Медовуха

           На мой неопытный взгляд, мама её еврейкой не была. Может быть – папа? Но папу я не видел, а вот с мамой имел случай познакомиться. Но это был действительно просто случай – ни каких планов, ни какой необходимости – я просто заехал за ней к её маме по пути. Мы созвонились перед этим, договорились о встрече, она сказала, что будет у мамы, попросила, чтоб я за ней заехал. Вот и всё. А я, конечно, обратил внимание, что мама её на классическую еврейку не похожа. Слишком светлая, слишком полная, слишком заискивающе внимательна к новому ухажёру её дочери. И лицо слишком русское. А Лена как-то несколько раз невзначай, но заглядывая в глаза и изучая реакцию, упомянула о том, что она еврейка. И даже, помнится, между делом, был и вопросик такой: «А евреек у тебя ещё не было?» И было в этом вопросике вовсе не женское любопытство, а намёк на загадку, на какие-то, видимо, ожидающие меня в связи с этим неожиданности. А неожиданности, наверное, обязательно должны были быть, потому что и знакомство наше случилось в неожиданной обстановке. Это было примерно так. 

          Мы встречали Новый год в немногочисленной компании друзей моей бывшей жены у неё дома, то есть в родительской квартире. Были вместе с нами там две её подруги ещё по институтской группе, одна из них с мужем. Их всех я хорошо знал с институтской поры. Татьяна, чертовски начитанная, словоохотливая, но приятная в общении, сроду без ухажёров и незамужняя, вследствие чего бывшая частой нашей гостьей. Ирина, смуглая и невысокая, с выразительными обезоруживающими цыганскими глазами, обладающая ещё и вполне цыганской девичьей фамилией, была с мужем Сашей, улыбчивым знойным физиком, тогда ещё подававшим большие надежды и стоявшим на пороге защиты кандидатской диссертации. Когда-то в студенческие годы мы весело гуляли на их свадьбе в кафе недалеко от института. И не только весело, но ещё и с приключениями. Помню, мою будущую супругу многократно пытался ангажировать на танец какой-то навязчивый тип с неприятной похабной ухмылкой. Первый раз я, расслабившись,  легкомысленно дал на это безобразие разрешение. Второй раз отказал. Но этот чёрт по старой русской традиции объявился около нашего столика с тем же самым в третий раз. Тут уже я лишних слов произносить не стал и, сорвавшись со стула, сгрёб в кулак часть его гардероба, находящуюся в районе кадыка. Нас оперативно, но с некоторым сожалением – свадьба, всё-таки – растащили. При этом как-то так получилось, что один из официантов, не молодой и с масляными глазками, пристроился ко мне с рукопожатием и выражением шёпотом на ушко каких-то заковыристых двусмысленностей по поводу восхищения моим мужественным поступком. И при этом ещё рукопожатие почему-то сразу же  превратилось в ласковое поскрёбывание его пальцев об мою ладошку. И словесное выражение восхищения сменилось каким-то лепетом надежды на какую-то скорую где-то почему-то мою с ним встречу. Словом, полный бред, на который я тогда не обратил особого внимания в пылу неудавшейся дуэли. Но с удивлением до конца пирушки я ловил на себе внимательные взгляды и нелепые подмигивания этого официанта. И полез он ко мне одному прощаться в конце, как к старому знакомому. И вложил, улучив момент, мне в руку обрывок салфетки с номером телефона. Недоразумением я это не посчитал, решил, что таким образом я могу впоследствии заказывать столик в этом заведении, только и всего. Короче, был тогда зелёным, неопытным гетеросексуально ориентированным молодым человеком. 

          Это я к тому, что связывали меня с друзьями моей бывшей жены давние всякие интересные события. И развелись мы недавно, и регулярно встречались – я часто навещал дочь. Праздники отмечали в привычном обществе. И были мы все вместе дружной компанией со взаимной друг к другу симпатией, связанные с лихвой окупающей себя всегда надеждой на тесное и интересное общение. С шутками, байками и безобидными спорами на философские темы. И в тот раз настроение было таким же воодушевляющим и непринуждённым. К тому же – Новый год!   

          Но Ира с Сашей в этот раз привезли с собой свою подругу, которая, как-то так случилось,  осталась одна в новогоднюю ночь. А потому без лишних и ненужных слов была приглашена к нам. Новая гостья никого не стеснила, оказалась отзывчивой на всякие наши словесные колкости и взаимные излияния чувств, легко попала в общее праздничное настроение. При этом моя бывшая и Татьяна уже где-то вместе пересекались с гостьей, были хоть немного знакомы. И только я видел её впервые, и она обо мне до того ничего не знала. Это и сыграло некоторую роль в дальнейшем развитии событий.  

          Её звали Лена. Это имя – Елена – почему-то с детства оказывает на меня магическое воздействие. Завораживает и настраивает на сказочное восприятие действительности. В тот раз было также. Что-то внутри отозвалось на это волшебное сочетание звуков. Кто-то кого-то пригласил на танец, завязалась непринуждённая беседа. Попивали шампанское. Беседа незаметно приобрела оттенок некоторой заинтересованности. В ответ на её любопытство почему-то стал что-то интимное о себе излагать под настроение. О том, что сочиняю, пою и играю. О том, что не понят и не признан. О беспросветности и о надеждах. В какой-то момент дошло до прослушивания кассеты с записью моей группы. Что-то, может,  и я о ней узнал, но тут же забыл, потому что важнее была возможность излить душу случайной попутчице. В чём я и преуспел, благо слушательница оказалась внимательной и пытливой. 

          Периодически мы уединялись с разговорами в другую комнату, потом возвращались к общему веселью. По телевизору фоном катились новогодние программы с обязательным набором апробированных фигурантов. Этак наше празднование упёрлось в неизбежный первый в новом году рассвет, загадочный и тихий. Новогодняя сказка растаяла. Гости собрались по домам. Но с Леной мы, заранее обменявшись номерами домашних и рабочих телефонов, условились о встрече, о необходимости, якобы, что-то договорить. А на самом деле отчего-то потянулись друг к другу одинокие сердца. Так случается.   

          Первое свидание тет-а-тет не случилось. Договорились встретиться в метро, на станции «Красный Проспект», недалеко от её работы. Но, видимо, не поняли друг друга, где конкретно. Получилось, как в старой песенке: «…Мы оба были: - Я - у аптеки... - А я в кино искала вас…» Всё там, в метро, было: и киоски аптек, и киноафиши. Только мы друг друга не нашли. И мы бродили и ждали друг друга среди ожидающего поездов, прибывающего и рассыпающегося по вагонам люда, среди толкотни и суеты закончившегося рабочего дня. Кто-то кого-то встречал, окликал, обнимал, целовал, подхватывал под руку, устремляясь прочь из толпы, к уютному уединению зимнего вечера, обещающего тепла и нежности. Только мы, раздосадованные несбывшимися ожиданиями, разъехались по домам. А вечером созвонились и после смущённых объяснений назначили новую встречу на « …завтра, на том же месте, в тот же час».  

          И пришло завтра, и всё было вокруг так же: люди, поезда, встречи, расставания. Сердечко ёкнуло, когда среди толпы я разглядел её вязаную бордовую шапочку. Мы сели в вагон и умчались туда, где что-то ожидаемое и предсказуемое должно было с нами произойти. На конечной вышли и ещё какое-то время, что неторопливо работало в этот вечер на нас, тряслись по наледи дорог к её дому на окраине Ленинского района. 

          Расписной и не очень свежий лифт последнего подъезда крайней девятиэтажки вознёс нас к самым небесам, туда, где в морозной январской дымке терялись антенны, чуть не соприкасаясь с необыкновенно в этот вечер близкими звёздами бездонного неба. 

          Покинув лифт, мы очутились в её двухкомнатной железобетонной, но неожиданно уютной и приветливой квартире. Дочь её гостила  то ли у бабушки – каникулы! – то ли у подруг. Мы были вдвоём. И тут оказалось, что продолжать разговоры ни у кого больше не было никакого желания. И застолье оказалось кратким и ненужным – всего-то по глотку красного сухого. Душ, свежие простыни, свежие ощущения, скорые объятья, форсаж соития, её подавленные вскрики, мои провалившиеся в сон мгновенно разрешённые и не до конца оправданные ожидания. И … утро. Некоторое смущение, обязательная неловкость неумолимого морозного рассвета. Чашка растворимого кофе, обратный путь, расставание – зачем? – до вечера. 

          Вечером я заехал за ней к её маме. Мама откровенно меня изучала, пока я  ждал Лену в прихожей. Мама представилась, я назвал себя. Обменялись о погоде. Что-то было ею как бы случайно сказано интимное о Елене, я как бы промолчал в смущении от этой скоропостижной нелепости. Понятно, маме хотелось, чтобы у её дочери появился ухажёр. Чтобы устроилась и определилась жизнь. Всё как обычно, банально и довольно глупо. Но, видимо, неизбежно. Еврейской она была мамашей, или нет, но вела себя примерно так, как и должна была себя вести любая мама разведённой и неустроенной дочери. Однако налаживающийся контакт был скомкан. Лена быстро собралась, вышла в прихожую, и мы простились с потенциальной тёщей. 

          У неё дома почувствовалась какая-то её отстранённость и лёгкая растерянность. 

        - У меня есть медовуха. Хочешь попробовать? – это была скорее попытка обрести почву, прервать затянувшуюся неловкую паузу. 

        - Хочу.  

          Она принесла из кухни два фужера и бутылку тёмно-зелёного стекла без этикетки и налила. 

        - Только надо осторожней. Если выпить лишнего, будет тяжело в желудке. 

        - Мы только попробуем. – Но лишнего всё-таки хватанули, потому что ей понадобилось выговориться, и разговор затянулся, и пришлось подливать несколько раз. 

          Повесть её оказалась незамысловатой. У неё был служебный роман. Она давно уже любила начальника своего отдела своего проектного института. И он был к ней неравнодушен. Но был женат. Жена – а она уже была в курсе романа – естественно являла собой стерву, его не ценящую и не любящую. Но там дети, связи, неразрешимые скреплённые клятвами и обещаниями узы и всё такое прочее. Полный набор. При этом всё-таки существовали планы о разводе, соединении, возможном счастье.  При этом вместе им удалось когда-то побывать в командировке в столице на защите какого-то проекта. И там, в сутолоке людных улиц столицы и в уединении двухместного номера отеля, счастье уже было осязаемым, и будущее казалось возможным. А по возвращении процесс отложился и затормозился. Интрига тлела, любовь протестовала, выяснения отношений баловали регулярностью и накалом страстей. Конца у повести пока не было. Было многоточие. 

          Оно же – многоточие – повисло и между нами. Атмосфера общения по ходу её признания заметно загустела. Медовуха отозвалась почти невыносимой угловатой кирпичной тяжестью желудка. 

          - Ты останешься? 

           Я посмотрел на часы. Общественный транспорт уже досматривал первые сны.  

          - Да. 

          - Я постелю тебе на кресле. 

          Но раздвижное кресло не в силах было одарить меня скорым и безмятежным сном в эту ночь, вторую и последнюю в её доме. Смятение мучило вспышками беспокойства и всплывающими обрывками фраз недавнего разговора. 

          Своим признанием она уверенно расставила точки над «и» в наших беглых скоропалительных отношениях, не стала оттягивать эту необходимую определённость. И мотивы её поведения теперь казались довольно прозрачными и предсказуемыми. Увы, всё ясно, как белый день. Но я … Я, кажется, влюбился. 

          Иногда, болтаясь по делам в центре города, я заходил к ней в институт и вызывал её по местному телефону. Она спускалась, бывала приветлива и даже заботлива и ласкова, поправляла на мне шарф или воротник пальто. Я торжественно преподносил ей большое красивое яблоко, только что купленное неподалёку на Центральном рынке.  

        - Как дела? – спрашивала она первой, само собой, имея ввиду погоду, политику и курс валют.  

        - Всё хорошо. У тебя что новенького?  

        - Всё по-прежнему. 

        - Дочь? 

        - Не слушается? А твоя? 

        - Видимся. Маленькая ещё не слушаться. Мама? 

        - Спрашивала о тебе. 

        - А ты? 

        - Сказала, что встречаемся. Успокоила. 

        - Но встречаемся же, да? 

        - Да, - улыбалась она. А мимо сновали представительницы местной флоры и фауны. Кто-то подчёркнуто отворачивался, кто-то подавлял таинственную улыбку, кто-то заговорщицки подмигивал Лене. Позже я понял, что мои посещения ей были на руку. Она всё ещё была в подвешенном состоянии. Связь её не рвалась и не разрешалась. Любовь и неопределённость толкали её на провокации. И однажды она решилась на беспрецедентно  циничную  групповую провокацию в особо крупных размерах, и я, как соучастник,  помог ей в этом уже совершенно сознательно. Но об этом чуть позже. 

          А пока всё так и катилось. Под откос? Наверное. Я не знал, что мне делать с этой влюблённостью, чем отвлечься, кем заняться. Погадала бы какая цыганка, чем душа утешится, кем сердце успокоится … И встречи, и паузы, и звонки – приливами и отливами – то вселяли надежду, то изгоняли её бесследно. 

          Однажды она позвонила и пригласила на день рождения. Не осознавая подвоха, я взлетел довольно высоко – туда, откуда не видно, в какую бездну придётся падать. Я был счастлив. Чаша весов, думалось мне, склонилась в мою сторону. Всё мгновенно изменилось во мне и вокруг. И птицы предвесенние запели, обгоняя смену времени года. В душе запели. Но и наяву как-то всё прояснилось и повеселело. Я купил новые джинсы, думая, видимо, что всё теперь должно быть обновлённым – в том числе и гардероб. 

          В новых джинсах и с цветами я прибыл к ней в назначенный день и час. Были какие-то люди, сослуживцы или друзья. Знакомился. За столом поднимались бокалы, произносились тосты. В одном из гостей я постепенно разглядел её избранника – к нему одному обращались пылающие её взгляды, только его фразы полностью овладевали её вниманием. А мне, как и всем остальным, отводилась роль свиты. В этот день, было видно,  их отношения переживали очередной пик взлёта. Только мне одному это бросалось в глаза? Только я один испивал чашу забвения и унижения? Испарился я по-английски тихо и незаметно. И с того дня влюблённость постепенно и неотвратимо начала меня оставлять. Я бросил издеваться над собой. Не звонил и не навещал её в институте. Хотя порывы ещё случались, хотя иногда подмывало снова ступить в эту холодную реку. 

          Прошло некоторое время. Она тоже не напоминала о себе. Жизнь устаканилась, вошла в привычное спокойное русло. Переживания улеглись, начали забываться. Далёкий образ её, не оставивший пока окончательно моего сердца, посветлел и приобщён был к былому, прошедшему. 

          И вдруг – звонок. И просьба о встрече. И с некоторым почти забытым, но всколыхнувшим меня вновь волнением я сорвался и полетел на это свидание, перечёркивая и смело изгоняя все старые переживания. 

          Но, увы, это была агония. Последний взрыв отчаяния. Последний крик страдающей души. Она, как оказалось, всё это время продолжала метаться в своём рукотворном безвыходном лабиринте. И вот у неё созрел план умопомрачительной провокации, крайней меры, на которую только и способна была дерзкая фантазия её униженной любви. Пан или пропал. Будь, что будет. И всё в таком роде. 

          Она попросила меня подать вместе с ней заявление в ЗАГС. Это должно было выстрелить! И попасть в сердце её возлюбленного, который так и не смог до сих пор на что либо решиться. И если он любит так же, по-настоящему, он должен немедленно сделать выбор, вмешаться, разрушить наши планы, ворваться в её жизнь и остаться в ней навсегда! 

          Господи … Старо, как мир. Крутится земной шарик, вращается вокруг своего светила миллионы лет. И – всё то же на нём. Всё на кругах своя, как и сам шар. Время идёт, а люди те же. Со своими этими … Да ладно, так, видно, устроен этот божий мир. 

          Словом, я сказал: «Да!». 

          Но мне-то, скажите, что? Я-то почему загорелся? Чем меня эта затея согрела? Что разбудила во мне? Зачем я согласился? И ведь согласился не без азарта и надежд. На что? 

На то, что он проиграет, сдастся, откажется от неё? И я тогда … Да нет – что я тогда? Как же приятно обманывать себя, и давать увлечь в заведомо верную ловушку, Господи! 

          Мы пошли в ЗАГС. Прошли собеседование, заполнили анкеты. Назначена была дата бракосочетания. Мы получили приглашения в салоны новобрачных. И даже побывали там с великолепным настроением ожидания перемен. Она – своих, невозможных, я – своих, призрачных.  Лена даже делала там покупки. Какие-то туфли … 

          И всё. Обрыв. Пропасть. Она пропала, и больше я о ней ничего не слышал и не знал несколько лет. Я на удивление спокойно пережил этот финал. Как-то каким-то чутьём уловил, что никакого продолжения не будет. Что всё это прописано в великой книге без начала и конца. И было предопределено. И в своё время исполнилось. И, слава Богу, все живы и здоровы, каждый по-своему. 

          А спустя несколько лет я случайно узнал, что она работает в каком-то издательстве. 

А я в то время горел потребностью отдать стихи свои какому-нибудь профессиональному критику, хотя и понимал, что мне до Александра Блока также далеко, как и до Пекина пешком. Но и хотелось каких-то более точных и определённых оценок человека поэтического мира. И я ей позвонил. Оказалось, что возможность такая есть, есть у них в штате такой человек. И я привёз ей пачку машинописных листов со стихами и пьесой. 

          Она изменилась, пополнела, бесследно исчезло беспокойство из глаз. Квартира была та же, но что-то в ней неуловимо изменилось. И картины в рамах пачкой стояли на полу у стены в её комнате.  

        - Ты замужем? – не удержался я. 

        - Да, – она улыбнулась. 

        - Чем он занимается?  

        - Он художник. 

        - Выставляется? 

        - Отдаёт куда-то на продажу. 

        - Богема? Такой же безнадёжный, как и я? 

        - Такой же. 

         И она опять улыбнулась.