Дороги не расскажут. Ч 2. Лида. Г 4. Будни.
Жанр:
Историческое
Вид:
...ДОРОГИ НЕ РАССКАЖУТ.
Повесть.
Русаков Олег Анатольевич.
г. Тверь.
Часть 2.
ЛИДА.
Глава 4.
Будни.
Лидочка пришла в общежитие, в половине десятого. Зины дома еще не было, хотя ей добираться до дома, через парк пешком не торопясь, значительно быстрее. Впервые в жизни Курочкина так близко ощутила смерть солдата, смерть сына не родственника, но и не безразличного для нее человека.
Лида села за стол и с напряженным лицом, не желая того, вспоминала как главврач поднимал на нее заплаканные глаза, не спрятанные под очками. В голове вновь и вновь повторялся вопрос, адресованный в пространство: «Как же я… Лене, скажу? …». От этих мыслей она не могла спрятаться. Они повторялись и повторялись. А она хотела от них уйти, она хотела от них отдохнуть… Лида взяла чайник и пошла на кухню. В комнате было тихо, и только уставшая от ожидания и неясности будущих событий Москва настороженно гудела за окном общежития клаксонами автомобилей, шумом улиц и площадей, звоном трамваев на железных поворотах рельсового пути, иногда сиренами противовоздушной обороны, другими звуками города, находящегося в тяжелом ожидании непонятных событий.
На следующее дежурство девочки собирались вместе. Лидочка сварила суп, и они с удовольствием поужинав, пили чай с пряниками, которые купила Зина, возвращаясь со своего первого дежурства. Зинаида, с нескрываемой радостью, рассказала о том, что ее назначили ассистентом хирурга, и она всю ночь участвовала в операциях, на подаче инструмента, в итоге операции накладывала швы. Операций было много, и последняя завершилась уже в одиннадцатом часу утра. Лида удивленно слушала подругу, немало ей завидуя, но в душе все же радуясь за Зиночку, она же всегда была отличницей.
Сергея Сергеевича Зинаида видела, разговор был беглый и сухой, было много раненых, Юдин был сильно озабочен какими-то делами, и в скорости уехал.
Так проходили день за днем. Разница была только в сменах дежурств ночная - дневная, ночная – дневная, с фронта везли и везли израненных солдат, военная мясорубка работала на полях сражений все ближе и ближе подвигаясь к Москве. Смены девчонок увеличивались как-то незаметно и спокойно,никто из персонала не роптал, у каждого там на полях сражений были либо родственники, либо друзья, либо знакомые. Зинаида не обращала внимания на переработанные часы и скоро начала оставаться в больнице на сутки, скрадывая сонные часы, где, ни будь, за ширмой в ординаторской на не мягком кожаном диванчике. Лида, по своей наивности продолжала считать переработанные часы, складывая их в смены, с полной уверенностью, что скоро получит долгожданные отгулы и поедет к родителям на родину. Опять же по своей наивности она как будто не чувствовала сложнейшую обстановку на фронтах. Она не могла себе представить, что по просторам родной страны марширует фашист, не стесняясь сапогом наступать на горло порабощённым народам. Это было за гранью сознания взрослой девчонки по имени Лида.
Дни шли, а подойти поновой к главврачу с этой просьбой она все-таки боялась. Ведь медперсонала катастрофически не хватало, и девчонка это видела.
Широкова пришла с дежурства только в первом часу ночи. Лида спала. Она посмотрела на часы и глубоко вздохнула: «…Уж скоро опять на работу вставать, надо поспать». Зина, даже не попив чаю, раскинула постель разделась, прилегла. Сон пришел сам, ей не пришлось уговаривать сознание, усталость брала свое.
В комнате было тихо, и только уставшая от ожидания и неясности будущих событий Москва настороженно гудела за окном общежития, не смотря на полночь. Не так далеко, на Смоленщине, война облизывала своим беспощадным красным языком поля, леса, деревни и города, она гремела взрывами и автоматными очередями серой беды, холерой, движущейся из Европы по бесконечным просторам огромной страны, уродуя Российские дали, убивая людей веками живущих и трудящихся в Российском бескрайнем пространстве. А Москва, как и прежде, гудела клаксонами автомобилей, шумом улиц и площадей, звоном трамваев на железных поворотах рельсового пути, и другими звуками большого трудового советского города ни на минуту не прекращая жить и работать, отправляя людей на ратные и трудовые подвиги.
Сон гулял в комнате, тишина защищала их сон. Сон останавливал звуки, превращая их в образы, в образы как далекие, так и близкие … Лида шла по набережной Волги в городском саду родного города. Солнечный день выделял белизну ажурного пролета Старого Волжского моста с правой стороны по течению реки опускающегося к Екатерининскому Путевому дворцу, с левой упирающегося в Первомайскую набережную (1), где располагалось много парков, создающих длинные парковые аллеи в которых любили гулять горожане, напротив, через реку, от городского сада.
По левую руку в припрыжку шел братишка, облизывая эскимо и поправляя панаму. Чуть сзади родители, отставая от детей, двигаясь прогулочным шагом под ручку, радуясь прекрасному летнему дню, улыбаясь друг другу, радуясь, что они молодые и счастливые, что они все вместе, что завтра будет тоже прекрасный летний день. Все звенело благоденствием и счастьем. В душе грелось детское ощущение мира и любви. Родной город, как всегда был красив и светел. Там сзади осталась стрелка Тверцы у которой, утопая в переливающейся на солнце листве, притаился красавец речной вокзал, где Тверца передавала свои воды великой Волге, рожденной под Осташковом и через Ржев, Старицу, пришедшую в Калинин, по-старому Тверь, несущую в дальнейшем эти ласковые воды через всю родную Лидину Россию. Как же здорово вокруг, как ярко и тепло светит солнце, как плавно по реке движется прогулочный пароходик, какая ласковая листва на деревьях, через которую мерцают солнечные зайчики, и мы вместе… Мы все вместе…
В сознании пели прекрасные звуки Мира, звуки отдавались снова и снова в пении птиц, в дуновении ветра, повторяясь и повторяясь, «…Мира; …Мира; …мира; …мира…» - приятный звон постепенно превращался в неприятный рев, небо почему-то стало переливаться не только светом, небо наполнялось не только солнцем, и прозрачной голубизной, небо стало темнеть, не чистым цветом отражаясь в водах родной Волги. Ласковый ветер дунул сильнее, сбивая женщинам прически, выворачивая на изнанку солнцезащитные зонтики прохожих. Эскимо брата вдруг слетело с палочки и задев его длинные шорты шлепнулось на мостовую тротуара, превратившись в белое пятно на камне, у родителей почему-то стали испуганными лица и мама, сначала шепча, затем все громче и громче, и громче повторяла:
- Лидочка уезжай… Лидочка уезжай… Уезжай Лида… Уезжай… сейчас же... - уже кричала изо всей силы мама страшно, с искаженным от испуга лицом, брат стоял с гримасой страха озираясь на небо пригибая в плечах голову как будто пытаясь увернуться от летящего камня, а пятно на камне от мороженного начало краснеть.
На краю тротуара, за спиной мамы, стоял Лебедянский с заплаканным лицом и поднимая руки…
- Как же я… Лене скажу? …
…
…Лида проснулась в холодном поту. Сразу села на койку. Она огляделась по сторонам, как будто по-прежнему оставаясь во сне и искала от него защиту. Зина продолжала отдыхать на своей кровати, безмятежно и спокойно набирая сил для очередного трудового дня, в комнате было совершенно тихо. Ночь съедала пространство, а комната, в которую из окон проникали отблески уличных фонарей, не казалась маленькой, не смотря на третью кровать за импровизированной ширмой, которую девчонки недавно поставили в комнату для Ивана. «Господи, что же это мне такое приснилось? … Так, ну понятно, что начало войны, но почему мама кричала, что бы я уезжала… Господи, надо домой ехать.» Мысли путались, не находя основы событий. «А вдруг мама наоборот кричала, что бы я не приезжала… Господи…» – ей стало страшно, она обеими руками вцепилась в металлический уголок кровати, под матрасом. Металл был холодным и пальцы моментально начали неметь. – «…А немцы Калинин не взяли???» Испуг от этой мысли был ледяным как прозрачный лед, быстр как удар молнии, страшный как похоронка… Лида сидела на кровати в ночной рубашке. Ее затрясло. Неосознанно Лебедянский опять спрашивал про Лену. Лида опять легла с головой накинув на себя одеяло, оставив открытым одно лицо. Она испуганно глубоко и быстро дышала, ей не хватало тепла, она не знала засыпать ли ей вновь.
(1) – Первомайская набережная города Калинин
- до 1923 года называлась Заволжской
набережной (г. Тверь); с 1923 до 1991 –
Первомайской набережной (г. Твери, затем
Калинина); с 1991 года – набережная
Афанасия Никитина (г. Тверь).
Утром Зинаида заметила напряженное состояние подруги. Лида мало разговаривала, и улыбка ее была какой-то тяжелой.
- Ты не заболела? – в конце концов спросила Зина, когда Лидочка с напряженным взглядом мешала сахар в своей чашке.
Только через секунду Курочкина откликнулась с невеселой улыбкой:
- …А… Нет Зин. Все в порядке – и опять ушла в какое-то глубокое раздумье, не свойственное жизнерадостной Лидочке.
Прошло еще несколько молчаливых минут.
- Ты ничего не хочешь мне рассказать, Лида? – опять поинтересовалась подруга.
Какое-то время Лидия не отвечала из-под лобья поглядывая на подругу, как будто боясь ей что-то сказать. Затем нахмурив брови заговорила:
- Мне в Калинин надо ехать. – Лицо было напряжено и не весело. – Сон мне страшный приснился. Я уж подумала ночью, что Калинин немцы взяли. Потом одумалась, … Зин? – ее глаза были растерянны – А немцы точно Калинин не взяли? – Она смотрела на подругу. Ее взгляд требовал поддержки. В своем взгляде она была беззащитна как ребенок. Она понимала всю глупость своего вопроса.
- Да ты что. Милая. Они никогда его не возьмут. Для этого они сволочи сначала Ленинград взять должны, а разве их кто ни будь туда пустит. Лидочка, да ты что. – Она взяла Лидину ладонь в свою руку. – но улыбка Широковой не была веселой, Лидочка видела боль и отчаяние в глазах сильной духом подруги. Чуть подождав мгновения Зина продолжила…
Рассказ Зины.
- Вчера ко мне мед сестра приемного отделения подошла. Я списки новых раненых посмотрела, а там Леша… и отчество и фамилия… все наше… мое… - сначала она просто останавливалась, перехватывая дыхание, но в итоге остановилась и заплакала… в слезах продолжила рассказ.
…Список был не по алфавиту, руки тряслись, глаза застилали слезы. Зина сглотнула отчаяние и наконец, взглядом наткнулась на Широкова Алексея Ивановича – младшего лейтенанта с проникающим осколочным ранением в брюшную полость, множественным переломом конечностей…, и что-то там еще, но заплывшие слезами глаза уже не хотели читать дальше…
Зинаида бежала по коридору, забитому койками с раненными разгребая руками и грудью воздух которого никак не хватало, чтобы не плакать. А слезы сваливались с ресниц и солеными каплями прожигали белый халат до самого сердца. До приемного покоя оставались лестница и коридор первого этажа.
- Где… Широков… Алексей!!! - стараясь, чтобы было не громко, крикнула она, задыхаясь, когда оказалась среди вновь прибывших раненных, нескладно замотанных в бинты, и санитаров, которые переносили не подъемных по назначению врача, принимающего сегодняшний транспорт. – Леша ты где??? Леша!.. – но приемное отделение отвечало только молчанием и запахом мази Вишневского.
На нее уже смотрели все, кто был в этом помещении в сознании. Смотрели и не знали, как ответить этой молодой девушке в белом халате, на лице которой было написано полное отчаяние и растерянность. Из смотрового кабинета, на ее зов вышел дежурный врач, быстрым шагом подошел к Зине и, взяв ее за руку, аккуратно посадил на стул, пришептывая: «Тщ-щ-щ. Тщ-щ-щ. Успокойся. Спокойно. Что случилось дорогая? Ну что случилось…»; он пытался посмотреть в ее заплаканные глаза, беспрестанно искавшие среди присутствующих кого-то, кто ей был бесконечно дорог. Как только Зинаида столкнулась с доктором взглядом, она тут же вскочила на ноги, сама схватила доктора за руки, как будто нашла спасение…
- Товарищ военврач – сквозь слезы ловя его взгляд – сегодня моего брата привезли, Широкова Алексея Ивановича, где он, дайте на него посмотреть… - она осеклась – я читала его диагноз, он наверно без сознания, ну я хоть рядом посижу…
- Пойдем девочка, посмотрим списки.
Военврач повел ее в смотровой кабинет. Сел за стол.
- Так. Широков, Широков… - пробегал он глазами списки раненных, прибывших только что из-под Ельни. Вдруг его взгляд изменился, споткнувшись на очередной фамилии – как имя, отчество? – его надежды, в этот миг, оказались в том, чтобы имя и отчество брата этой девочки не совпали с данными в журнале.
- Алексей Иванович… 1923 года рождения… ах да, младший лейтенант. – смотря, не отрываясь в отчужденное лицо доктора, почти на шёпот свела свои объяснения Зина…
Доктор снял очки и, держа их двумя пальцами, вытер тыльной стороной кисти лоб, достал из кармана носовой платок и стал протирать стекла очков, по возможности оттягивая то, что он должен был сказать этой испуганной девчонке, сидящей перед ним.
- Сестренка. Как тебя зовут. - Увеличивал он промежуток времени до неизбежной правды.
- Зина – уже внутренне почти поняв причину заминки военврача, но еще надеясь на лучшее…
Продолжая держать паузу немолодой, многое повидавший в жизни, доктор произнес следующие честные, но жестокие слова.
- Скончался твой брат. Минут пятнадцать назад скончался. Без сознания он был… Те ранения, которые у него были с жизнью не совместимы. У него не было шансов девочка…, хотя мы так не имеем права ни говорить, не думать, но он уже ушел, а нам надо других на этот свет вытаскивать. - Зинаида сидела на стуле с обмякшим телом по-прежнему смотря как перемещаются в пространстве усы военврача – у меня не много времени дочка, пошли в анатомичку Зинаида. – Девушка молчала, перевела взгляд в холодный пол.
Врач подошёл к Зине.
- Пойдем девочка. Соберись, ты ведь врач… Товарищ врач, … Зинаида Ивановна.
- … А… - Зина еле встрепенулась, посмотрела на врача, встала.
- Пойдем Зина…
В морге не было сильно холодно, наверно из-за частого посещения его в связи с большим количеством умерших. В морге стоял стойкий запах смерти. Мертвых красноармейцев даже не закрывали простынями, так как их было слишком много, а простыни были нужны раненым. Врачи подошли к месту, где на полу лежал Широков, так как столы были вынесены для увеличения площадей.
- Вот Зина твой братишка. - Зина смотрела на молодого парня, в лейтенантских нашивках, несколько мгновений не шевелясь, и вдруг обеими ладошками закрыла свое лицо и села на выступающий из стены подоконник цокольного окна, которое не сильно освещало мальчишеское лицо младшего лейтенанта. Девочка рыдала… Она рыдала беззвучно, сглатывая рыдания, не давая им возможности прорваться наружу. Врач подошел к ней вплотную погладил по голове, прижал ее рыдающее существо к своей груди, и продолжал гладить, а девочка продолжала рыдать совершенно беззвучно и беззащитно. Только через минуту послышался тихий голос Зинаиды.
- Это не Алексей… Извините меня ради бога… Это не Алексей… это не мой брат… - она не могла остановить рыдания. Теперь ей было также бесконечно, как и своего брата, жалко этого младшего лейтенанта, лежащего на холодном полу морга с истерзанным до невозможности телом… бесконечная жалость ко всем этим солдатам и офицерам, молча остывающим в подвале одной из московских больниц, легла на плечи маленькой их сестренки … по имени Зинаида.
Глава 4. Будни. (продолжение)
Лида завороженно и серьезно слушала подругу, она, иногда молча, закрывала глаза, иногда бралась за свое горло, закрывала ладонью свой рот, чтобы не зарыдать, ведь спазм в горле преследовал ее все время Зининого рассказа.
Долго девочки пили чай в это утро. Но веселее в комнате не становилось.
Лида все-таки подошла к главврачу отпроситься на отъезд повидать родителей. Она очень переживала, что тот рассердится на ее просьбу, но случилось совсем противоположное. Лебедянский замолчал, затем долго смотрел на нее добрым, добрым взглядом. Потом снял очки, протер их халатом, говоря:
- Конечно, езжай, Лида. Да, а далеко ты поедешь-то?
Лида оторопела. Лида не ожидала, что он ее так легко отпустит. Не был он совсем добрым дяденькой. Она даже не успела ему про свои отгулы рассказать, она, почему-то разговаривая с ним, была очень растеряна после его похоронки.
- Так в Калинин, Игорь Валентинович. Я же вам говорю, в Калинин к родителям. – обрадовавшись затараторила Лидочка. - Я у них с недельку погощу, а потом сразу обратно, я быстро Игорь Валентинович. Вы и глазом моргнуть не успеете. Я только туда и обратно.
Девчонка побежала по коридору больницы между коек с ранеными смеясь и передавая раненым солдатам запах девичьего счастья. А Лебедянский растерянно смотрел ей в след, вспоминая, что его сын, студент мединститута третьего курса уходил на фронт, когда папа был на очередной безотлагательной операции, и так и не смог обнять отца перед отъездом, и так и не простился с отцом перед смертью. «Пусть она повидает родителей. Пусть повидает, а то, что завтра будет одному богу известно.» Лебедянский продолжал стоять и уже когда радостная Лидочка скрылась за поворотом коридора больницы.
7 октября 1941 года Лида Курочкина поехала в Калинин.
Продолжение по ссылке: http://www.proza.ru/2016/11/12/1080
Русаков О. А.
27 октября 2016 года.
г. Тверь.
Повесть.
Русаков Олег Анатольевич.
г. Тверь.
Часть 2.
ЛИДА.
Глава 4.
Будни.
Лидочка пришла в общежитие, в половине десятого. Зины дома еще не было, хотя ей добираться до дома, через парк пешком не торопясь, значительно быстрее. Впервые в жизни Курочкина так близко ощутила смерть солдата, смерть сына не родственника, но и не безразличного для нее человека.
Лида села за стол и с напряженным лицом, не желая того, вспоминала как главврач поднимал на нее заплаканные глаза, не спрятанные под очками. В голове вновь и вновь повторялся вопрос, адресованный в пространство: «Как же я… Лене, скажу? …». От этих мыслей она не могла спрятаться. Они повторялись и повторялись. А она хотела от них уйти, она хотела от них отдохнуть… Лида взяла чайник и пошла на кухню. В комнате было тихо, и только уставшая от ожидания и неясности будущих событий Москва настороженно гудела за окном общежития клаксонами автомобилей, шумом улиц и площадей, звоном трамваев на железных поворотах рельсового пути, иногда сиренами противовоздушной обороны, другими звуками города, находящегося в тяжелом ожидании непонятных событий.
На следующее дежурство девочки собирались вместе. Лидочка сварила суп, и они с удовольствием поужинав, пили чай с пряниками, которые купила Зина, возвращаясь со своего первого дежурства. Зинаида, с нескрываемой радостью, рассказала о том, что ее назначили ассистентом хирурга, и она всю ночь участвовала в операциях, на подаче инструмента, в итоге операции накладывала швы. Операций было много, и последняя завершилась уже в одиннадцатом часу утра. Лида удивленно слушала подругу, немало ей завидуя, но в душе все же радуясь за Зиночку, она же всегда была отличницей.
Сергея Сергеевича Зинаида видела, разговор был беглый и сухой, было много раненых, Юдин был сильно озабочен какими-то делами, и в скорости уехал.
Так проходили день за днем. Разница была только в сменах дежурств ночная - дневная, ночная – дневная, с фронта везли и везли израненных солдат, военная мясорубка работала на полях сражений все ближе и ближе подвигаясь к Москве. Смены девчонок увеличивались как-то незаметно и спокойно,никто из персонала не роптал, у каждого там на полях сражений были либо родственники, либо друзья, либо знакомые. Зинаида не обращала внимания на переработанные часы и скоро начала оставаться в больнице на сутки, скрадывая сонные часы, где, ни будь, за ширмой в ординаторской на не мягком кожаном диванчике. Лида, по своей наивности продолжала считать переработанные часы, складывая их в смены, с полной уверенностью, что скоро получит долгожданные отгулы и поедет к родителям на родину. Опять же по своей наивности она как будто не чувствовала сложнейшую обстановку на фронтах. Она не могла себе представить, что по просторам родной страны марширует фашист, не стесняясь сапогом наступать на горло порабощённым народам. Это было за гранью сознания взрослой девчонки по имени Лида.
Дни шли, а подойти поновой к главврачу с этой просьбой она все-таки боялась. Ведь медперсонала катастрофически не хватало, и девчонка это видела.
Широкова пришла с дежурства только в первом часу ночи. Лида спала. Она посмотрела на часы и глубоко вздохнула: «…Уж скоро опять на работу вставать, надо поспать». Зина, даже не попив чаю, раскинула постель разделась, прилегла. Сон пришел сам, ей не пришлось уговаривать сознание, усталость брала свое.
В комнате было тихо, и только уставшая от ожидания и неясности будущих событий Москва настороженно гудела за окном общежития, не смотря на полночь. Не так далеко, на Смоленщине, война облизывала своим беспощадным красным языком поля, леса, деревни и города, она гремела взрывами и автоматными очередями серой беды, холерой, движущейся из Европы по бесконечным просторам огромной страны, уродуя Российские дали, убивая людей веками живущих и трудящихся в Российском бескрайнем пространстве. А Москва, как и прежде, гудела клаксонами автомобилей, шумом улиц и площадей, звоном трамваев на железных поворотах рельсового пути, и другими звуками большого трудового советского города ни на минуту не прекращая жить и работать, отправляя людей на ратные и трудовые подвиги.
Сон гулял в комнате, тишина защищала их сон. Сон останавливал звуки, превращая их в образы, в образы как далекие, так и близкие … Лида шла по набережной Волги в городском саду родного города. Солнечный день выделял белизну ажурного пролета Старого Волжского моста с правой стороны по течению реки опускающегося к Екатерининскому Путевому дворцу, с левой упирающегося в Первомайскую набережную (1), где располагалось много парков, создающих длинные парковые аллеи в которых любили гулять горожане, напротив, через реку, от городского сада.
По левую руку в припрыжку шел братишка, облизывая эскимо и поправляя панаму. Чуть сзади родители, отставая от детей, двигаясь прогулочным шагом под ручку, радуясь прекрасному летнему дню, улыбаясь друг другу, радуясь, что они молодые и счастливые, что они все вместе, что завтра будет тоже прекрасный летний день. Все звенело благоденствием и счастьем. В душе грелось детское ощущение мира и любви. Родной город, как всегда был красив и светел. Там сзади осталась стрелка Тверцы у которой, утопая в переливающейся на солнце листве, притаился красавец речной вокзал, где Тверца передавала свои воды великой Волге, рожденной под Осташковом и через Ржев, Старицу, пришедшую в Калинин, по-старому Тверь, несущую в дальнейшем эти ласковые воды через всю родную Лидину Россию. Как же здорово вокруг, как ярко и тепло светит солнце, как плавно по реке движется прогулочный пароходик, какая ласковая листва на деревьях, через которую мерцают солнечные зайчики, и мы вместе… Мы все вместе…
В сознании пели прекрасные звуки Мира, звуки отдавались снова и снова в пении птиц, в дуновении ветра, повторяясь и повторяясь, «…Мира; …Мира; …мира; …мира…» - приятный звон постепенно превращался в неприятный рев, небо почему-то стало переливаться не только светом, небо наполнялось не только солнцем, и прозрачной голубизной, небо стало темнеть, не чистым цветом отражаясь в водах родной Волги. Ласковый ветер дунул сильнее, сбивая женщинам прически, выворачивая на изнанку солнцезащитные зонтики прохожих. Эскимо брата вдруг слетело с палочки и задев его длинные шорты шлепнулось на мостовую тротуара, превратившись в белое пятно на камне, у родителей почему-то стали испуганными лица и мама, сначала шепча, затем все громче и громче, и громче повторяла:
- Лидочка уезжай… Лидочка уезжай… Уезжай Лида… Уезжай… сейчас же... - уже кричала изо всей силы мама страшно, с искаженным от испуга лицом, брат стоял с гримасой страха озираясь на небо пригибая в плечах голову как будто пытаясь увернуться от летящего камня, а пятно на камне от мороженного начало краснеть.
На краю тротуара, за спиной мамы, стоял Лебедянский с заплаканным лицом и поднимая руки…
- Как же я… Лене скажу? …
…
…Лида проснулась в холодном поту. Сразу села на койку. Она огляделась по сторонам, как будто по-прежнему оставаясь во сне и искала от него защиту. Зина продолжала отдыхать на своей кровати, безмятежно и спокойно набирая сил для очередного трудового дня, в комнате было совершенно тихо. Ночь съедала пространство, а комната, в которую из окон проникали отблески уличных фонарей, не казалась маленькой, не смотря на третью кровать за импровизированной ширмой, которую девчонки недавно поставили в комнату для Ивана. «Господи, что же это мне такое приснилось? … Так, ну понятно, что начало войны, но почему мама кричала, что бы я уезжала… Господи, надо домой ехать.» Мысли путались, не находя основы событий. «А вдруг мама наоборот кричала, что бы я не приезжала… Господи…» – ей стало страшно, она обеими руками вцепилась в металлический уголок кровати, под матрасом. Металл был холодным и пальцы моментально начали неметь. – «…А немцы Калинин не взяли???» Испуг от этой мысли был ледяным как прозрачный лед, быстр как удар молнии, страшный как похоронка… Лида сидела на кровати в ночной рубашке. Ее затрясло. Неосознанно Лебедянский опять спрашивал про Лену. Лида опять легла с головой накинув на себя одеяло, оставив открытым одно лицо. Она испуганно глубоко и быстро дышала, ей не хватало тепла, она не знала засыпать ли ей вновь.
(1) – Первомайская набережная города Калинин
- до 1923 года называлась Заволжской
набережной (г. Тверь); с 1923 до 1991 –
Первомайской набережной (г. Твери, затем
Калинина); с 1991 года – набережная
Афанасия Никитина (г. Тверь).
Утром Зинаида заметила напряженное состояние подруги. Лида мало разговаривала, и улыбка ее была какой-то тяжелой.
- Ты не заболела? – в конце концов спросила Зина, когда Лидочка с напряженным взглядом мешала сахар в своей чашке.
Только через секунду Курочкина откликнулась с невеселой улыбкой:
- …А… Нет Зин. Все в порядке – и опять ушла в какое-то глубокое раздумье, не свойственное жизнерадостной Лидочке.
Прошло еще несколько молчаливых минут.
- Ты ничего не хочешь мне рассказать, Лида? – опять поинтересовалась подруга.
Какое-то время Лидия не отвечала из-под лобья поглядывая на подругу, как будто боясь ей что-то сказать. Затем нахмурив брови заговорила:
- Мне в Калинин надо ехать. – Лицо было напряжено и не весело. – Сон мне страшный приснился. Я уж подумала ночью, что Калинин немцы взяли. Потом одумалась, … Зин? – ее глаза были растерянны – А немцы точно Калинин не взяли? – Она смотрела на подругу. Ее взгляд требовал поддержки. В своем взгляде она была беззащитна как ребенок. Она понимала всю глупость своего вопроса.
- Да ты что. Милая. Они никогда его не возьмут. Для этого они сволочи сначала Ленинград взять должны, а разве их кто ни будь туда пустит. Лидочка, да ты что. – Она взяла Лидину ладонь в свою руку. – но улыбка Широковой не была веселой, Лидочка видела боль и отчаяние в глазах сильной духом подруги. Чуть подождав мгновения Зина продолжила…
Рассказ Зины.
- Вчера ко мне мед сестра приемного отделения подошла. Я списки новых раненых посмотрела, а там Леша… и отчество и фамилия… все наше… мое… - сначала она просто останавливалась, перехватывая дыхание, но в итоге остановилась и заплакала… в слезах продолжила рассказ.
…Список был не по алфавиту, руки тряслись, глаза застилали слезы. Зина сглотнула отчаяние и наконец, взглядом наткнулась на Широкова Алексея Ивановича – младшего лейтенанта с проникающим осколочным ранением в брюшную полость, множественным переломом конечностей…, и что-то там еще, но заплывшие слезами глаза уже не хотели читать дальше…
Зинаида бежала по коридору, забитому койками с раненными разгребая руками и грудью воздух которого никак не хватало, чтобы не плакать. А слезы сваливались с ресниц и солеными каплями прожигали белый халат до самого сердца. До приемного покоя оставались лестница и коридор первого этажа.
- Где… Широков… Алексей!!! - стараясь, чтобы было не громко, крикнула она, задыхаясь, когда оказалась среди вновь прибывших раненных, нескладно замотанных в бинты, и санитаров, которые переносили не подъемных по назначению врача, принимающего сегодняшний транспорт. – Леша ты где??? Леша!.. – но приемное отделение отвечало только молчанием и запахом мази Вишневского.
На нее уже смотрели все, кто был в этом помещении в сознании. Смотрели и не знали, как ответить этой молодой девушке в белом халате, на лице которой было написано полное отчаяние и растерянность. Из смотрового кабинета, на ее зов вышел дежурный врач, быстрым шагом подошел к Зине и, взяв ее за руку, аккуратно посадил на стул, пришептывая: «Тщ-щ-щ. Тщ-щ-щ. Успокойся. Спокойно. Что случилось дорогая? Ну что случилось…»; он пытался посмотреть в ее заплаканные глаза, беспрестанно искавшие среди присутствующих кого-то, кто ей был бесконечно дорог. Как только Зинаида столкнулась с доктором взглядом, она тут же вскочила на ноги, сама схватила доктора за руки, как будто нашла спасение…
- Товарищ военврач – сквозь слезы ловя его взгляд – сегодня моего брата привезли, Широкова Алексея Ивановича, где он, дайте на него посмотреть… - она осеклась – я читала его диагноз, он наверно без сознания, ну я хоть рядом посижу…
- Пойдем девочка, посмотрим списки.
Военврач повел ее в смотровой кабинет. Сел за стол.
- Так. Широков, Широков… - пробегал он глазами списки раненных, прибывших только что из-под Ельни. Вдруг его взгляд изменился, споткнувшись на очередной фамилии – как имя, отчество? – его надежды, в этот миг, оказались в том, чтобы имя и отчество брата этой девочки не совпали с данными в журнале.
- Алексей Иванович… 1923 года рождения… ах да, младший лейтенант. – смотря, не отрываясь в отчужденное лицо доктора, почти на шёпот свела свои объяснения Зина…
Доктор снял очки и, держа их двумя пальцами, вытер тыльной стороной кисти лоб, достал из кармана носовой платок и стал протирать стекла очков, по возможности оттягивая то, что он должен был сказать этой испуганной девчонке, сидящей перед ним.
- Сестренка. Как тебя зовут. - Увеличивал он промежуток времени до неизбежной правды.
- Зина – уже внутренне почти поняв причину заминки военврача, но еще надеясь на лучшее…
Продолжая держать паузу немолодой, многое повидавший в жизни, доктор произнес следующие честные, но жестокие слова.
- Скончался твой брат. Минут пятнадцать назад скончался. Без сознания он был… Те ранения, которые у него были с жизнью не совместимы. У него не было шансов девочка…, хотя мы так не имеем права ни говорить, не думать, но он уже ушел, а нам надо других на этот свет вытаскивать. - Зинаида сидела на стуле с обмякшим телом по-прежнему смотря как перемещаются в пространстве усы военврача – у меня не много времени дочка, пошли в анатомичку Зинаида. – Девушка молчала, перевела взгляд в холодный пол.
Врач подошёл к Зине.
- Пойдем девочка. Соберись, ты ведь врач… Товарищ врач, … Зинаида Ивановна.
- … А… - Зина еле встрепенулась, посмотрела на врача, встала.
- Пойдем Зина…
В морге не было сильно холодно, наверно из-за частого посещения его в связи с большим количеством умерших. В морге стоял стойкий запах смерти. Мертвых красноармейцев даже не закрывали простынями, так как их было слишком много, а простыни были нужны раненым. Врачи подошли к месту, где на полу лежал Широков, так как столы были вынесены для увеличения площадей.
- Вот Зина твой братишка. - Зина смотрела на молодого парня, в лейтенантских нашивках, несколько мгновений не шевелясь, и вдруг обеими ладошками закрыла свое лицо и села на выступающий из стены подоконник цокольного окна, которое не сильно освещало мальчишеское лицо младшего лейтенанта. Девочка рыдала… Она рыдала беззвучно, сглатывая рыдания, не давая им возможности прорваться наружу. Врач подошел к ней вплотную погладил по голове, прижал ее рыдающее существо к своей груди, и продолжал гладить, а девочка продолжала рыдать совершенно беззвучно и беззащитно. Только через минуту послышался тихий голос Зинаиды.
- Это не Алексей… Извините меня ради бога… Это не Алексей… это не мой брат… - она не могла остановить рыдания. Теперь ей было также бесконечно, как и своего брата, жалко этого младшего лейтенанта, лежащего на холодном полу морга с истерзанным до невозможности телом… бесконечная жалость ко всем этим солдатам и офицерам, молча остывающим в подвале одной из московских больниц, легла на плечи маленькой их сестренки … по имени Зинаида.
Глава 4. Будни. (продолжение)
Лида завороженно и серьезно слушала подругу, она, иногда молча, закрывала глаза, иногда бралась за свое горло, закрывала ладонью свой рот, чтобы не зарыдать, ведь спазм в горле преследовал ее все время Зининого рассказа.
Долго девочки пили чай в это утро. Но веселее в комнате не становилось.
Лида все-таки подошла к главврачу отпроситься на отъезд повидать родителей. Она очень переживала, что тот рассердится на ее просьбу, но случилось совсем противоположное. Лебедянский замолчал, затем долго смотрел на нее добрым, добрым взглядом. Потом снял очки, протер их халатом, говоря:
- Конечно, езжай, Лида. Да, а далеко ты поедешь-то?
Лида оторопела. Лида не ожидала, что он ее так легко отпустит. Не был он совсем добрым дяденькой. Она даже не успела ему про свои отгулы рассказать, она, почему-то разговаривая с ним, была очень растеряна после его похоронки.
- Так в Калинин, Игорь Валентинович. Я же вам говорю, в Калинин к родителям. – обрадовавшись затараторила Лидочка. - Я у них с недельку погощу, а потом сразу обратно, я быстро Игорь Валентинович. Вы и глазом моргнуть не успеете. Я только туда и обратно.
Девчонка побежала по коридору больницы между коек с ранеными смеясь и передавая раненым солдатам запах девичьего счастья. А Лебедянский растерянно смотрел ей в след, вспоминая, что его сын, студент мединститута третьего курса уходил на фронт, когда папа был на очередной безотлагательной операции, и так и не смог обнять отца перед отъездом, и так и не простился с отцом перед смертью. «Пусть она повидает родителей. Пусть повидает, а то, что завтра будет одному богу известно.» Лебедянский продолжал стоять и уже когда радостная Лидочка скрылась за поворотом коридора больницы.
7 октября 1941 года Лида Курочкина поехала в Калинин.
Продолжение по ссылке: http://www.proza.ru/2016/11/12/1080
Русаков О. А.
27 октября 2016 года.
г. Тверь.
© Copyright: Олег Русаков, 2016
Свидетельство о публикации №216102701252
Свидетельство о публикации №216102701252