Дорога к Есенину
Виктор Петрович лежал на вагонной полке, заменившей ему на двое суток родную кровать, и поезд уносил его на запад. Впереди были Уральские горы, холмы Башкирии, Волга и два часовых пояса российских просторов. Ему не впервой было проделывать этот путь, с той лишь разницей, что на этот раз под ним была полка плацкартного вагона, а не купейного. В прошлом году Виктор Петрович вышел на пенсию ветераном железной дороги и, с нетерпением дождавшись первого весеннего тепла, он отправился к дочке. Надо было помочь, да и не видел внуков два года.
Виктор Петрович знал, что Аленка с мужем Ромой, вернее, Рома под руководством Аленки, строят дом в поселке под Рязанью. Самой Аленке этим заниматься было некогда. Она с удивительным постоянством дарила Роме детей, а Виктору Петровичу - внуков, что было причиной его переживаний за дочь. Он сам вырастил троих детей и знал, что это такое – растить детей, но четверо, и в наше время - Виктор Петрович считал перебором. Глядя во время прошлых приездов на то, как Аленка самозабвенно возится со своей малышней, занимавшей все ее время, словно ничего другого на свете не существовало, у Виктора Петровича ни разу не повернулся язык выразить свое мнение по поводу добровольного тяжелого хомута на шее. Он ехал и знал, что внуков у него, пока, четверо: Машуня, Егорка, Лена и двухлетняя Катюшка, которой дед еще не видел ни разу.
Аленка словно пирожки пекла. Ребятишки у нее получались один краше другого, и трудно было по ним не соскучиться. В этот раз Виктор Петрович мог не оглядываться в поездке на листки календаря, считая дни отпуска. Тем не менее, он заранее взял билет на обратную дорогу, опасаясь, что без такого билета может задержаться там сколь угодно долго в нарушение всех своих планов на лето. Это он знал. Знал и то, что увидится со своим старшим сыном Андреем, которого даже жена и дочь редко видели, сутками пропадавшего на службе в рязанском десантном училище. Не знал Виктор Петрович другого. Он не мог знать, что встреча с сыном откроет для него неожиданную дорогу, не на стройку к дочке, а в мир совершенно иных ощущений, вызывающих трепет в душе, мурашки по телу, а в голове - огромное желание выразить на бумаге эти ощущения, заставляющие совсем по-иному взглянуть на ценности жизни.
Все это будет после, а пока на вокзале его встретили папа Рома с Машуней и Егоркой. Дедушка! - обрадовалась Маша, - А я боялась, что не узнаю тебя! А я как увидела, так сразу и узнала! Егорка сходу налетел на деда и обхватил его своими сильными ручонками. Егорка, как дядя Андрей, носил только военные фуражки на своей маленькой головенке. Дед знал со слов Аленки, что даже носки и плавки у внука были камуфляжного цвета. Встреча - это всегда радость, для которой преодолеешь любые расстояния. Не могло не радовать и то, что после сибирских холодов Рязань встретила по-летнему теплой погодой, неожиданной для апрельских дней.
Дома их ждали мама с трехлетней Леной и двухлетней Катюшкой. Если Ленуська помнила деда с прошлой встречи и запросто поздоровалась с ним, то реакцию Катюшки на появление незнакомого ей субъекта надо было видеть. Никакой речи о приветствии незнакомого дядьки и быть не могло. Дед видел, что внешне она была, ни дать ни взять, Егорка в два года - удивительно похожа. При виде деда копия Егорки враз притихла, отошла в сторонку, подальше, и с безопасного расстояния, повернувшись боком ко всей прибывшей компании, уставилась в пол, словно головка ее налилась тяжестью и не поднималась. Надо было видеть, как головка эта осторожно поворачивалась в сторону деда и стреляла в него глазенками, чтобы тут же отвернуться и спрятать глазенки в спасительный пол. Так повторялось не раз и не два. Но деда такое поведение не могло поставить в тупик. Он с давних лет умел находить общий язык с малышней лучше, чем со своими сверстниками в жизни и с начальством на работе. Его никогда не удивляло, что малышня всегда буквально липла к нему, умевшему в общении опускаться до их уровня восприятия жизни. Поэтому дед сделал вид, что не замечает какую-то там Катюшку и занялся разговорами с остальными, раздавая привезенные гостинцы. Аленке потом оставалось только удивляться тому, что через несколько часов Катюшка уже была на руках у деда, словно он и не приехал, а всю ее двухлетнюю жизнь находился рядом.
Но Виктор Петрович в этот раз был настроен по-деловому. Он приехал не возиться с внуками, а помогать по строительству. Сам Рома постоянно пропадал на работе и семья его, практически, не видела. Он работал на себя, а не на хозяина. Сам принимал заказы на изготовление мебели, сам составлял смету, сам закупал материалы, сам выполнял заказ и сам собирал все по месту. Виктор Петрович и в прошлые приезды ни разу не видел, чтобы он вернулся домой раньше двух часов ночи. При этом Виктору Петровичу казалось, что будь ритм жизни еще более напряженным, это не смогло бы изменить благодушного и добродушного отношения Ромы к жизни, к ее проблемам и к окружающим людям. Невозможно было представить Рому в недружелюбном расположении духа. В его лексиконе и в отношении к жизни не было понятия ХАЛЯВА, в болоте которой тонет все вокруг. Факт этот весьма способствовал расширению круга его клиентуры, включая и московских клиентов.
Уже на следующий день, отоспавшись, Рома повез деда на место его будущих работ. То, что Виктор Петрович увидел, выйдя из машины, трудно было назвать стройкой, потому что перед глазами стоял готовый дом, украшая собой пустынный пейзаж будущего поселка. Штрихами цивилизации выглядели трубы газопровода и линии электропередач вдоль улиц без заборов и домов, но на фоне этих штрихов строительного бума не чувствовалось. Лишь несколько готовых коттеджей красовались своими прелестями из-за высоких заборов на всем обширном поле будущего поселка.
Виктор Петрович невольно залюбовался домом, который впечатлял и своими размерами, и архитектурными очертаниями. Отсутствие забора вокруг приусадебного участка никак не могло испортить впечатления от дома. А когда Виктор Петрович вошел в дом и огляделся, то окончательно понял, что на старости лет ему доведется поучаствовать в стройке капитализма. Слова эти упорно напрашивались в голове при виде внутренних просторов, благ и удобств дома. Да, он попал на стройку капитализма с человеческим лицом, и лиц таких было два - его дочки и зятя Ромы. Он и не мог назвать увиденный дом иначе, как стройка капитализма, прожив жизнь среди строек социализма, не дававших возможности представить и задуматься о том, что могут быть жилищные условия не такие, какие тебе дают, а такие, которые ты можешь выбрать себе сам. Виктор Петрович осматривал построенный дом, оценивал размах стройки и чувствовал себя на фоне этого размаха экспонатом из прошлой жизни, который и помышлять в свое время не мог о подобном размахе в силу привитой годами привычки подгонять запросы тела и потребности души под возможности зарплаты, а не наоборот, так, как это делали теперь его дети.
С этого дня так и повелось. Днем Рома привозил его, а вечером, уже после девяти часов, приезжал, чтобы увезти домой. Для Виктора Петровича рабочий день на этом заканчивался, тогда как Рома, поужинав, снова уезжал, и у него начиналась очередная рабочая ночь. Рома вкалывал на стройку капитализма и днем, и ночью.
Виктор Петрович с забытым молодым азартом целыми днями копал траншеи для кабелей, для водопровода и его радовала мысль о том, что он принесет хоть какую-то пользу за время своего пребывания. Когда он приступил к бурению скважин под столбы для забора, у него перестали болеть и правое плечо, и кисть правой руки, не дававшие ему покоя всю зиму. Трудотерапия пошла им на пользу, а через неделю работы Аленка заметила ему, что его живот начал возвращаться к нормальным размерам. Сам он почувствовал, что начал входить во вкус работы и втягиваться в их ритм жизни.
Андрей, как и обещал, приехал с семьей в воскресенье, и вечером вместо стройки устроили сабантуй с шашлыками и ребячьими играми. Больше всех радовалась его дочь Настена встрече с дедом. Она училась во втором классе и малышня была ей неинтересна, зато от деда Настена не отходила ни на шаг, без умолку рассказывая ему о своей жизни и поражая деда своими недетскими рассуждениями, от которых Виктор Петрович в конце концов не выдержал и спросил Андрея: Слушай, где нынче берут таких умных детей? – кивнул он на Настю: Вы в ее годы не были такими умными, я точно помню. Но Андрей привык к способностям своей дочери и ничему не удивлялся.
Виктор Петрович опасался, что Андрей не сможет больше вырваться со службы и им не удастся повидаться еще раз, поэтому на всякий случай завел разговор издалека: У вас в Константиново учебный лагерь находится. Тебе приходится там бывать по службе или нет? Я бы съездил с тобой, пользуясь случаем. Ведь там родина Есенина. Хотелось бы увидеть своими глазами – какая она, как там все выглядит? К радости Виктора Петровича Андрей охотно согласился, тем более, что Константиново, как оказалось, находилось недалеко, в тридцати километрах в сторону Москвы.
Обращаясь с этим вопросом, Виктор Петрович не предполагал, что желание повидаться с сыном откроет для него новую дорогу, не ту дорогу, что идет по земле, под колесами машин, а ту дорогу, что идет из души человека и приводит ее, душу, мимо домов, дворцов, коттеджей, лимузинов к встрече с Незабываемым. Задавая свой вопрос Андрею, он лишь хотел, чтобы нынешняя поездка к детям запомнилась ему не только стройкой капитализма и больной спиной, но хотя бы экскурсией в Константиново, о котором он много слышал.
Нет, Виктор Петрович не был поэтом и не увлекался стихами, это для него самого было удивительным фактом с детских лет, когда он, читая сказки Пушкина, как через ступеньки, перепрыгивал глазами через рифмованные строки, больше интересуясь финалом сказочного сюжета, чем дивными рифмами автора. Наверное, он был дальтоником от поэзии, неспособным распознать цвета и краски, которыми поэзия раскрашивает окружающий нас мир и все душевные оттенки восприятия жизни. Ему оставалось лишь завидовать людям, получавшим наслаждение от магической силы поэзии. Но это никогда не огорчало Виктора Петровича, с детских лет не мыслившего себя без литературы, которую он любил уже тогда, когда не умел читать и не знал ни одной буквы. Оказывается, так бывает. Об этом он вдруг вспомнил сейчас, устанавливая с утра до вечера железные столбы забора и думая о предстоящей экскурсии.
Во взрослой жизни Виктор Петрович ничего не помнил из своих дошкольных лет, с удивлением слушая иногда воспоминания мамы о детских шалостях, приключениях и последующих наказаниях, но ту этажерку он помнил всю жизнь. Этажерка отца с книгами. Она была высокой и ему, пятилетнему, казалось немыслимым добраться до верхних полок, где плотными рядами красовались книги, дразня своими яркими переплетами и таинственным содержимым. Но ему хватало и нижних полок с доступными для него, такими загадочными, книгами. Один только их запах чего стоил! Это был несъедобный запах, не тот запах, что шел из кухни, где мамка целыми днями возилась у плиты. От книг исходил запах не для желудка. Этот запах пробуждал аппетит души, и маленький Витька, не зная об этом, чувствовал незнакомый, ни с чем несравнимый запах, заставлявший забыть его в этот момент и про игрушки, и про улицу, полную сладких запретов и мальчишеских приключений, за которыми неизменно следовали мамкины наказания. Так что любовь к литературе у маленького Витьки началась не с букв, а с запаха, с того запаха, который он вдыхал, осторожно открывая очередную книжку с отцовской этажерки. Тайком, когда никто не видел, он прокрадывался к этажерке, с трудом вытаскивал книжку, обязательно большую и толстую, и забирался под большой стол в зале, накрытый скатертью до самого пола. Затаив дыхание, он, сидя на полу, отрывал книгу у себя на коленях и начинал читать, с головой уходя в это занятие настолько, что к реальности его возвращал только громкий голос мамки: Витька! Ты куда пропал?! Из дому вроде не убегал. Иди обедать! Вздрогнув от неожиданности, Витька отрывался от своего «чтения», словно выныривал из глубины таинственного, неведомого мира. Он оставлял специальную закладку на той странице, где его палец был остановлен голосом мамки, закрывал книгу и тихо покидал свое убежище, чтобы в следующий раз продолжить свое «чтение», не зная ни номера страницы, не зная ни одной буквы из тех, которыми была наполнена эта толстая книга. Витька водил пальцем по строчкам и получал удовольствие от своего занятия, наслаждаясь общением с книгой и считая это свое занятие настоящим чтением. Вдруг вспомнив сейчас о том, Виктор Петрович не удивился бы, скажи ему кто-нибудь, что он появился на свет с книжкой в руках, которую у него отняли в роддоме. Другого объяснения своей недетской тяги к книгам в младенческом возрасте он не находил и готов был на любую версию.
Точно так же он не мог объяснить своего интереса к родным местам Есенина, считая, что это лишь повод увидеться с сыном. Но ведь это было далеко не так. Виктор Петрович был равнодушен к поэзии, будучи с детства привязанным, прикрученным, приколоченным, привинченным к литературе с самых что ни на есть неграмотных своих лет детского возраста. Ведь Литература парит в небесах Вечности на двух крылах, и ни без одного из них она немыслима. Ее, Литературу, поднимают над реальностью и уносят в Вечность как проза, так и поэзия, и только благодаря этим двум крылам Литература белым лебедем возносится над всем миром, над жизнью. Она, Литература, служит людям. Но она немыслима без творцов, поддерживающих ее полет в Вечность, дающих силу ее крыльям. Есенин – один из таких творцов и только ради этого стоит поклониться порогу дома, из которого он шагнул в Вечность своим талантом, посвященным Литературе. Голова Виктора Петровича, в отличие от его рук, не была занята строительством забора, и незаметно для него самого она выводила его на ту дорогу, что ждала его впереди.
Еще одна неделя строительных будней Виктора Петровича закончилась выходными. В воскресенье Андрей с Настеной приехали за ним, не верившим в успех планов, зависевших не от его желания. Но им суждено было сбыться. Егорка тоже поехал с ними, отказавшись от похода с сестрами и мамой в кукольный театр. Настена тут же ухватила дедушку обеими руками и усадила вместе с Егоркой к себе на заднее сиденье. Вся дорога до Константиново у него была занята разговорами с внучкой. Ему удавалось вертеть головой по сторонам, чтобы своими глазами увидеть и запомнить мелькавшие за окном картины.
Сначала это были проспекты, перекрестки, улицы, дома. Затем - оживленная трасса с обочинами, украшенными придорожными рекламами, автозаправками, всякими сервисами. Потом был сверток на дорогу с указателем КОНСТАНТИНОВО. 10км. Это не были финишные километры его мечты, но сердце Виктора Петровича учащенно забилось. Он почувствовал, что случай предоставил ему возможность, значение которой он недооценивал до этого момента, до поворота на Константиново.
Настена сбоку не умолкала ни на минуту, Виктор Петрович что-то ей отвечал, а глазами он был там, за окнами машины. По обеим сторонам дороги, тихой после московской трассы, простирались холмистые просторы с возделанными полями. Виктор Петрович вдруг пожалел, что у него не было с собой видеокамеры, и он не мог запечатлеть на память до самого Константиново открывающиеся вокруг просторы. Ему не давала покоя мысль о том, что более ста лет назад эта земля, эти поля подарили миру не только урожаи пшеницы, ячменя, картошки. Земля эта, по которой он сейчас ехал, дала миру талант Есенина. Значит, в ней что-то было, в этой земле. Наверное, это чувствовалось бы еще сильней, пройди он все десять километров пешком, по полевой дороге, слушая шелест травы, которую шаловливо взъерошивает ветер, слушая голоса птиц, вдыхая теплые ароматы полевых запахов, словно настоявшихся на молоке Земли-кормилицы. Но даже в машине он мог все это представить, не имея возможности остаться в своих мыслях наедине с землей, по которой бегал голыми пятками маленький Сережа Есенин. Это можно почувствовать, если едешь в такое место не просто для того, чтобы сфотографироваться на мемориальном крылечке или попить кофе в местном ресторане, но Настена не давала дедушке возможности окунуться в мир нахлынувших ощущений. Разве мог он из-за этого огорчаться, понимая, что его разумная внучка, эта говорливая девчушка, эта сиюминутная реальность бытия везет его на встречу с Вечностью, поселившейся в Константиново. Ощущение прикосновения к Вечности не покидало Виктора Петровича до самого отъезда из деревни.
Обширная стоянка на въезде в деревню встретила отсутствием свободных мест. Андрей высадил их из машины и с трудом вклинился в тесном ряду машин, кое-как выбравшись наружу. Это людское и автомобильное столпотворение напомнило Виктору Петровичу деревню Чудеево в родной области. Там была церковь с чудотворной иконой и родником, из которого Виктор Петрович обливался не только летом, но и зимой, в двадцатиградусные морозы. Каждый раз, возвращаясь обратно, он чувствовал, как душа его наполняется спокойствием и все в ней, как по полочкам, расставляется по своим местам в порядке истинной значимости, а не по велению душевных смятений, нагнетаемых жизнью. Наверное, это испытывал не он один, судя по тому, что каждый раз свободного места на церковной стоянке было не найти. Туда приезжали из соседних городов, из соседних областей. Бывали и заграничные туристы, которых привозили из Екатеринбурга. Там было место силы, и народ ехал и ехал туда в своем стремлении прикоснуться к нему, очиститься от черной, отрицательной энергетики окружающего мира.
А зачем в Константиново едут и едут люди? – удивлялся Виктор Петрович: Неужели это все поэты, знатоки и любители поэзии? Вряд ли, - усомнился он: Это такие же простые смертные, как и он сам. Они на подсознательном уровне тянутся к тому месту, где родился Талант в лице Сергея Есенина. Талант обладает магнетическим свойством, он притягивает людей к себе, как носитель божьей искры на Земле. Люди тянутся к этой искорке, чтобы почувствовать тепло и очарование, исходящие от искры чужого таланта. И слава богу, - размышлял Виктор Петрович, слушая Настену: Слава богу, что есть еще такие люди, ведь даже это дано не каждому – восхищаться и радоваться чужому таланту, а не только толстому кошельку и изобилию в супермаркетах.
Настена продолжала тем временем рассказывать о своих коллекциях, о своих подружках, о своих планах на жизнь, о том, что уже не раз ездила с папой в Константиново. А вот и школа, - воскликнула она, когда они подошли к длинному дому с многочисленными узкими окнами. Дом был из почерневших, древнего вида, бревен. Он был окружен огромной зеленой лужайкой размерами с футбольное поле. Лужайка словно охраняла дом на протяжении прошедших десятилетий и от людей, и от времени. Эта школа помнила первые шаги маленького Есенина к его самым первым в жизни буквам. Возможно, они и стали той искоркой, которая зажгла огонь его таланта. Дом этот из почерневших от времени бревен охраняла не только зеленая лужайка. Его хранила, хранит и будет хранить Вечность для нынешних и будущих поколений, чтобы они помнили то место, где детская ручонка будущего поэта написала первые буквы.
Как знать, быть может, это место предназначено для большего, не только для увековечивания имени родившегося здесь таланта. Быть может, дом этот, подобно чудотворной иконе, превращает все вокруг в место силы. В место творческой силы, которая незримо делает свое дело и оставляет неизгладимый след в душах таких вот ребятишек, как Настена и Егорка. Ничто в этом мире не проходит бесследно. Пройдут годы, и вполне возможно, что нынешние ребятишки в будущем сами будут удивляться и удивлять других тем, что они пишут, и какую красоту они дарят белокрылой птице с названием Литература. Им невдомек будет, что пришла их пора, и проросли те зерна творчества, что посеяны были в их души сейчас, здесь, в месте творческой силы, посеяны Вечностью, охраняющей это место. Совсем неважно, что сами ребятишки этого не понимают. Вечность – она делает свое дело. Бесконечные потоки посетителей доказывают это лучше любых научных теорий.
Виктор Петрович не был поэтом, но он не удивился бы, узнав, что людей, занимающихся поэзией, тянет сюда так же, как его тянуло и тянет в Чудеево с его, очищающей душу и тело, силой. Виктор Петрович не был поэтом, но сейчас, возле этой школы, оказавшейся сильней времени, он чувствовал, как в душе его начинает волноваться тот океан прозы, который уместился в нем за годы жизни. Словесные образы, фразы волна за волной всплывали из его сознания, словно в поисках выхода. Вроде бы Виктор Петрович должен быть всецело поглощенным окружающей местностью, но мысли возникали и возникали, отвлекая его от действительности.
А вот и дом Есенина, - Настена потянула дедушку в сторону от школы. Собираясь в Константиново, Виктор Петрович не планировал никуда заходить. Он был рад хотя бы одним глазком взглянуть на деревню, на ее улицы, дома, чтобы оставить в покое свое воображение, а один раз увидеть и сохранить увиденное в памяти. Но сейчас он не собирался возражать внучке. Дом Есенина был совсем рядом от школы. В маленьком дворике, за низеньким забором из невзрачного штакетника, куда они вошли через узенькую калитку, стоял памятник Есенину в два человеческих роста. Указательный палец его правой руки блестел на солнце, сверкая полированной бронзой. Настена побежала вперед и, подняв руки кверху, ухватилась за блестящий палец памятника: Надо подержаться за палец, загадать желание и оно обязательно сбудется! Я уже загадывала желание, чтобы стать богатой, - добавила она: Скоро оно сбудется, я знаю. Она была в том возрасте, когда ни от кого нет никаких тайн, и весь мир видится лавкой исполнения желаний. Виктор Петрович ничего не ответил. Какое время – такие и дети. Когда-нибудь она сама посмеется над своими словами во взрослой жизни, после испытаний и трудом, и богатством, ржавчиной разъедающим души хуже любых телесных недугов.
Виктор Петрович не собирался заходить в дом, считая, что во всех таких домах-музеях все одинаково, но Андрей купил билеты, и эти билеты оказались для Виктора Петровича билетами в Незабываемое.
Если бы он не прошел внутрь дома, то поездка в Константиново осталась бы в его памяти обзором достопримечательностей места, оберегаемого Вечностью. То, что он увидел внутри дома, словно вывернуло наизнанку его душу, зацепившуюся за правду жизни, давно забытой среди мишуры повседневной действительности. Он не подозревал об этом, когда осторожно поднимался по ступенькам на крылечко дома, но внутри, в доме, сердце его дрогнуло. Нет, этот домик, родной дом Есенина, отличался от любых других домов, превращенных в музеи.
Смотреть там было нечего, и смотреть на это равнодушно Виктору Петровичу было невозможно. Обстановку домика составляли две деревянные кровати. Одна кровать стояла в комнате у левой стены, а вторая была напротив, чуть поодаль. Дальше по комнате, за кроватями, был полустенок с печкой, который отделял комнатку с кроватями от крошечной кухни, такой крохотной, что при виде ее сердце не могло не дрогнуть от мысли, что на этой кухне, когда-то, надо было жить изо дня в день. Теперь большую ее часть занимали две смотрительницы, примостившись на табуретах. Домотканные дорожки на полу, полочка на кухне. Все убранство домика можно было окинуть одним взором, не сходя с места. Сердце Виктора Петровича сжалось, подчиняясь контуженному сознанию. До его сознания не доходило, оно отказывалось понимать как, каким образом душа Есенина обрела крылья творчества в таких условиях. Что помогло маленькому Есенину нарушить постулат философии и, вопреки ему, преодолеть рамки такого бытия, в котором, если верить философии, должен был вырасти какой-нибудь пастух или землепашец, привыкший воспринимать жизнь примитивными категориями, такими же крошечными, как эти комнатки?
В голову Виктору Петровичу приходило только одно объяснение чудесного рождения поэтического таланта здесь, в этих четырех стенах, охраняемых теперь Вечностью. Без божьего провидения это было бы невозможно. Неземной дар, вложенный с рождения будущему поэту в душу, освещал его жизнь, и его восприятие жизни помогало ему не замечать земных условий, в которых он вырос. Душа его видела красоту в обыденности, в повседневности, а его талант позволил ему облачить эту красоту в словесные одежды неповторимого поэтического стиля и подарить людям плоды своего таланта.
Оказавшись здесь, в доме, где вырос Есенин, Виктор Петрович теперь понимал, что поэтом тот стал не благодаря месту своего рождения, а вопреки ему и всей той обстановке, что окружала сейчас Виктора Петровича и в которой можно было только выживать, а не думать о творчестве. Да, в этом доме не было никакой обстановки, не было условий для жизни, но оберегая этот факт, Вечность напомнила Виктору Петровичу о правде жизни, контузив его сознание, потому что там, снаружи, за стенами дома, он давно забыл про те времена, когда жизнь напоминала ему об этом. Вечность, словно экскурсовод, молча напомнила Виктору Петровичу о том, что творец, талант, достойный ее, Вечности, живет вне дворцов, вне роскоши, вне комфорта, вне валютных накоплений и банковских счетов, вне всего того, что там, за стенами этого домика, навязывается людям как атрибуты успешной жизни. Он, талант, живет в мире своего творчества, оставляя после себя его плоды, которые принимает из его рук Вечность и хранит их, обращая в прах и роскошь, и комфорт.
Наследство Есенина содержится в томиках его стихов, и стоимость этого наследства измеряется не в валютном выражении, а в единицах человеческой памяти на весах Вечности. Пока будут на свете люди, несущие дань памяти на эти весы, до тех пор будет существовать надежда на то, что человечество не превратилось в того покойника из Древнего Мира, которому на глаза положили золотые монеты. До тех пор у человечества будет шанс увидеть за этими монетами правду жизни и красоту окружающего мира, которой служил Есенин своим талантом.
Все эти мысли крутились в голове Виктора Петровича, пока Настена вела всю их компанию на берег Оки. Берег был высокий, очень высокий. Панорама оттуда открывалась такая, что дух захватывало и хотелось расправить плечи, наполнить легкие воздухом, а память свою – всей этой красотой, лежащей там, внизу, вокруг, насколько видит глаз с высокого-высокого берега Оки.
Ничего в жизни случайного не бывает. Теперь Виктор Петрович понимал, что он начал искать свою дорогу к Есенину давным – давно, еще тогда, под столом, со своего тайного чтения. Все равно встреча эта должна была когда-то состояться, его встреча с Незабываемым, охраняемым Вечностью здесь, в Константиново.
Вся их компания сидела на скамеечке и с высокого берега любовалась природой. Егорка с Настеной уплетали бананы из дорожных припасов. Виктор Петрович понимал, что его дорога к Есенину только начинается и был за это благодарен и Аленке с Ромой, и Андрею с Настеной. Он был уверен, что этот визит в Константиново для него не последний, потому что жизнь продолжается и для этого стоит жить, пока над миром кружит белокрылая птица, имя которой Литература.