных и мелких, чёрных и жутко злых, аж подмяукивая время от времени от безысходности: как бы взывая к помощи, хоть какой-то. Мытьё в тазике с тёплой водой и мылом толку не дало. Тогда мать решилась на такой отчаянный шаг, как опрыскать бедного Ваську хлорофосом, жутким ядом, смертельным для всех клопов. Предвидя, что Васька захочет и после этой процедуры себя вылизывать, а значит, запросто сможет сам отравиться, решено было по окончании химобработки завернуть несчастного и почти взрослого кота в полиэтилен.

Дальнейшие события развивались стремительно и ничуть не менее печально, чем с Муркой. Обработав Васькину шерсть везде, где удалось, жутким зельем, преодолевая изо все сил его естественное кошачье противодействие противно и сильно пахнущей жидкости, мы с матерью завернули его в полиэтилен и не давали лизаться полчаса. После этого, промыв Ваську тёплой водой и мылом, отпустили вылизывать себя, чистого и безблошного, к тёплой печке. Мать и меня переполняло чувство гордости за нашу сообразительность и настойчивость. Мы стояли рядом и, наблюдая за взъерошенным и вконец измученным Васькой, думали:

– Ничего-ничего, ещё нам спасибо скажешь!

Эх, если бы знать заранее, чем всё это реально кончится!

Уже через короткое время у Васьки изо рта полезла белая пена, а сам он, пошатываясь, медленно переступая с лапы на лапу, медленно побрёл в мою комнату, но не на кровать, а под неё, в тёмный угол. Мать, сразу поняв, в чём дело, дала команду вытащить его и постараться отпоить молоком или хотя бы водой. Но Васька, слабо упираясь, отворачивал морду и не желал уже ничего, кроме покоя. Поздно вечером того же дня серый и черноносый рассудительный Васька оставил нас. Навсегда.

Мне тогда снова пришлось реветь, хотя и не так уж горько, как это было с Муркой. Где-то внутри уже зрела простая и злая мысль, что мы – люди – может, и не такие умные и сильные, как нам кажется. А тогда – что ж мы творим, и на каком таком основании, с бедными кошками, собаками, да и вообще всем, что вокруг, внушая себе и всем, что так только и должно быть!?

Прости меня, Васька… Ты был мне хорошим и верным другом, а я тебя не сберёг. Прости… Пожалуйста, Васька…

К тому дню, когда у нас едва не появилась вторая Мурка, семья уже сменила жильё в дощатом (щитковом) доме на просто шикарное по тому времени (1968-й год) жильё: настоящую двухкомнатную благоустроенную квартиру в настоящей кирпичной, только что сданной новостройке, да к тому же ещё и в центре посёлка, получившего уже статус города, местного районного центра.

Окрас у новой киски на мордочке был такой, что никакое иное имя ей и не дашь: прямо на лбу – чётко выведенная несколько более тёмными шерстинками буква «М».

– Ну, как её назвать? Только с «М» что-нибудь! – сразу сказала мать, увидев это царапучее и кусачее чудо с юрким хвостиком.

– Машка? – спросил отец.

– Мурка, – хотел предложить я, но тут же, вспомнив ту жуть, которая сломала мне разом весь белый свет, решил иное:

– Муська.

С тем все и согласились.

Миску Муське поставили в кухне, рядом со столом, на котором не только готовили, но и ели. Ящик с песком – в ванную, близ титана, гревшего воду. Спать, понятное дело, ей полагалось вместе со мной, на раскладном диване в гостиной. Про большее она, по-моему, и не знала, поэтому была всем довольна. Впрочем, через месяцев пять-шесть Муське категорически мало стало того, что ей дали. И тут, как говорится, крыть было нечем: пришлось, тихонько и осторожно, пытаться выводить её в мир, наружу, во двор: где куча неизвестного и опасного, включая и других кошек…

Так или иначе, а пришлось-таки потихоньку осваивать с подросшей к апрелю Муськой сперва подъезд (чтоб свой первый этаж с другими не путала и дверь свою знала), свой дом и двор. Сначала на верёвочке, ненадолго, вместе ходили. Чуть погодя рискнули без верёвочки отпускать. Надо сказать, что Муська оказалась весьма смышлёной: пока не осмотрится, не пронюхает всё поблизости – никуда. Это вселяло надежду, что хоть на сей раз как-нибудь без больших проблем проживём. Правда, мать сразу всем объявила, что «раз Муська кошка теперь свободная, то и блохи появятся, и котята у неё будут».

Однако я, несколько успокоившись оттого, что пока всё шло без неожиданностей, не часто вспоминал про это предупреждение и даже всячески гнал знание о нём от себя.

 – Будь что будет, а кошка в доме нужна – и всё. И ей хорошо, пусть и пока (а может, и навсегда), и нам тоже. Вот пришёл со школы, что-то там не очень хорошо вышло – расстроенный. А тут Муська «мур-мур» – и никакого расстройства. Так что нужна она. Ну, пусть хоть мне одному. Нужна! – примерно так рассуждал я в те дни.

Утром, уходя на учёбу, я выпускал Муську гулять, а ближе к вечеру она уже скреблась и мяукала под дверью сама, прося еды и хозяйского внимания. Так что ни искать, ни звать, как делали хозяева других котов и кошек в доме, совершенно не нужно было, чем все мы чуть ли не демонстративно гордились. Даже такой скептик, как мать, в разговоре с кем-нибудь из соседей в те дни нет-нет – да, помню, ввернёт:

– Да вот мы тоже котёнка взяли. Думали кот, а вышла кошка. Ну, не выбрасывать же! Вот, ждём котят теперь. Да ведь она у нас умная: сама уходит, приходит, сигнал даёт, что пришла. Умная кошка, умная, не то что некоторые…

По чести, мне очень приятно было слышать это. Поэтому когда однажды Муська не вернулась домой, я (в подтверждение моей непоколебимой веры в её разумность) не пошёл искать и звать, голося на весь двор, как делали все другие хозяева ежедневно и не по разу. Но Муська не явилась и утром следующего дня, и ещё двое последующих суток. Так что мне стало уж не до форсу. Едва вернувшись со школы, я кинул в угол портфель и, не переодеваясь и без обеда, в смятенных чувствах, отправился на поиски Муськи с твёрдым намерением без Муськи не возвращаться. При этом, заранее приготовив себя и к самому страшному (память вкупе с бурной фантазией – вещь крутая…), я обошёл не только весь не такой уж и маленький по размерам двор, осмотрев каждый холмик, но и каждый подъезд всех стоявших рядом пятиэтажек, каждый этаж в каждом подъезде, не забывая попутно расспрашивать всех встреченных мной о предмете моего поиска, подробно описывая внешние данные и даже кое-какие повадки пропавшей Муськи.

Всё было зря. Пройдя, и не по разу (мало ли, чего не заметил), все доступные закоулки, я, почти без сил и в крайне удручённом расположении духа, вспомнил о том, что не был только в подвале, в то время как Муська запросто могла попасть каким-то образом и туда. Так вообще подвал был со всех сторон забит досками, но кошка ведь существо такое, которое при желании хоть куда влезет? Так? И вот я, с фонариком в руке, в подвале. Серые бетонные блоки вместо стен, железобетонные плиты вместо потолка, остатки строительного мусора, засохшие напрочь песок и глина, густая пыль, неструганые кривые доски с торчащими из них кривыми и толстыми ржавыми гвоздями, давно сгоревшие пыльные лампы в патронах, редкими чёрными каплями висящие на концах свисающих сверху редких проводов и… что это? То, что осталось от нашей Муськи? Что это на земле, в углу, рядом с забитым подвальным окошком?

– Муська… Муська… Кис-кис-кис! – не шевелится.

Я медленно подошёл и осветил серую шкурку полуистлевшей кошки, плотно осевшую на рёбрах и слабо прикрытую брошенной кем-то или упавшей откуда-то сверху рваной тряпкой.

С камнем в груди и комком в горле я подошёл к останкам, присел на корточки, чтобы рассмотреть жуткую находку получше, и тут…

…Муська прыгнула прямо на плечи, сверху, напугав так, что я со страху чуть сам не помер, но и обрадовав так, как я ещё ничему не радовался на этом свете.

– Муська! Это ты! Милая моя Муська! Где же ты пропадала?! Что же домой не идёшь?! Ведь ты же есть хочешь, я знаю, пить. Пошли, пошли скорей!

Вечером, осмотрев мою «находку» со всех сторон, мать на полном серьёзе заявила о том, что вскоре следует ждать прибавления, т.е. котят.

– Что только мы с ними делать будем – ума не приложу, – вслух размышляла она, стоя над Муськой, жадно поедавшей свой первый за три дня и три ночи ужин. Но это, как можно догадаться, история чуть иная.

С чудесным возвращением домой Муськи чудеса, так или иначе связанные с ней, отнюдь не кончились. Во-первых, Муська практически не стала проситься выпустить её из дому.

– А, нагулялась! – констатировала мать, спеша на работу вместе со мной, так же спешившим в школу.

Во-вторых, уже через короткое время бока у Муськи весьма округлились, ходила она всё медленнее и медленнее, чаще сидела или лежала, щурясь и мурлыча о чём-то себе самой, даже если никто не гладил. На ночь её осторожно клали куда-нибудь на мягкое и тёплое, так как самостоятельно на диван ко мне ей было довольно трудно взбираться. Причём брать теперь приходилось только под передние лапки, ни в коем случае не брать за живот, о чём имелось строжайшее родительское распоряжение.

– К тому же нечего ей на диване делать: один Бог знает, когда у неё чего теперь… – ворчали поочерёдно отец и мать, искоса поглядывая то на бедную Муську, которой в целом явно несладко было такой брюхатой, то на меня, уж и не знаю, с чего, поскольку я-то как раз чувствовал себя лучше некуда. Муська дома, в школе одни четвёрки с пятёрками как раз шли – чего ещё желать, в самом деле! Впрочем, проблемы и правда ждали (они, как я всё больше понимал, и не собирались предупреждать о появлении загодя, а просто являлись, ну, прям как к себе домой, – и ешьте-кушайте на здоровье…).

Первая из них не заставила себя ждать. В один из вечеров, придя со школы, я нашёл Муську лежавшей на боку в самом тёплом и мягком из отведённых для неё мест, в ванной, рядом с титаном. В портфеле была завёрнутая в салфетку котлета со школьного буфета: для Муськи. Хоть и не велено было мне так делать, но очень уж хотелось побаловать этот розовый нос хоть чем-нибудь из того, что мог я тогда себе позволить. Не желая лишний раз тревожить тяжело дышавшую Муську, я не понёс её в кухню, к миске, а положил лакомство рядом с мордочкой, погладил и сказал:

– Ешь, Муська, ешь: тебе же, говорят, силы нужны!

Но Муська замурлыкала, закрыла глаза и отвернулась, чем меня весьма озадачила: раньше от котлет она не отказывалась.

– Либо котлета несвежая, либо ей нездоровится, – подумал я.

Оставив всё как есть, я пошёл переодевать школьную форму на домашнее, а после вернулся к Муське глянуть, что теперь. И тут я, к ужасу своему, увидел, что у Муськи сзади невесть с чего явился почти прозрачный пузырь небольшого размера. Я, чтобы прийти в себя, вышел из ванной, посидел какое-то время на диване и вновь вернулся. Пузырь достиг размера теннисного мяча и не было никаких гарантий, что он не вырастет ещё больше. Мне уже совершенно понятно стало, что с Муськой что-то серьёзное. Но что мне делать?

Всю жизнь говорю себе спасибо за то, что не решился тогда отрезать ножницами у Муськи этот пузырь и тем, как мне казалось, избавить её от этой жути. Спросить совета у взрослых – самое простое и естественное – было мне недоступно: все на работе, а сотовых телефонов не было (их тогда ещё не изобрели). Простого стационарного телефона, проводного, тоже не было (такое удовольствие тогда стоило очень дорого). Интернет? Скажи я тогда такое слово – никто бы меня вообще не понял: до появления этого чуда техники было ещё лет 30-40. Так что, с учётом того, что и знакомые мне соседи дома отсутствовали, отправился я на улицу, чтобы не видеть и не слышать того, что может произойти с бедной кошкой, а я бы при этом ничем и никак бы не в состоянии был помочь.

Так я, слоняясь из-за зимнего холода взад-вперёд, провёл близ подъезда не один час, пока не стало темнеть и не явились мои родители, с которыми вместе лишь и решился, с замиранием сердца, пойти назад.

Выслушав меня и разувшись, первой в ванную вошла мать…

– Вооот оно в чём тут дело! – услышал я её голос, – Иди, смотри!

Так как голос не внушал по тону никаких опасений, я быстро вошёл, и первое, что сразу же бросилось мне в глаза, – куча каких-то мокрых серых мышат, копошившихся рядом с Муськой и попискивавших на разные голоса, тычась своими мордочками с закрытыми глазками в живот Муське. Муська же их вылизывала и не обращала на нас почти никакого внимания.

– Ну, вот, – продолжила мать, – что теперь с этим выводком делать будем?

Я, заметив свою котлету, которая так и осталась нетронутой, быстро убрал её и, спрятав в кулаке за спину, предложил:

– Пусть они подрастут – и раздадим.

– А не раздадим – чего тогда?

– Да раздадим: кто ж от котят откажется!

– Откажутся, да ещё как. Во-первых, кое-кто собак больше любит; во-вторых, у кое-кого уже кошки есть; в-третьих, кому-то никаких зверюшек совсем не надо. И что тогда? А их ведь всех кормить надо. А больших непристроенных котят нам куда? Ты их потом куда и как?

Я, переминаясь с ноги на ногу и хмуро разглядывая носки собственных тапок, молча ждал приговора.

– В общем, иди отсюда! – тяжело вздохнув, потребовала мать и стала поспешно одеваться.

К вечеру того дня из восьмерых котят у Муськи остался один котёнок…

Лишь через много лет после того мать поведала мне, уже взрослому, как она, одевшись, дрожавшими руками собрала тогда этих «мышек» в бумажный мешок и, унеся их как можно дальше от дома, молча положила в сугроб. Тридцатиградусный мороз почти сразу вгрызся в них насмерть, но до сих пор, со слов матери, всю её жизнь, не может забыть она громкого многоголосого писка брошенных ею только что явившихся на свет жизней. Всю жизнь вспоминает она с тех пор, как бегом, перепрыгивая неровности и сугробы бездорожья на пустыре, мчалась домой, зажав руками уши, чтобы не слышать этого крика о помощи маленьких, беспомощных и слепых, детей Муськи, забранных у матери-кошки силой лишь затем, чтобы избавить от лишних мыслей и хлопот «заботливых» и «любящих» хозяев Муськи. В том числе и меня…

Прости нас, Муська! Тебя самой, скорей всего, давно нет: кошки не живут долго. Но всё равно: прости! И пусть простят нас твои котята, лишённые нами едва начавшейся жизни в этом жестоком мире людей.

Котёнка, оставленного на некоторое время тебе и названного, если ты помнишь, Машкой, месяца через три отдали мы в «добрые руки». Твоя же собственная судьба мне неизвестна, так как летом 1968 года, повинуясь судьбе и приказу отцовского начальства, всей семьёй отправились на новое место жительства, в далёкий областной центр. Тебя же, взрослую уже кошку, взять никто не хотел, и нам пришлось оставить тебя прямо на улице, предоставив самой себе.

Прости нас, Муська! Пожалуйста… Если можешь…

Каждая жизнь бесценна. Но есть такие, к каким относимся мы всё же с несколько большим (а иногда и с гораздо большим) трепетом, чем к иным. Причин порой объяснить нельзя (не получается т.е.), но вот так, как говорится, – и всё тут.

Так, наверное, и с моим (пусть не обижаются все другие) любимым, самым дорогим моей памяти, котом, которого звали Барсик.

Он и на самом деле, как мне казалось, в чём-то неуловимом был очень похож на настоящего барса. Может, в какой-нибудь прошлой жизни был им, осталось? Грациозный и с виду, и в каждом шаге и прыжке, этот короткошёрстный чёрный кот просто с ума сводил, я думаю, всех своих кошек. Тем более, что по центру мордочки имелась ослепительно белая вертикальная полоска, на груди белое пятнышко, а на лапках – белые «тапочки», на каждой маленькой чёрной лапке. Очень красиво! К тому же, как я понял, силой и ловкостью нашего Барсика Бог совсем не обидел. Говоря так, я вспоминаю то, как отчихвостил он на моих глазах однажды одного наглого кота, зашедшего ни с того ни сего в наш подъезд. Кот этот был немного крупней и, по состоянию шерсти, явно моложе Барсика, так что у меня сперва возникло сильное желание выгнать его, пока не дошло до стычки. Но то, что быстро последовало затем, сделало моё вмешательство в отношения между ними просто лишним. После короткой паузы традиционной у котов встречи с взаимным выгибанием дугой спин, поднятием шерсти и грозных рыков Барсик, по праву хозяина, первый кинулся на врага. Шерсть летела клочками так, что к этому визжащему клубку из двух сцепившихся котов и подойти страшно было, не то что лезть в него. В итоге двух- или трёхминутной схватки незваный гость позорно бежал на улицу, а наш победитель, гордо поправив языком слегка лохматую шерсть на левой лапе, не торопясь проследовал к своему этажу. Нет, это надо было видеть! Мне просто в ладоши хлопать хотелось, и я тогда единственно потому не сделал так, чтобы не смутить хлопками ту торжествующую поступь нашего Барси, которой он не шёл, а гордо шествовал к достойно защищённой им миске.

Как он попал к нам, я, честно сказать, не помню (кажется, кто-то нам его подарил, как только въехали в очередную новую двухкомнатную квартирку в областном центре), но это и не так важно. Всем сразу понравился, включая и появившуюся через некоторое время мою крикливую младшую сестру. Всё понимал с первого слова, с одного жеста и, что самое интересное, многое сумел понять и перенять сам, без каких бы то ни было наших усилий и даже слов. К примеру, ел – исключительно по часам (как будто нарочно подсказывал ему кто, что так всем будет удобнее). Приходя с улицы – громко мяукал на площадке, а если долго, по его мнению, не открывали, сам прыгал на ручку входной двери и входил (ручка была купейного типа и, если запереть дверь не на замок, при опускании её слегка вниз защёлка внутри двери исчезала, дверь открывалась – кот входил). Если выйти утром во двор (как правило, Барсик исключительно днём был дома), нужно было сказать – именно сказать «Барсик!», а не крикнуть много раз, как другим кошкам, иногда сказать полушёпотом – и вот он несётся прямо к тебе, по прямой, во весь опор, невесть откуда, огромными прыжками, трётся, мурлыча, о твои ноги, торопит на второй этаж, к дверям, к миске. А поев – что? Если никто ничем не занят – и он сидит себе на диванчике, дремлет. Но стоит только включить телевизор – он, как полноправный член семьи, просыпается, смотрит в экран, прямо не отрываясь. Ну, человек – да и только! Особенно любил передачу «В мире животных» (с незабываемым ведущим Н.Н.Дроздовым): что-нибудь про кошек, собак, рыб и, особенно, птиц или мышей. Прямо привставал иной раз, издавал какие-то эмоциональные короткие «Мя!» (вместо «Мяу») и переминался с лапы на лапу. Мог и к телевизору подбежать да и лапой, лапой этого персонажа какого-нибудь! Смешно же было!

Короче, умный был кот, очень умный. Может быть, потому и прожил самую долгую из всех наших котов и кошек жизнь: где-то лет 10-12 (между прочим, это соответствует в среднем 60-70 годам у человека). Казалось бы, и ему, и нам, хозяевам его, гордиться и радоваться бы, но… Впрочем, всё по порядку.

Лет через 8 или 9 по появлении у нас Барсика (давно же было, не помню) пришлось нам в очередной раз менять жильё: двухкомнатное на трёх-. Слава богу, что в том же городе и даже на той же улице, в паре кварталов всего. Я к тому времени не только успел окончить обязательные в то время 10 классов, но и первый курс своего филфака в пединституте, и потому знал, что кошки, согласно научным данным, чаще привыкают не столько к людям, с которыми живут, сколько к месту, где обитают. Причём находят его без всяких сложных приспособлений и возвращаются к нему, даже если их увезти за много десятков километров (геомагнитное поле Земли у них каким-то образом в голове даёт ориентир – и кошке уже никакой карты не надо с компасом: пусть не за один день и даже месяц, но вернётся в свой дом всенепременно). Единственный способ избежать этого – исключить взаимодействие прекрасных памяти и чутья в усатой мордочке с геомагнитным полем при перемещении из одного места в другое. Как? Например, поместив кошку в металлическую ёмкость с крышкой на всё время перемещения. Тогда бедная кошка, попав в новое место, совершенно без понятия будет, откуда куда её переместили, т.е. выбора не останется, кроме как остаться там, куда привезли. Так я и поступил: испросил у матери большую кастрюлю, посадил Барсика, закрыл крышкой и так привёз его на машине к новому месту жительства. А что делать! Вдруг бы иначе сбежал он, к прежнему? Ходить туда кормить его каждый день? А зимой? Нет уж. В общем, въехали в новое жильё: на четвёртый этаж огромного девятиэтажного дома с лифтом и мусоропроводом, лоджией и – впервые – с отдельной комнатой для меня (Барсику, по традиции, позволили войти первым и ходить всюду: «изгонять злого духа»).

Эксперимент с перемещением в кастрюльке с крышкой нам удался. Кот и не пытался вернуться к тому, что было. Напротив, с энтузиазмом облазив и обнюхав всё, что счёл нужным, через несколько дней опять уже не нуждался в лотке, т.к. спокойно обходился новым двором. Но время шло, менялась природа, люди. Не стало страны, в которой мы с котом родились и выросли. Явился на свет Божий компьютер, Интернет. Много на этом свете стало другим, и не всегда в лучшую сторону.

Однажды утром, выйдя, как всегда, звать Барсика, я не сумел дождаться его. Ни шёпотом, ни голосом, в т.ч. и по много раз, против обыкновения. Что-то тревожное сразу дало о себе знать, но я пытался успокоить себя тем, что и у котов бывают проблемы, не позволяющие вернуться вовремя. Совсем не обязательно драматичные. Тем не менее, ощущение нехорошего нарастало, и я через какое-то время решил ещё раз пойти и позвать.

На этот раз Барсик вышел. На мой зов он медленно шёл, а не бежал вприпрыжку, как раньше, что сразу насторожило. Мало того: подойдя, он не дал коснуться его, а вместо этого с явным усилием стал взбираться по лестницам на наш этаж. Я, отнеся это на сложные отношения с другими кошками и неважное настроение (у всех бывает), не стал настаивать и пошёл вслед за ним. Однако дома ситуация стала совсем плохой. Барсик даже не подошёл к миске, чего никогда не было, уйдя вместо этого в мою комнату и всем своим видом дал понять, что будет спать, поэтому лучше его не трогать.

Утром следующего дня я сменил в миске никем не тронутый корм, но Барсик лишь изредка подходил пить и снова спал, не изъявив желания даже подойти к миске или входной двери, чего тоже никогда не было. На третий день я принял твёрдое решение везти моего явно приболевшего друга к ветеринару, что ближе к обеду и было сделано.

У ветеринара не было никого, поэтому мы сразу прошли к столу. Пояснив то, что заставило меня привезти кота, условия его жизни и обычное поведение, возраст, я, по просьбе врача, вышел в приёмную, а он с сестрой начал осмотр. Минут через 10-15 меня вызвали, и врач, глядя куда-то в свои бумаги, глухо сказал:

 – Значит, так… Пищеварение ни при чём и еда тоже. Но помочь Вашему зверю ничем нельзя.

– Само пройдёт? – осторожно негромким голосом предложил я.

– Нет. Кот умрёт. И дело не в возрасте, хотя он и не молод уже. Его долго и сильно били. Отбиты практически все лёгкие. Скорей всего, крепкой палкой. Поэтому… – врач помедлил, как бы подыскивая слова, – сейчас его лёгкие наполняются кровью. Только… до тех пор, пока полностью не наполнятся, будет жить. Помочь нельзя. Невозможно. Будете усыплять или заберёте с собой?

Я молча подошёл к Барсику (он за три дня сильно исхудал и был лёгкий, будто уже совсем ничего не весил), осторожно взял на руки, и мы вышли на солнечную летнюю улицу.

Всюду сновали люди, машины, бегали кошки и собаки, шумели под лёгким и тёплым ветром листья лип, покрывших газон…

Барсик прожил ещё два или три дня. В последний из них он, совершенно худой, вышел на ярко освещённую и почти горячую в вечернем закате лоджию, полежал с полуоткрытым ртом и высунутым языком некоторое время и ушёл в тёмную ванную, забившись куда-то далеко под неё.

Я понял всё. Пришедшим с работы родителям я описал увиденное и попросил не трогать его до утра следующего дня. Утром Барсик обычно сам шёл пить. На этот раз он не вышел. Узнав о том, отец выгреб из-под ванной застывшего свернувшимся комком Барсика и, получив мой категорический отказ последний раз взглянуть на него, бережно положил в коробку от обуви. В ней и увёз на дачу.

Лишь через месяц я решился просить свозить меня туда: посмотреть то место, где он его схоронил. Это был небольшой холмик на краю леса рядом с дачей. Он и сейчас, я уверен, там…

С тех пор я с лютой ненавистью смотрю на людей, которые кого-либо обижают из братьев меньших: не важно, кошку или собаку, ещё кого. Сам будучи человеком, горько стыжусь самого слова этого, «человек», и прошу прощения у природы и всего сущего за то, что мы, люди, творим, с рождения и до смерти, искренне полагая во многих случаях, что мы как будто имеем на это право.

Да будь ты проклят, род человечий, раз ты не можешь понять простой и понятной всему на свете мысли: мир – он для всех, и все равны в нём, с рождения и до смерти! Неужто ты никогда не сможешь понять это? Никогда?

После стольких печальных встреч с представителями живого мира (а у меня, помимо многочисленных трагически ушедших из поля зрения котов и кошек, были в своё время и пара клестов, и черепаха, и четверо цыплят из зоомагазина…) мне очень непросто было решиться на ещё одного своего питомца. Но всё же боль от утраты Барсика была столь велика, что я решился. И даже имя котёнку нарочно было выбрано с буквы «Б»: Бусик. В память о безвременно ушедшем из жизни предшественнике.

Впрочем, Бусик не мог получить иное имя, наверное, и по иной причине: такой он был весь дымчато-серый, или, иначе говоря, бусый, от хвоста и до носа, который лишь один и был чёрным (ну, как нарочно: в память о почившем лютою смертью Ваське). Мне, кстати, правда стало чуть легче, когда я принёс нового котёнка от кого-то за пазухой к нам домой. Постоянные заботы о нём сразу же отвлекли от мрачных мыслей. Тем более, что заботиться я решил на сей раз так, как никогда раньше. Весь горький опыт прежних ошибок решил использовать для того, чтобы хоть одно живое существо прожило у меня полный, отпущенный ему Богом, срок, чем искренне собирался хотя бы отчасти искупить вину за прежние свои промахи.

Что же это были за промахи, которые я решил учесть? Во-первых, Бусик с первого дня принципиально был лишён мной не только улицы, но и компании любых других кошек. Ни о каком вмешательстве хирурга при этом речи не шло. Чего я хотел добиться этим – понятно: отсутствия внешних и внутренних паразитов (типа блох и глистов), исключения контактов с собаками, машинами и злыми людьми. Цель – долгая жизнь – стоила того, я был уверен. Во-вторых, всяких игрушек (шариков, мячиков, бумажек, прочих кошачьих радостей) – развели море: то, что развлечения нужны и животным, не секрет. В-третьих, питание, включая витамины, – лучшее из лучших. И вот тут… Не зря говорят, благими намерениями вымощена дорога в ад. Скорее уж да, чем нет, но я, к сожалению, совсем забыл тогда об этой расхожей поговорке, за что чуть позже и вновь поплатится тот, кто так от меня зависел (впрочем, как и я сам). Увы…

Бусик прожил три года. Три – из 15-20 отпущенных кошкам лет! А каким смышлёным он был: не хуже любых других, по крайней мере – уж точно. Так, например, лишь он один из всех моих кошек и котов самостоятельно додумался – до чего бы вы думали? – открывания лапой не запертой на шпингалет двери санузла, залезания на стульчак унитаза, расположения на нём в точности человечьим образом и делания всего необходимого с последующим мяуканьем до тех пор, пока не смоют. Лоток при этом у него был (и он какое-то время ходил в него). Но позже кот, как видно, решив для себя, что он – такой же член семьи, как и все, а семья – в его разумении ни много ни мало кошачья стая, категорически стал перенимать и просмотр телевизора, и питание в одно время со всеми, и сон, и вот – со временем – туалет. Чтобы быть не хуже, чем все. Да-да! И после этого находятся же те, что человека возводят на пьедестал как «царя природы», низводя весь другой (как минимум, «живой») мир донельзя вниз! И почему «живой» я тут беру в кавычки: есть, знаете ли, тьма у меня вопросов на эту тему. Ну, скажем, кто вдруг решил то, что вокруг, делить на т.н. живое и неживое? На каком таком основании и, главное, для чего? Чтобы к «живому» относиться лучше, а к «неживому» хуже? И, дальше, что значит «лучше», когда давно уже не секрет, как много живности, по вине человека, исчезло и никогда больше не явится на свет Божий? Кто вообще назвал человека человеком, неким «разумным» существом, которое будто имеет право творить что хочет и как попало? Сам человек назвал? Он сам всё это себе придумал? Тогда чего же всё это стоит!!

К чему я это в случае с бедным Бусиком… Как и сказал, этому моему любимому всеми силами зверю от всего бескрайнего мира я отвёл право лишь на малый кусочек в виде нашей квартирки. Для его безопасности, уюта и долгих лет. Всё лучшее, всё самое-самое исходя из самых последних научных данных и почти не считая денег.

– Только живи. Долго и счастливо. Хотя бы ты один из всех и один за всех! – думал я каждый день и каждый миг общения с этим красивым, ласковым, умным, всё понимающим созданием.

Да, он не мог говорить со мной моим языком. И что? Самый большой мозг из всех его имеющих на Земле – у такого гиганта моря, как кашалот. Самый сложный язык – у луговых собачек (грызунов, млекопитающих семейства беличьих). Лучшее зрение – у сокола; лучший слух – у восковой моли; скорость – естественно, у гепарда; сила – у копепода (планктонного создания, между прочим, размеры которого колеблются в пределах 1-3 мм.). А что же у нас, людей? А ничего! Кроме того, что мы, внушив себе безнаказанность и безответственность, силком берём у окружающего нас мира, ничуть не думая о том, что мир этот – просто кусочек камня, летящий в космосе, – постепенно уничтожается так нами самими. И вот, интересно мне, где потом жить, когда мы всё уничтожим? Интересно. И горько. И очень страшно.

И тут, как бы в продолжение таких моих мыслей… В магазинах и на экранах замельтешили в те далёкие дни, о каких я, «лучшие друзья кошек»: «Вискас», «Фрискис», «Китикет» и много чего ещё. Купив на пробу Бусику каждого наименования понемногу, я сразу понял, насколько это почти влюбило его в «специальную кошачью еду» из банок с иностранными буквами. В общем, вопрос об изменении меню питомца тогда был решён за один день. Отныне кот ел лишь это, и это был, как мне казалось, его прекрасный выбор и моё более чем удачное решение. Так мне казалось… Лучше бы никогда не видел и не слышал я всех этих названий, никогда! Как было бы здорово! Но «бы» назад не вернёт, да и машину времени пока не изобрели.

Когда кот вдруг почти перестал ходить в туалет (заметили это сразу, т.к. Бусик, напомню, посещал тот же санузел, что и мы все), позже перестал ходить вовсе, я срочно отправился в ветеринарную клинику, лучшую в городе. Настроение было жутким: ведь на сей раз, если что, вина была лишь моя. Ведь кот был чисто домашний, жил по системе, спущенной ему мной. Я всё сделал для его лучшей жизни! И всё же что-то не так?? Да что же это!!

По окончании короткой консультации врач затребовал пациента. Тревожась всё больше, я быстро съездил за Бусиком и привёз.

Ветеринар, солидный и немолодой мужчина, воспользовавшись имевшимися инструментами и материалами, относительно быстро избавил бедного Бусю от всего того, что тот накопил, и мне в довольно угрюмой форме выдали суть. Выслушав, я стал гораздо более угрюм, чем сам врач. Настолько более, что тот предложил мне Скорую, от чего я, конечно же, отказался. Но суть была действительно проста и жестока, поэтому у меня, помню, просто сразу упало что-то внутри, как будто всё вдруг стало другим: серым и безразличным, умерло. С чего так? Мне просто коротко и ясно сказали: любой «специальный кошачий корм», по совершенно точным данным, непременно перенасыщен солью. А дальше просто: в то время как человеческий организм соль выводит, кошачий-то как раз не. Таким образом, солёное кошкам есть нельзя вообще, а все «специальные кошачьи корма» не просто это содержат, а просто перенасыщены солью. Для более долгого хранения. Кошки, не ощущающие солёного, съедают соль, и через какое-то время у них от этого неизбежна мочекаменная болезнь, от которой большинство их и мрёт. Короче, у Бусика диагностировали как раз такую болезнь.

– Если и кормить таким кормом, – продолжал врач, – то только в смеси с нормальной пищей (той, что едим мы, люди, с нашего стола) и с непременно всегда стоящей в свободном доступе миской с водой. Если этим всем пренебречь, – три года жизни – максимум: больше ни один кот и ни одна кошка точно не выдержит.

– Получается, все эти иностранные фирмы просто врут, что кошкам вся их продукция специальная полезна, поэтому кошки её и любят? – невольно вслух произнёс я сразу явившуюся мне на эту тему мысль.

– Врут, – подтвердил врач, – им просто надо это продать, а с этой целью любая реклама в кайф.

– Почему же их до сих пор никто не остановит? Ведь не один мой кот уже пострадал!

– Естественно, не один Ваш. Каждый день почти с таким же диагнозом сюда возят. А сколько их по городу в целом, по всей России?

– Я на них в суд подам.

– А… – махнул врач, – Не Вы первый. Не выйдет. И я хотел. Ну, и что? Даже заявление в суд не взяли. «Как, – сказали, – с ними судиться будем, ежели оснований нет? Ведь ни один закон у нас они не нарушили. Нет в законах наших запретов или ограничений каких на соль в консервах, тем более «специальных кошачьих» или «специальных собачьих». Так что имеют право и травить, и рекламу давать. Легко. А Вы и мы ничего не им не можем». Так-то.

   Вы мне лучше скажите, забирать будете кота Вашего или на усыпление тут оставите?

Я, всё ещё не в состоянии прийти в себя, особенно после откровений доктора о суде, молча стоял и смотрел на Бусика. Тот лежал на смотровом столе, обитом железом, не проявляя ни к чему интереса и совершенно уже не напоминал мне прежнего весёлого, подвижного, интересующегося всем и вся друга. Мне, в который раз в моей долгой жизни, снова стало всё ясно.

– Сколько он проживёт?

– День, вряд ли больше. Вы-то в туалет по сколько раз в день идёте? А он ни разу. Так как?

– Как это, усыплять? Больно будет?

– Один укол – и он спит, а через пару-тройку часов – всё. Может, всё-таки вызвать Скорую? На Вас лица нет.

– Не надо, я сам. Всё пройдёт. Вы сможете позвонить, когда он «всё» (я номер дам)?

– Конечно.

– Пожалуйста, сделайте укол так, чтобы ему не было больно. Может, с обезболивающим смешать или ещё что. Ладно?

– Договорились.

– Вот деньги. Возьмите сколько надо.

– Не надо. Идите. Я позвоню.

– Прости меня, Бусик… – почти прошептал я, с трудом глотая комок у горла, и быстро вышел, боясь вернуться: ни к чему уже это было.

Выходя, столкнулся в дверях с какой-то дамой в широкой шляпе, несшей на приём маленькую собачку и что-то спросившей у меня. Я, не расслышав, сказал «Не знаю. Извините…» и быстрым шагом отправился к остановке. По дороге меня несколько раз останавливали прохожие, предлагая чем-то помочь. Вероятно, не каждый день им доводилось видеть сияющим летним днём, среди весёлых и беспечно бегающих детей и собачек с кошками, в тени шумящих под тёплым ветром деревьев, едва не льющего слёзы взрослого парня. Мне было всё равно и, не отвечая, шёл мимо них, мимо остановки, с которой должен был ехать, до самой двери и там, не разуваясь, сел к телефону и ждал звонка.

Я был один дома. Напротив меня – полуоткрытая кухня с миской на полу. В ней – никому больше не нужный и ненавистный отныне «кошачий корм», а чуть поодаль – оставшиеся не тронутыми шарики, погремушки, бумажки с ниточкой...

По раздавшемуся звонку я снял трубку.

– Это хозяин Барсика?

– Да. Он умер?

– Да. Будете забирать или оставите?

– А так можно, оставить?

– Почти всегда так и делают.

– Я оставлю. Можно? Я не смогу…

И тут изнутри меня вырвался… вой. Это был именно вой. Его можно было сравнить разве что с каким-нибудь безысходным волчьим и совершенно неконтролируемым дичайшим воем, от которого, если честно, у меня самого волосы на голове медленно встали дыбом. Это был вой, который шёл без всякого моего желания и решения, не спрашивая, хочу ли я так, во весь мой голос, долгий и прерывающийся лишь для того, чтобы вдохнуть воздух для нового, такого же точно, а то и жутче.

Соседская собака, жившая этажом выше, услышав его, тоже взвыла, и лишь это, кажется, смогло заставить меня молчать: мне стало страшно. На этот раз за себя.

– Так и в психушку попасть ничего не стоит, – мелькнула мысль.

Именно в тот день я дал себе железную клятву: никогда, никого, на за что больше не заводить. Двадцать лет – целая чья-то жизнь! – так и было…

Как уже и писал, двадцатилетие без какой бы то ни было живности рядом, по причине несчастий, – дело прошлое. Хотя, конечно, дало о себе знать. Обзаведясь нежданно-негаданно (так иногда бывает) своей семьёй, я получил горячее пожелание всех его членов иметь «ну, хотя бы котёнка». Всех, кроме меня, конечно. Но т.к. я при таком раскладе, естественно, оказался в меньшинстве при голосовании на семейном совете, то и пришлось сдаваться, т.е. нести домой… маленький и совершенно белый тёплый комочек, изо всех сил пищавший и прятавший свой розовый нос как можно глубже ко мне подмышку всю дорогу.

Впрочем, дома Пушок (именно так его стали звать) быстро освоился и приступил к изучению доставшейся ему обстановки: угла с едой, лотка и (наконец…) – самого интересного: всего того, что вокруг, без ограничений к передвижению. Особенно его привлекла игрушечная пластмассовая машина на верёвочке, в кузов которой он не преминул влезть и, т.к. это весьма понравилось дочери, достаточно долго поездить туда-сюда пассажиром. Я с грустью смотрел на это и думал:

– Что ж, если кто-то хочет получить свой опыт, не доверяя моему горькому (а я, понятное дело, не сразу сдался, а рассказал коротко, почему не хотел бы никого заводить, во время голосования), он, живя в свободной стране, имеет на это право.

Но всё равно, по чести-совести, котёнка мне заранее было жаль. Да и всю мою семью тоже. Лишь то, что «мысль материальна», т.е. может, по мнению некоторых экспертов, стать жизнью, заставило меня не нагнетать атмосферу, а постараться думать о чём-нибудь добром, радостном: вдруг получится…

Пушок освоился не только в плане «что где лежит», но и в отношении «где, что и как лучше». Лотка он, уподобившись Бусику, не оставил: в человеческий туалет его не пускали, т.к. там лежали чистящие и моющие химические средства на полу. На ручку входной двери, как Барсик, тоже не прыгал: на улицу и даже лестничную клетку в подъезд его никто не собирался водить. Однако самостоятельно научился, ложась спать, укрывать себя одеялом, выставив, как человек, наружу белую мордочку. Чем не смышлёныш! Да, всё-таки умные они, кошки эти!

Впрочем, однажды всё же и этот бедный зверь попал, как принято говорить, «под раздачу». По чистой случайности дочь, заспешив, ступила на него раз. Да на хвостик бы ещё ничего – прямо на самого кота, в область таза. Так что Пуся наш, взвизнув, со всех ног рванул куда-то и долго не мог нормально ходить: повредили ему какие-то там костяшки, видимо, и всерьёз. Пришлось срочно покупать нормальную переноску и – к ветеринару. А т.к. семейная моя жизнь отнюдь не с областным центром связана, то и пришлось нам с котом туда-сюда полдня мотаться. Мне – и то тяжко было. А уж каково Пушку, отродясь из дому нос не совавшему, и говорить не стоит. Да было бы ещё ради чего! Ветврач в райцентре толком определить ничего не смогла, так что если бы Бог не сжалился и само всё каким-то Его чудом не зажило – как знать, как знать…

Но мы, в семье, про данное происшествие лишний раз говорить не любим. Пуся наш теперь жив-здоров, бегает и прыгает только так. Крысы и мыши (а жизнь наша, увы, при них: дом хоть и многоквартирный, но старый, деревянный и с подполом) сразу оставили нас, как только кошкин дух появился. Отпугиватели китайские электрические их не шибко брали, а вот Пушок – враз. Интересно! Да что там все эти грызуны – пауки и мушки все, даже мелкие, – объект первостепенного внимания Пуси. Пусть только сунутся: поймать, непременно поймать их всех! Ну, кроме комаров, может быть: уж больно как-то странно летают, ночью.

Однако ещё важней (из задач, которые наш кот себе обозначил) – «таможенный контроль». Что такое? А вот приходите вы с сумками, ставите на пол и? Мгновенно появляется кот и непременно свой нос повсюду. А нет ли случаем рыбки, мяска или иных «непродекларированных вложений»? Вы ж со мной на кошачьем языке не общаетесь – ну, вот, значит, скрываете? Сам найду! И, кстати, что это за песок и сырость на полу? Или срочно убрать – или я сейчас так в этом всём изваляюсь, что уже не белый, а серый буду, и ни одна ваша постель после этого чище тоже не станет: я постараюсь!

Вот как-то так он нас на входе в порядке держит, «таможня»…

А ещё – ну, очень интересное наблюдение. Вот широко и давно известно такое мнение, что собаки, к примеру, больше привыкают к хозяину (некоторые особо преданные даже вслед за умершим могут прямо в месте захоронения лечь – и с голоду да от переживаний, если не увести, концы отдать), а кошки – нет: они привыкают к месту. Понаблюдав на нашим Пушком (три года он уже тут, с нами), позволю себе с этим мнением, знаете ли, не согласиться. Почему: как только хоть кто-нибудь из семьи уходит (хотя бы кто-то, не говоря уже о двух или всех) – такое тоскливое и громкое «Мяу-мяу-мяу»! По пять, десять, двадцать минут: пока не придут назад. Ну, ты подумай, а! И это кот, которому его жильё, место дороже? Не думаю, что это именно так, а не иначе. И вообще очень сомневаюсь на эту тему.

Вот именно эта преданность просто подхлёстывает меня, к примеру, ну, всё для нашего Пуси делать, что могу, что все мы можем, ничего не жалея: специальные кошачьи видеофильмы про птиц и мышей, других кошек (такие есть, кто не знает) – пожалуйста; лучшие сорта куриных сосисок, горбуша отварная, яичные варёные же желтки в сметане – пожалуйста; перчатка для сезонного (весной и осенью) вычёсывания – пожалуйста; специальный зоошампунь – пожалуйста; свежая травка с улицы пожевать да поиграть с ней – пожалуйста. Вот ещё, наверное, когтеточку надо будет по интернету купить да электронную мышь: играть. Как считаете?

И всё же, несмотря на те «шикарные» условия, которые далеко, как вы понимаете, не у каждого представителя семейства кошачьих имеют место, нет-нет да и настигнет меня печальная мысль о том, что… ну, не кошачий тут у нас «Рай», а лишь человечья версия его. Причём без выбора для бедного Пуси. Т.е. ты себе, кот, как хошь, а жить будешь так – и никак иначе. Всё.

Ой, что-то не всё, скорей всего, про него (и особенно в плане мыслей его) мы, люди, знаем! Ой, боюсь, это так. Прости нас, котя (на всякий случай): уж мы такие, какие есть, люди то есть. Прости…